Новосёлы - Павел Мисько

А потом говорили, перебивая друг друга, не узнать кто:

— Дервоеду никто не продавал эти доски! Сам набрал этого хлама!

— А почему рабочие, которые гараж строили, ничего не сказали?

— Говорили! И слушать не стал. «Не суйте нос, куда не просят!» — ответил.

— Прогнал их и копейки за работу не заплатил! Другие достраивали!

— Ка-а-ак это — не заплатил? — появился запыхавшийся Иван Иванович, растолкал людей в стороны. — Как это — сам досок набрал? Всё по закону куплено!

Он пробирался в гараж всё глубже, а сзади его ловила за пижаму, чтоб задержать, тётя Клима.

— Отойди! — крикнул на неё и кулаками потряс. — И вы все марш отсюда! Вы мне ещё ответите за самоуправство! Это взлом, а может, ещё и с кражей! Я жаловаться буду!

— Это мы будем жаловаться! Заразу разносите по всему городу! — горячился дядя Коля.

— А вам что до этого? Ваш гараж из жести, подожги — гореть не будет!

— Товарищи, будьте свидетелями, где я беру этот кусок! Отдам на экспертизу! — поднял вверх обломок доски Николай Николаевич.

— Очистите помещение! — размахивал руками Иван Иванович, а по стенам гаража прыгали длинные, изломанные тени. — Вы мне отремонтируете и дверь, и крышу!..

— Постыдились бы… А ещё интеллигентный человек! — тихо говорил Ивану Ивановичу дядя Левон и болезненно морщил лицо. — Тут несчастье чуть не случилось, а вы…

Ему было стыдно за Дервоеда.

Женя перестал нажимать на «жучок», и в гараже стало темно.

Тётя Клима стояла у входа в гараж и вытирала платочком глаза.

— «Интеллигент»… Ещё какой «интеллигент»… Во всём свете такого не сыщешь. Преподавателем в мединституте работал, никакой он не профессор. Еле на пенсию выпроводили — надоел всем своими склоками…

Тёте Климе поглаживала плечо, утешала, как маленькую, моя бабушка. Повернула тётю Климу спиной к гаражу, повела домой.

— Перемелется… Перемелется, мука будет… — говорила она профессорше.

— Мýка, а не мука… Уже есть!

Жорин папа выпрямил на камне пробой, прибил его киркой на то же самое место дверей. И пошёл домой…

За ним и все начали расходиться.

— Да, да… По домам! — говорил им вслед Левон Иванович. — Завтра доделаем с утра. Остальных позовём, а то отсиживаются по квартирам!

Мы отнесли в одну яму всё, что не успели посадить. Женя-большой и Галка присыпали корни землёй. Чтоб не подсохли за ночь.

Так и не знаю я, удался субботник или нет. Испортили настроение Жора с Васей. А может, Иван Иванович? И не скажешь даже, кто больше виноват…

Я стерегу смерть

Такого чудесного утра ещё никогда не было. Солнце! Тишина!

А воздух! Праздничный какой-то, тепло, свежо, и вкусно пахнет из каждой форточки. А ведь всего-навсего воскресенье…

В нашем сквере — самом настоящем уже, с деревьями и кустами! — расхаживает Левон Иванович, на плече у него висит плоский ящик. Тот самый этюдник…

Левон Иванович трогает ладонью верхушки посаженных кустов, как будто гладит по головкам малышей, и посматривает на небо:

— Красота-то какая! Эх, и денёк будет — на славу!

— Доброе утро, Левон Иванович! — кричу я и поднимаю руку.

— Доброе, доброе… Салют! Любишь спать, молодой человек… А я такой рассвет на Немане писал — голова кружится. Представляешь — клубится туман… Солнце над самой водой тлеет, как жар… Вода вот-вот загорится, блеск её ещё приглушённый… Верхушки леса на том берегу плавают в тумане…

Женя Гаркавый в майке и трусиках «бежит на месте» на балконе.

— Виват! — кричит мне не по-нашему, машет рукой.

Только Галка даже не кивнула мне. Прохаживалась по скверику, опустив голову, ни на кого не смотрела. Снежок сам гулял, бегал от деревца к деревцу и каждое обнюхивал. Знакомился с новосёлами! Не смотрела Галка и на балкон, хотя Женя начал подпрыгивать с детской скакалкой, выделывать ногами всякие штуки. Потом мама крикнула в форточку: «Завтракать!» — и я ушёл.

Вышел я, когда во дворе уже было много взрослых и все мои друзья-товарищи. Успел, наверно, пройтись по квартирам Левон Иванович или кого-то из мальчишек послал, и позвали всех жильцов. Незнакомых пришло много: сестра Галки — студентка, отец Серёжи, который поехал в командировку из старого дома, а вернулся теперь в новый. Из чьей-то квартиры появился демобилизованный моряк почти в полной форме, только бескозырки не было, из чьей-то — две взрослые девушки. Хохотушки: что ни скажет бывший моряк, а они рассыпаются: «Их-ха-ха! Ох-хо-хо!»

И ещё, наверно, не все жители, потому что в нашем доме сорок квартир. Что за люди в них живут? Не скоро узнаешь…

И папа мой вышел на воскресник с Мариной, и Павлушина мать с Генкой. Многие выходили уже во второй раз.

Павлушина мама о чём-то разговаривала с дядей Левоном. Может, не получались штанишки без штанин для Ваньки-куклы? С ними стоял ещё какой-то высокий дядька с папкой под мышкой.

Всё было почти как вчера. Только работали не так поспешно, больше шутили и смеялись.

Посадили всё, подчистили, и дядька с папкой попросил нас пробежаться по квартирам, позвать остальных людей — на собрание. Общее собрание жильцов дома номер четыре по улице Мира. Показалось ещё несколько незнакомых дядей и тётей, Жорин и Васин папы, дядя Коля, тётя Клима…

Домком выбирали — домовый комитет. Избрали Левона Ивановича, Жориного папу и незнакомую тётю из другого подъезда.

Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя — избранный домком — стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.

А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего — две. Не сбросил — Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.

Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке — свёрнутое полотенце.

— Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…

Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:

— Я спиннинг побегу возьму!

Жорин папа кивнул: «Ладно…»

И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.

Большая камера стала как воздушный шар.

Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…

Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает — или утром, или вечером.

— Я буду купаться, пока и снег не выпадет, — говорит Женя дорогой. — Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…

— Го, удивил! — сказал Жора. — Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.

Мы захохотали над Жориной выдумкой.

— Брехня! — сказал Женя Гаркавый. — Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.

— Провалиться!.. — хотел дать клятву Жора, но передумал.

— Вот я читал — чистая правда, — сказал Женя. — В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком — и хоть бы что. Проверяли — никакого следа на подошвах не остаётся.

— У-ю-юй! — не выдержал я. — Вот если б наши пожарники такими были. Залез в огонь и туши спокойненько.

— А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят — могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…

Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со Снежком…

Женя хмыкнул, повернулся к ней спиной. И так прибавил шагу, что мы побежали за ним, чтоб не отстать.

Серёжа не видел из-за «живота» дороги. Споткнулся — гоп на пузо. Серёжу подбросило, а голова перевесила — клюнул носом в землю. Мы — хохотать, а он ещё нарочно — гоп! гоп! Но уже смешно не было.

Женя раздевался на ходу. Вышли на берег, а Гаркавый уже в одних плавках. Красивые плавки: тёмно-зелёные, около резинки — белые и красные полоски. И булавка зачем-то пристёгнута…

— Ну и что этот ёган? — спросил Павлуша.

— Какой ёган? — удивился Женя.

— Ну, тот, которого живьём закопали.

— А-а… йог, а не ёган. Ничего! Хлопнул глазами, поднялся… Потяну-у-улся… Вот так… — Женя развёл руки в стороны и вверх, присел несколько раз, придерживаясь за коленки. — И в воду!