Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева

подевались?» — и, повернувшись к Любе спиной, уходит. Вот чучело, ну и чучело! Прямо перед собой не разглядел. Люба прыскает в ладонь. И посмеётся же она над Славкой Кульковым, когда вылезет отсюда и выручится. В шаге от неё стоял и не увидел. А ведь ещё и не темно, только начинается весенний зелёный вечер. Вон малыш Мэкки, сын Нины и Гусейна, грузит совком песок в красный грузовик. Он сосредоточен и не видит Любу; это хорошо, а то бы обязательно подошёл, как в прошлый раз. Он ещё мал и не понимает, что такое игра. Смешной Мэкки. Волосики у него белые, как у Нины, а глаза чёрные и упрямые. Машина у него сваливается на один бок — видно, опять колесо отлетело, а он всё равно тянет её за верёвочку и громко кричит: «Ту-ту-у…»

Из ворот потянуло вечерним ветерком, а в углу за ящиком ещё хранится дневное тепло.

Из окна напротив слышно пение патефона: «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали, не прячь гармонь, играй на все лады…»

А вот пошёл Юйта Соин, на ребят не оглянулся. Раньше бы навязался в игру, а теперь — нет.

— Палочка-выручалочка, Белка! — несётся над двором Славкин крик. — Я тебя увидел! Ты в парадном! Вылезай!

И топают ноги по асфальту. Мчится Белка. Мчится Славка. А Лёва Соловьёв слезает тихонько с сарая. Он бесшумно сполз с крыши и метнулся к выступу в стене серого дома. Любе из угла видно, как Лёва прижался к стене, стал тонким, почти плоским, — нипочём его не увидит Славка, где уж Славке найти Лёву Соловьёва! Любе кажется, что она видит в сумерках Лёвино лицо, на нём спрятана улыбка, и Люба не сразу замечает, что сама тоже улыбается вместе с Лёвой Соловьёвым. Нет, не найти Славке быстрого, сильного, лёгкого, как пружина, мальчика Лёву Соловьёва.

— Лёвка! Лёвчик! Вижу, вылазь! — вдруг орёт Славка. — Ты у серого дома стоишь! — В голосе Славки восторг и победа.

Люба досадливо морщится. Чего он так орёт? Ну нашёл и нашёл, чего ж кричать по-ненормальному?

— Ты что разошёлся? — слышит Люба взрослый голос. — Ума не хватает? Под самым окном базар развели! Вон, вон пошли!

Это Мазникерша вышла и ругается.

Славка не ушёл. Он говорит добродушно:

— Не серчайте. Доиграем и пойдём, не серчайте.

Славка говорит негромко, а Мазникерша кричит очень даже громко, кричит, что нет покоя в своём доме, что родители неизвестно куда смотрят и распустили детей. Она для того и кричит, чтобы родители услышали.

Люба тихо-тихо, совсем медленно пробирается к забору. И пока Славка занят разговором с разгневанной Мазникершей, а все, кроме Любы, стоят вокруг, никто не замечает, как Люба оказывается у самого забора. И когда Мазникерша, вдоволь накричавшись, скрывается в своей квартире, Любка протягивает руку и стучит по шершавому забору так, что ладони больно:

— Палочка-выручалочка, выручи меня за всех и за себя!

Все вздрагивают от неожиданности. Потом начинают смеяться. Опять Славке водить. Всех Люба выручила. Ну что за молодец! Никто не смог, сам Лёва Соловьёв и то не смог выручиться, попался. Славка сегодня очень здорово искал. А Люба смогла, сумела — за всех и за себя. До чего же радостно, как важно не проиграть, оказаться молодцом, победителем — за всех и за себя. И все радуются, и всем весело, даже про игру немного забыли, даже забыли, что Славке опять водить. Смеются и болтают. Белка просит Нюру Кулькову:

— Нюра, спой, пожалуйста, а? Про милёнка, а?

Нюра охотно складывает руки крест-накрест на животе, заводит глаза и поёт тоненьким притворным голосом:

Мой милёнок тракторист, А я трактористка…

— Знаешь чего, — толкает Любу в бок Славка, — знаешь, я ведь секрет знаю. — Он говорит тихо, только Люба слышит его. При слове «секрет» у неё от любопытства начинают дрожать глаза.

— Скажи! Про кого, Слав?

Славка улыбается как-то так, словно он взрослый, а Люба маленькая и всё он про неё понимает. И ему нравится быть к ней добрым.

— Про тебя, — усмехается Славка, — про кого ж ещё?

— Ну скажи, скажи скорее, Слава, ну, пожалуйста!

Если он не скажет ей сейчас секрет, что же будет? Это ужас, что будет. Куда девать это нестерпимое любопытство, от которого ладони и пятки колют иголочки?

— Да ладно, скажу, — говорит Славка и оглядывается на ребят, чтобы не услышали. Но все стоят в стороне и слушают Нюрины частушки. — Скажу, так и быть. Я тебя ведь первую нашёл, да, ты за помойкой сидела. Я тебя по кошке и нашёл — жёлтая из восемнадцатой шмыгнула прямо на меня, я и догадался.

— Ой! А чего ж ты тогда…

Люба умолкает. Славка тоже молчит, смотрит поверх забора на первые бледные звёзды. Люба боится посмотреть ему в лицо. Потом поднимает голову и всё-таки смотрит. Широкое лицо и уши торчат, а взгляд немного виноватый.

— Я бы и не сказал. Ну, думаю, что ж, тогда я совсем дурак получился: под носом не увидел. А я же не слепой.

— Ты не слепой, — говорит Люба быстро, — ты не дурак, ты не олух и не растяпа. — Она отбегает, чтобы уйти домой. Потом возвращается к Славке, стоящему посреди двора с удивлённо и радостно поднятыми плечами. — Ты не тетеря. «Если бы ты был не ты, — думает Люба про себя, — если бы ты был Лёва Соловьёв». Но этого она не говорит Славке. Он же не виноват, что он не Лёва Соловьёв.

— Славка! Кулёк! Люба! Что вы там шепчетесь? — зовёт Лёва.

— Больше двух говорят вслух, — добавляет Рита.

Они все опять сидят на скамейке у ворот. Белка подвигается к Рите, и Рита подвигается, и Лёва, и Нюра. На эту скамейку может сесть сколько угодно человек, надо только подвинуться. Сначала все сидят молча. Смотрят на тёмный двор. Слушают голоса вечера. Чтобы получился разговор, надо сначала немного помолчать. Поёт патефон: «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу?..» Прогремел трамвай на Плющихе.