Томирис - Булат Жандарбеков

Спаргапис упрямо, при первой же возможности, устремлялся к юрте Рустама. Вначале пытались остановить, удержать, но малыш поднимал такой вой, закатывался, синел, задыхался, и добился своего. Его оставили в покое.

Томирис ревновала. Не потому, что страстно любила своего сына, нет, материнская любовь не сразу родилась в сердце юной женщины, притом в сердце, целиком заполненном Бах-тияром — первой любовью, но странная привязанность сына к Рустаму, словно укор, вызывала неприятное чувство вины перед покинутым мужем. Привыкшая к первенству во всем, она начала борьбу за Спаргаписа, стала неистовее в ласках, и природа восторжествовала, в ее сердце вспыхнула слепая материнская любовь. Спаргапис боготворил мать, но в своей привязанности к Рустаму был стоек и постоянен.

Их часто видели вместе, но редко слышали их разговор. Рустам и раньше не отличался многословием теперь же и вовсе стал молчуном. И что удивительно, юный, порывистый Спаргапис беспрекословно подчинялся Рустаму. Это была крепкая немногословная мужская дружба. Замолкли злые языки. Кочевники верили в зов крови. Спаргапис выбрал себе отца.

Онемели и те, кто знал правду. Потому что, когда один из них попытался намеками довести до сведения царевича тайну его рождения, то Спаргапис, не разобравшись по молодости лет, в чем дело, сообщил матери о странном разговоре с приближенным. Больше зуд языка не мучил услужливого "доброжелателя"— ему отрубили голову.

После того как попытка открыть через третье лицо глаза Спаргапису окончилась неудачей, замолчал и Бахтияр. Он лучше других знал, как страшна и безжалостна царица в гневе.

Рождение сына не изменило отношений между любовниками. По-прежнему Томирис оставалась царицей для Бахтияра. С рождением сына мечта его вновь обрела крылья. Он верил, что рано или поздно, нр он достигнет всего задуманного благодаря своему сыну. Подтверждением этому были явные знаки внимания, которые ему вдруг стали оказывать могущественные вожди массагетов Шапур и Кабус, те самые, которые еще недавно считали ниже своего достоинства даже разговаривать с ним. А ведь их опасается сама царица! Но особенно приятно стало на душе, когда вреднейший и хитрейший Хусрау, ничего не делающий без выгоды, стал прямо-таки заискивать перед ним. Бахтияр, далеко не глупый человек, понял, что он не только нужен этим очень влиятельным вельможам, но просто необходим.

Правда, он ошибочно приписывал это своему отцовству, но что союз с этими вождями даст ему больше, чем любовная связь связь с царицей,— не вызывало у него сомнения.

Словно псы, обнюхивающие друг друга при знакомстве, крутились вокруг да около Бахтияра Хусрау, Кабус и Шапур. Приглядывались долго. Уже не раз гостил Бахтияр в богатых юртах внезапно воспылавших к нему дружескими чувствами вождей, охотился в поймах Яксарта и Окса, но дальше вскользь брошенного намека, после которого подобно улитке прятались рожки в раковину, дело не шло. Слишком дорогой была плата за неосторожность — собственная голова. Но наконец Хусрау решил, что Бахтияр созрел. Друзья тщательно обсудили план и распределили роли. Собрались у Кабуса...

Бахтияр нахлестывал коня, словно за ним гналось чудовище. Ему казалось, что он все еще слышит злобный рык Шапура, ядовитые реплики Кабуса и жалящие, подобно осиному жалу, слова Хусрау.

В просторной юрте Кабуса все было как обычно: обильный дастархан, мягкие подстилки из выдровых шкур, удобные валики-подлокотники, негасимый огонь священного очага под бронзовым треножником, развешанные на стенах и начищенные до блеска доспехи и орудие — все знакомо, но что-то настораживало.

И по тому, как резко, расплескав вино, отодвинул от себя фиалу Шапур, Бахтияр понял — начинается!

— Три года — большой срок. Много выпито и съедено, говорено и переговорено. Мы узнали тебя, Бахтияр, и полюбили. Я не умею, да и не люблю крутить вокруг да около, поэтому буду говорить прямо, без уверток. Неужели тебе не надоело на потеху всей степи служить постельничим у царицы? Да и должность эта больно шаткая при живом-то муже. Не пора ли, имея под началом семь тысяч лучших сакских воинов, мечом добывать себе власть и силу? Говорю открыто: мы, вожди тохаров, каратов, аланов, против царицы Томирис. Нам надоело подпирать своими горбами трон, на котором восседает достойная дочь своего коварного отца. Она посягает на наши Привилегии, стремится задушить степную вольницу и, наподобие царей полдневных стран, сделать своими рабами, гордых вождей. Но волк — не овца. Не жить степному орлу в неволе! Наше терпение иссякло, и мы начинаем борьбу с Томирис за свободу и священные права, которые она попрала. Не бывать в степных просторах каменным городам, и не будет вольной кочевник, как земляной слепой крот, ковырять священную землю! Мы предлагаем тебе, Бахтияр, присоединиться к нам!

Брови Бахтияра, по мере того, как говорил Шапур непроизвольно поползли вверх. Он внимательно оглядел всех — не смеются ли? Не похоже. Он гневно вскинулся, затем осел взял себя в руки и криво усмехнулся:

— Ха! Нечего было целых три года вокруг меня хвостами вертеть. Зря время теряли. Не думал я, что со стороны выгляжу таким дураком, если вы решили, что я ради вашего удовольствия вышибу из-под себя мою единственную опору. А за хлеб и соль спасибо! Думаю, вы меня не убьете — все знают, куда я поехал, и три головы вождей массагетов— слишком высокая плата за одну — безродного выскочки

— Зачем нам трудиться, чтобы отрубить тебе голову, когда это лучше сделает палач царицы...

— Э-э-э, не вздумайте меня пугать! Если кому и надо бояться за свои головы, то это вам! Если хотите оклеветать,напрасно стараться будете. Знаю хорошее средство, как переубедить царицу.

— Ночами пользуешься?

— Иногда и днем, драгоценный Кабус. Так вот, достаточно будет передать слово в слово горячую речь храбрейшего Шапура, как бедному палачу придется трудиться трижды, а мою скорбь по друзьям Шапуру, Кабусу и Хусрау не возместит даже безусловно щедрая награда благодарной царицы за бдительную службу...

— Отрубить голову вождю, у которого под рукой двадцать. тысяч лихих вооруженных джигитов, нелегко будет и царице...

— Святой дух Спаргаписа, что это все-таки возможно.

— Не спорю. Но для этого царице надо пролить море крови, тебе же отрубить голову — раз плюнуть.

— Я, кажется, уже просил не пугать меня! Мое положение прочно. Я командую гвардией, любим царицей и отец...— Бахтияр осекся.

—.Договаривай, договаривай же, Бахтияр! Ты хочешь сказать, что являешься отцом Спаргаписа? Так в этом-то вся твоя

— Не касайся, Кабус, своими руками... У всякого терпения есть передел!

— Ты не понял Кабуса, Бахтияр. Мы не хотели оскорбить твои отцовские чувства. Но тайна рождения Спаргаписа смертельно опасна для тебя. Царица спит и видит Спаргаписа царем массагетов и тиграхаудов, а наяву им может стать только сын Томирис и... Рустама! Ради этого царица может пожертвовать чем угодно, даже любимым человеком.

- Ведь, поссорившись с Рустамом, царица нашла тебя. Потеряет тебя, найдет другого. Еще не перевелись на сакской земле красавцы-мужи.

— Замолчи, Шапур!

— Мертвый Бахтияр унесет с собой в могилу тайну рождения Спаргаписа.

— Люди знают...

- Пхе! Что значат пустые разговоры, если нет доказательств. Слова подобны опавшим листьям, ветер подует — все унесет.

В груди Бахтияра все оборвалось. Припомнился казненный за болтливый язык Сурен — казначей царицы. А что неверо-»тного в словах Хусрау? Не устрашилась же Томирис злых языков и всеобщего осуждения за разрыв с Рустамом, проворонившим царский престол. Бросила без раздумья и сожале-вня спасителя и любимца массагетов, героя, богатыря, царского сына и все еще, несмотря ни на что, законного "Наследника тиграхаудского трона! А кто Бахтияр по сравнению с Рустамом? Если его убьют, ни одна слезинка не прольется над его трупом, даже для сына он чужой. А многие обрадуются.

— Рано хороните,— с усилием заставил себя усмехнуться Бахтияр.— Я слышал, в далеком Египте, в большой реке, водится рыба-зверь, которая проливает слезы, пожирая свою жертву. Боги сохранили реки массагетов от этих чудовищ, но не степи. Рано хороните, дорогие друзья, я еще живой и надеюсь прожить долго. Под моим началом семь тысяч "бешеных", а они стоят твоих двадцати тысяч, Шапур!

— И не тебе надо бояться царицы, а Томирис — тебя!— подхватил Кабус.

— Сладко поете. Допустим... Я говорю, допустим,— с трудом выдавил из себя Бахтияр.— Я пойду с вами. Что это мне даст? Какой мне прок в том, что вы, могучие вожди, свергнете царицу и станете всесильными? Разве что отплачу вам за вашу хлеб-соль хорошей возможностью посмеяться над глупым Бахтияром, после того как он станет ненужным. Я тоже говорю открыто: я не выступлю с вами против царицы. Лучше живой воробей, чем дохлый сокол!