Томирис - Булат Жандарбеков

До сих пор в гвардии служили только представители родовой знати: сыновья, близкие родственники и сородичи степной аристократии, очень дорожившие этим правом и ревниво оберегавшие чистоту своей среды, да особая каста профессиональных воинов, совместная служба с которыми не задевала сословной спеси благородных гвардейцев. Эта каста состояла из осиротевших в раннем возрасте детей, потерявших своих родителей во время войны, стихийных бедствий или же полоненных во время набегов, походов. Эти дети содержались при царском дворе и назывались "царскими воспитанниками". Действительно, воспитанные в духе почитания и беззаветной преданности царской фамилии, пройдя суровую, полную аскетизма школу воинского искусства, они становились наиболее надежными и верными телохранителями, и только из них формировалась личная охрана царских особ. Новая гвардия была создана хитроумным Спаргапйсом для укрепления царской власти. Она была опорой и служила карающим мечом в руках правителя. Служба в рядах "бешеных" ближайших сородичей степной аристократии укрепляла связь царя и знати, в то же время они являлись как бы заложниками при царском дворе для обеспечения покорности степных владык. А чтобы не зависеть полностью от благородных гвардейцев и обезопасить себя, Спаргапис и создал особую часть, беспредельно преданную.

Потому такое удивление и даже недоверие вызвали слова царицы у простого люда.

Нетерпение достигло предела, когда наконец соизволила явиться на совет та, по чьей вине едва не было проиграно сражение, та, которая попрала священные права вождей в своей неслыханной по бесстыдству речи перед подлым народом. Вопреки ожиданию, царица не выглядела смущенной и виноватой, а вошла гордо, с высоко поднятой головой. Едва дождавшись, когда Томирис усядется на походный трон, Шапур обрушил на нее град упреков.

— Царица, только чрезмерной радостью можно объяснить затемнение твоего рассудка, когда ты, посягнув на наши права, самовольно произвела раздел военной добычи. Испокон веков это право принадлежало Великому Совету вождей и старейшин, и ни один царь, в том числе и сам Спаргавис, не посягал на это священное право. Вожди возмущены твоим самоуправством. Как ты могла без согласия Великого Совета отвалить столько добра этим безродным бродягам и нищим? Томирис сурово оборвала Шапура.

— Нищие? Да! Но не безродные! Они такие же сыны своей земли, как и вы, благородные вожди. И вчера они это доказали, бросившись с голыми руками и дубьем на вооруженного, закованного в железо врага. А ведь некоторые увешанные оружием вожди в то время, когда народ проливал свою кровь, прятались за спиной своей царицы.

Все невольно посмотрели на побагровевшего Шапура, побледневшего Михраба, позеленевшего Кабуса и посеревшего Хусрау.

— Я не нарушила справедливости,— продолжала Томирис,— а восстановила ее. Вспомните, что происходило на Совете при дележе добычи. Крик и шум, споры, свары, раздоры, а в конце концов сильные получали все, слабые — ничего. В ополчении собрались люди из всех племен и родов, они своим подвигом заслужили награду, и никто из них не обделен, я думаю — это справедливо. А разве не справедливо дать оружие тем, у кого его нет? Или вы хотите, чтобы эти люди ошггь пошли на врага с голыми руками, в то время как у других лишнее" оружие ржавеет от безделья, развешанное для красоты на стенах юрт? Нет, я не нарушила законов, не попрала справедливость. А впрочем, я уже повелела выдать героям их заслуженную долю, и если это не нравится Шапуру, что ж, пусть опытается отобрать.

Хусрау понял — царица выиграла, и, чтобы предупредить | опасную и неуместную сейчас вспышку Шапура, поспешно заговорил:

— Кто может усомниться в мудрости нашей повелительницы? С какой дальновидностью она распорядилась добычей! После двух тяжелых войн и неисчислимых потерь, понесен-х нами, как никогда нужны новые дружины воинов. Никто | может поручиться, что уже завтра нас не ждет кровавый I. Конечно, и нас, вождей, понять можно — нарушены ве-| говые традиции, ущемлены наши права, но будем выше оби-*, благородные вожди. Воля царицы — закон, и не нам, верной опоре трона, нарушать его. Что сделано, то сделано, .царица не может брать обратно слово. Честь царицы — наша честь. Царская власть сильна нашей поддержкой, а в могуществе царской власти наша сила. Союз — царица и вожди — должен быть нерушим! И мы доказываем верность этому союзу не только своей преданной службой, но и тем, что укрепляем твой трон, царица, посылая в твою гвардию своих детей, родных и близких, и я не думаю, что ты захочешь оборвать нашу кровную связь и только йошутила насчет службы этих... простолюдинов в рядах "бешеных". Если смешать сливки с тухлой водой, получится отвратительный напиток — нельзя марать благородную чистоту рядов царской гвардии, не могут сыновья вождей служить рядом со своими пастухами и слугами. Гвардия царей — их лицо.так не безобразь же свое божественно прекрасное лицо, царица, на смех соседям.

— Спасибо, Хуерау, за лестные слова о моем лице, но в свою гвардию я предпочитаю брать воинов не за красоту, а за мужество."Бешеные"— моя личная дружина, и в ней будут служить люди, лично мне преданные. Ты хорошо сказал, Хус-рау, что царица не может брать своего слова назад. Я не возьму! Вот ты через каждые два слова утверждал, что я — ваша мудрая царица и повелительница, а вы — моя опора и верные слуги, но что же получается? Мои слуги — вожди могут набирать в свои дружины кого угодно, и царица не имеет права в это вмешиваться, а вот верные слуги смеют указывать своей повелительнице, кого ей брать в свою гвардию. Не кажется ли тебе это дерзостью? Мне кажется. А насчет простолюдинов... Если даже в рядах десяти тысяч "бессмертных" великого царя Персии, царя четырех стран света, служат конные отряды саков, то почему же я должна закрыть им доступ в свою гвардию? Ну а соседи... что ж, они перестанут смеяться, когда встретятся лицом к лицу с моими "бешеными"!

Первым порывом вождей было немедленно отозвать из рядов гвардии своих близких. Но вот призадумался один, вздохнул другой... Служить в гвардии считалось большой честью. "Бешеные" за свою удаль были любимцами массагетов и пользовались уважением и почетом. Служить в гвардии было выгодно, царица была внимательна и щедра к своим воинам. Служить в гвардии было полезно — близость к царскому двору обещала немалые выгоды в дальнейшем. "Ну отзову своих,— размышляли вожди,— царица пополнит ряды своих головорезов этими оборванцами, приласкает, обогреет, наградит с присущей ей щедростью, а наши сыновья будут с нетерпением ждать родительской смерти, изнывая от безделья в родных кочевьях".

Томирис вопросительно оглядела своих вождей. Они молчали.

Сурово встретила Хомирис вождей гургсаров и каепиев, явившихся с изъявлением покорности и мольбой о пощаде. Суровы были и условия, продиктованные ею: возвращение всех массагетов, угнанных в плен, троекратное возмещение убытков, понесенных саками от вероломного нашествия. Гур-гсары были обязаны поставить оборонительное и наступательное вооружение на пять тысяч воинов, а каспии — выставлять периодически сменяемый трехтысячный отряд на границе массагетов и савроматов для несения караульной службы. А чтобы условия не нарушались, были взяты заложниками сыновья влиятельных вождей и старейшин.

Массагетская верхушка настаивала, умоляла царицу дать повеление о вторжении армии в пределы владений гургсаров и каепиев и так наказахь,их, чтобы потомки даже в седьмом колене со страхом и ужасом вспоминали о гневе сакского меча. Сейчас, когда сломлена их военная мощь, когда враги в панике, самое время наказать их за вероломное нападение, считали сторонники вторжения.

Но Томирис лишь обронила: "Нельзя врага доводить до отчаяния".

Возвращающиеся войска массагетов встретил гонец, посланный Михрабом, который шел в авангарде с легкой конницей. На пути саков встал со своим железным войском властелин Хорезма Артава.

Земледельческий Хорезм был островом среди бушующего моря кочевых народов. Лишь могучие стены городов й высокое мастерство ремесленников, ковавших непроницаемые щиты и панцири, спасли Хорезм от гибели. Правда, и сами кочевники не стремились окончательно погубить страну, торговля с которой была очень выгодна — изделия хорезмских мастеров высоко ценились в степи, но тем не менее почти каждый год, а то и дважды в году Хорезм подвергался нападению своих соседей, которым не давали покоя богатства этой страны. Но всякий раз, как феникс из пепла, восставал многострадальный Хорезм и, благодаря золотым рукам хорезмийцев, богател и становился краше прежнего.

Самыми опасными для Хорезма были массагеты, и не без участия Артава ворвались в сакские степи гургсары и каспии. Много золота, драгоценной утвари и дорогих тканей перекочевало из сундуков царского хранилища Хорезма в войлочные кибитки вождей прикаспийских племен.