Отто Шмидт - Владислав Корякин

Однако археологические раскопки в Мангазее показали, что помимо кочей (типичные для того времени суда река — море) были также корабли открытого моря с несколькими мачтами, непригодные для волоков. Похоже, что именно на них, отправившись однажды на поиски Гренландии, поморы наткнулись на какой-то архипелаг, который и посчитали целью своего плавания. Они именовали его Грумант, теперь он известен под названием Шпицберген. Преимущество кочей заключалось в использовании мелководья по так называемому «водяному заберегу», образующемуся весной, с началом таяния льдов. Видимо, не случайно русское мореплавание начало развиваться в разгар малого ледникового периода, когда широкое распространение льдов умеряло морское волнение, представлявшее для малых судов наибольшую опасность. Таким образом, русское полярное мореплавание в те годы развивалось совсем по иному пути, чем на Западе, со своими достоинствами и недостатками.

Хотя в нашей литературе принято ругать иностранцев за их многочисленные козни и злонамеренные происки, нельзя не признать, что в ряде случаев мы обязаны им сохранением ценной информации о наших же собственных достижениях в Арктике. Таким примером является русская карта северного побережья, опубликованная голландцем Исааком Массой на основе русских сведений в 1611 году. На ней показано наше северное побережье на восток вплоть до реки Пясина на западном Таймыре, причем с многочисленными русскими топонимами, сохранившимися вплоть до настоящего времени. Несомненно, на этой карте нашли отражение сведения помора Курочкина, обнаружившего, что «падет де Енисея в морскую губу студеного моря, которым ходят немцы из своих земель кораблями ко Архангельскому устью… Енисея де глубока, кораблями по ней ходить мочно…».

Во время своих плаваний 1929–1930 годов ни Визе, ни Шмидт не знали еще о достижении русскими мореходами северных пределов Таймырского полуострова. Следы неизвестной русской экспедиции были обнаружены здесь спустя десять лет, накануне Великой Отечественной. Наши гидрографы неожиданно для себя нашли остатки богато снаряженной неизвестной экспедиции: навигационные инструменты, огнестрельное оружие, многое другое, озадачившее специалистов. В том числе экспедиционную казну в три с половиной тысячи монет, из которых самая поздняя была отчеканена в 1617 году. Последняя дата не случайна. В тот год последовал царский указ о запрете мореплавания между Архангельском и Мангазеей из-за опасения, что «мочно немцам пройти в Мангазею из своих земель, не займуя Архангельского города», то есть избегая государева контроля.

Появление этого указа удивительно, поскольку не существовало реальной опасности иностранного вторжения со стороны ледовитого Карского моря. Наши мнимые западные конкуренты на Севморпути к тому времени исчерпали здесь свои возможности, а наши предки только-только начали разворачиваться, получив тем самым несомненное преимущество перед «немцами», как называли на Руси европейцев. Поэтому есть основания полагать, что царский указ 1617 года был следствием происков известных купцов Строгановых, не желавших выпускать из своих рук контроль за путями в Сибирь через свои пермские владения. (Заметим, в будущем развитию Севморпути неоднократно препятствовали внутренние «разборки» различных общественных слоев, хотя и в иных условиях, но при несомненной финансовой заинтересованности). А пока поморскому мореплаванию «…та дорога, по государеву указу, от давних лет в крепкой заповеди со смертной казнью быть надлежит, чтоб никакой человек тем заповедным путем из большого моря-океана в Мангазейское море, ни из Мангазейского моря в большой окиан, никто не ходил». Так достижения народного («приватного», по определению М. В. Ломоносова) мореплавания были уничтожены распоряжением центральной власти.

С одной стороны, еще в самом начале XVI века о возможностях Северного морского пути в Арктике поведал просвещенному Западу московский дипломат при папском дворе Дмитрий Герасимов: «…Двина, увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении Северу… море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая», что явилось первой формулировкой идеи Северного морского пути. А с другой — столетие спустя центральная власть обрекла Мангазею, наш важнейший экономический и административный форпост в Арктике, на запустение и гибель в самом обозримом будущем. Подчеркнем — на фоне прекращения плаваний западноевропейских моряков в наших северных водах. Однако в любом случае достижения наших предков и западноевропейцев оказались несопоставимыми.

Английские и голландские моряки, стремясь добраться до Китая и Индии, пытались в полярных водах на Северном морском пути «обойти» базы своих конкурентов испанцев и португальцев, расположенные по берегам Атлантики и Индийского океана. Первым рискнуло в 1553 году английское «Общество купцов-изыскателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений неведомых и доселе морским путем не посещенных», которое отправило на север три корабля под командованием сэра Хью Уиллоуби, поскольку он имел «представительную наружность и опыт в военном деле». Однако для полярного исследователя требовались иные качества. В результате два судна Уиллоуби погибли у берегов Кольского полуострова, а капитан третьего Ричард Ченслер неожиданно оказался в роли английского посланника при дворе Ивана Грозного. На этом первая попытка англичан познакомиться с русскими арктическими водами завершилась. Более результативным оказалось плавание 1556 года Стивена Борроу (исполнявшего обязанности старшего штурмана еще на судне Ченслера) — по крайней мере, по двум причинам.

Во-первых, тогда англичане обнаружили интенсивное русское мореплавание в этих негостеприимных водах, и каждый раз вместо открытий они натыкались на следы поморов. Уже во время стоянки в Коле Борроу наблюдал скопление русских лодей, направлявшихся на промысел семги к Печоре. Причем поморы в отношениях с иностранцами не испытывали комплекса неполноценности, охотно вступая в общение и даже занимаясь своеобразным бартером, в частности выменивая у английских моряков компаса, которыми умели неплохо пользоваться. В свою очередь русские поведали англичанам о своих плаваниях к Оби как об обычном деле, не делая из этого секрета, не принимая зарубежных моряков за опасных конкурентов. Иностранцы явно уступали поморам в части ледового мореплавания. Ни голландцы, ни англичане не прошли в Карском море восточнее района современной Амдермы, когда наши предки штурмовали северную оконечность Евразии. От русских же англичане узнали также названия некоторых других земель, например: «За Вайгачом лежит суша, называемая Новой Землей. Это большая земля, но мы не видели там людей; там было много птиц, мы видели также белых лисиц и белых медведей». Борроу, наткнувшись на неизвестную сушу, узнал от русских, что она называется Новая Земля, причем в своем отчете дал его английский перевод. Остается гадать, каким образом смысл этого топонима стал понятен англичанам: видимо, какие-то лингвистические познания у обеих сторон все же существовали, тем более что склонность моряков всех наций к взаимопониманию общеизвестна.

Во-вторых (несомненная заслуга англичан), они первыми положили на карту северное побережье Московского государства от Кольского залива до Югорского шара, что было, несомненно, первостепенным достижением того времени. В топонимах закрепился приоритет наших предков в освоении этих территорий и акваторий, что нередко упускают из виду историки.

Три плавания голландцев в русских водах (1594–1597 годы) связаны с именем Виллема Баренца. Они получили известность в значительной мере благодаря первой арктической зимовке западноевропейцев на Новой Земле, описанной в книге одного из участников. Описание побережья было выполнено детально. Это позволяет восстановить события экспедиции как на основе сохранившихся голландских топонимов, так и по описанным в книге Де Фера объектам побережья, которые достаточно четко опознаются при плавании с борта современного судна. Голландская карта Новой Земли отличалась такой точностью координат и детализацией самой ситуации, что по ней можно судить об изменениях различных объектов местности, например ледников.

Интересно другое: голландцы не просто получили зимовочный опыт, но при этом отделались сравнительно небольшим количеством жертв, хотя среди них оказался и сам Баренц. Роль его в этих плаваниях оказалась самой значительной. Действительно, из 17 первоначальных зимовщиков на родину вернулось двенадцать, что, возможно, связано с отсутствием цинги благодаря употреблению пива на хвойном сусле со значительным содержанием витамина С. Отчет голландской экспедиции содержит важные сведения о размахе русского мореплавания в водах Новой Земли: русские кресты были обнаружены вплоть до 76°с. ш., и даже существовала русская зимовочная промысловая база в районе полуострова Савина Коврига. Достаточно указать, что при возвращении после зимовки голландцы шесть раз встречали русские суда, причем в районе Чешской губы они повстречали целый отряд из шести вымпелов. Без этих встреч, вероятно, голландцы просто не выжили бы…