На носу у каймана. Воспоминания сельского врача - Алипио Ривера

Мы вернулись посмотреть на больного — он спит, и боли его не мучают. Остается ждать.

— Жена, жена! Где девчонка? — проревел Лусиано.

Мария Хулия посмотрела на него в ужасе. Хотя они живут вместе уже больше двадцати лет, он по-прежнему внушает ей страх, особенно когда не в духе. Большой, сильный, черные глаза, как угли, горят на бронзовом лице, тонкие губы под густыми усами свирепо сжаты. «Не утонуть бы в тихой речке, а в бурную я и сама не полезу» — так говорила мать Марии Хулии, и она вспоминала эти елова, когда муж был разъярен, как сейчас. «Тихой речкой» он никогда не был, но, если не злился, все же был спокойным, приятным, а иногда даже и нежным и ласковым. Правда, нежность и ласку она от него видела только до свадьбы и пока дочка была совсем маленькой. Это не значит, что он разлюбил ее, но постепенно становился все менее ласковым, все более суровым. И Мария Хулия считала, что это происходит со всеми мужчинами после нескольких лет супружеской жизни. «На людях ангел, дома черт», — говорила ее мать.

Если бы она была такая же крестьянка, как и все вокруг, она бы об этом не думала, но, на ее счастье или несчастье, в детстве она несколько лет провела в Гуантанамо у своего дяди и даже ходила в школу.

Вернулась в Асунсьон шестнадцатилетней девушкой, тут Лусиано увидел ее и влюбился как сумасшедший. У его родителей была небольшая кофейная плантация в Кантильо. Истинный крестьянин, он никогда не учился, хотя был наделен умом, который помогал ему понимать девушку. Теперь она вспоминала, что ее дядя, да и его родители были против их брака, и все же он настоял на своем. После свадьбы молодую женщину поджидало новое испытание — Лусиано, бывший на несколько лет старше ее, оказался очень страстным, ненасытным, и поначалу Мария Хулия очень страдала, но потом научилась понимать мужа. И теперь ей казалось, что первые годы после свадьбы они любили друг друга.

На третий год у них родилась дочь, но Лусиано по-прежнему был ненасытен, ей даже говорили, что в Лос-Льянос у него есть любовница, к которой он частенько захаживает. Видимо, одной женщины ему было мало. Однако Мария Хулия никогда не заговаривала с ним об этом: во-первых, потому, что боялась, а во-вторых, не знала, вдруг люди врут.

— Мария Хулия! — крикнул он снова в бешенстве.

— Иду-иду, не кричи так!

— Я тебя спрашиваю, а ты молчишь! Где дочка?

— Не знаю, наверное, пошла к врачам, что приехали в Асунсьон, — сказала Мария Хулия дрожащим голосом.

— Неправда! Я ж тебя предупреждал, чтобы она никуда не ходила со двора, не сказавшись, — не утихал Лусиано.

— Но она уже взрослая…

— Чепуха! Какая там взрослая! Теперь просидит дома целый месяц и носа за порог не высунет!

Он едва сдерживал ярость, с искаженным лицом грыз сигарету, а потом с силой швырнул ее из окна.

Мария Хулия знала, что, если дело касается Марии Эухении, к мужу лучше не подступаться.

Она очень боялась рожать, и не самих родов, а того, что у нее родится девочка. Ведь Лусиано днем и ночью твердил, что вот будет у него сын, и он научит его ездить верхом, держать в руках мачете, взбираться на кокосовую пальму, плавать и ходить по горам. Он с такой уверенностью, с такой убежденностью говорил это, что она и подумать не могла, что будет, если родится девочка.

Когда родилась дочь, повивальная бабка Фелисия долго не осмеливалась сказать об этом отцу. Но в конце концов, никуда не денешься. Лусиано выслушал ее, и ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Девочка? — Голос его прервался.

Фелисия робко кивнула.

— Девочка! — словно все еще не веря, повторил он, повернулся, широко шагая, вышел из дому, сел на лошадь и галопом умчался в ночь. Потом Мария Хулия узнала, что поскакал он в Лос-Льянос.

Через неделю он вернулся, но ни словом не обмолвился о том, что произошло, а она не смела ни о чем спрашивать. Он уселся на табурет возле детской кроватки и больше часа сидел не шевелясь, пристально глядя на ребенка. Потом встал и молча лег спать. Такой уж он был — никогда не знаешь заранее, как он поведет себя и что сделает.

На следующий день он поднялся как ни в чем не бывало. И с этого времени снова стал самим собой, занимался своими обычными делами, но девочка для него будто бы не существовала. Мария Хулия думала, что сойдет с ума. Как она страдала! Больше у нее детей не было. Лусиано вслух не упрекал ее, но она знала, что в душе он ее проклинает. Что же касается его ненасытной страсти, то она оставалась прежней. Но вот девочке исполнился год, и он первый раз взял дочь на руки, улыбнулся ей. С тех пор Лусиано иногда поглядывал на нее, иногда брал на руки.

Когда же девочка подросла, начала разговаривать, вернее, лепетать свои первые слова, Лусиано вдруг полностью переменился, и Мария Хулия так никогда и не могла понять — почему. Он сажал девочку себе на колени и часами «разговаривал» с ней, «учил словам», оставляя ее только на время работы и сна. Потом девочка стала ходить, и он водил ее гулять. Мария Хулия была в отчаянии, ничего не понимала — Лусиано, который горячо мечтал о сыне и даже не посмотрел на дочь, когда она родилась, теперь внезапно и с той же горячностью привязался к девочке. И девочка тоже все сильнее привязывалась к отцу. Она звала его, едва он куда-нибудь уходил, и Марии Хулии начинало казаться, что она дочери не нужна.

— Лусиано… — сказала она однажды, — меня беспокоит, что девочка наша подрастает, а подруг у нее нет. Слишком уж она привязалась к тебе.

Он удивился, словно услышал нечто невероятное. Глаза зажглись недобрым огнем, а этого она больше всего боялась.

— Что ты говоришь, Мария Хулия? Что ты говоришь? Ты что, хочешь, чтоб я ее разлюбил?! — Слова клокотали у него во рту, как лава в кратере вулкана. — Я хотел сына, но его у меня нет и не будет, а ты жалуешься, что я полюбил дочь? Чего тебе надо?

Он двинулся на нее, уставившись ей в глаза, и Мария Хулия почувствовала, что сердце у нее замирает.

— Прости, прости меня, Лусиано, — шептала она, опуская взгляд. — Я же ничего плохого не имела в виду… Прости меня!

И она ушла в дом, едва сдерживая слезы.

Но вот она начала замечать некоторые перемены в характере и привычках дочери, да и Лусиано как-то сказал, что девочка стала какая-то странная и он не понимает, что с ней стряслось. Мария Хулия после той сцены не осмеливалась больше говорить с мужем о дочери, задавать ему еще какие-нибудь вопросы — не знала, как он это примет.

А Мария Эухения теперь часто уходила из дому, гуляла с какой-нибудь подружкой. Когда девушка отправлялась в Асунсьон, она предупреждала мать, и в первый раз за все эти годы Мария Хулия почувствовала, что дочь стала ближе к ней, чем к отцу. А однажды Мария Эухения села рядом, посмотрела матери в глаза, поцеловала и попросила рассказать о детстве. Мать рассказала, на ее взгляд, что-то незначительное, но у Марии Эухении глаза наполнились слезами. Потом она еще два дня плакала и отказывалась от еды. Лусиано был в отчаянии, однако ему девочка не призналась, почему плачет.

Соседка между тем сказала Марии Хулии, что видела ее дочь с каким-то парнем на кофейной плантации, парень чуть постарше, местный…

Когда на крыльце раздались шаги дочери, Лусиано вскочил, распахнул дверь и крикнул:

— Говори, где была?!

— Ой, папа, не сердись! Ходила в Асунсьон к врачу. У меня голова кружилась…

Лицо Лусиано сразу стало другим.

— Голова кружилась? А почему мне не сказала?

Злость его внезапно исчезла, он взял дочь за руку, усадил рядом с собой, с нежностью погладил по голове.

— Не уходи больше, не сказавшись! — попросил он почти умоляюще. — Помни, мы тебя любим!

Мария Хулия глядела на них из кухни с виду спокойная, однако целый рой тревожных мыслей одолевал ее.

Он смотрел на нее, как смотрят только влюбленные, с нежностью и страстью.

— Мария! Мария! — прошептал он, задыхаясь, схватил руку и привлек к себе.

— Не надо, Элпидио! Пусти! — просила она, но в голосе ее слышалась не только мольба, но и желание. Он притянул к себе ее голову, зарывшись пальцами в пышные волосы. Ее большие глаза, аромат ее дыхания опьяняли юношу, и он поцеловал Марию Эухению со всей доступной деревенскому парню нежностью. Она нравилась ему, как никакая другая девушка, ее груди, крепкие и круглые, сводили его с ума. Он целовал их без счета, а на кофейную плантацию опускались сумерки, окутывая влюбленных.

— Поди сюда, дочка! — велела Мария Хулия, в голосе ее слышался упрек.

Но когда девушка подошла и мать увидела ее красивые глаза и ласковую улыбку, она смягчилась.

— Мне сказали, что ты гуляешь с Элпидио, сыном Матоса… это правда?

— Да, мама, правда. Но он такой хороший…

— Гляди, Мария Эухения! Ты же знаешь, Что его семья и семья твоего отца не ладят. Подумай, что будет с отцом, когда он узнает.