Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Не прошло и полугода, как спелеологи Москвы учинили междоусобную баталию, в которой я каким-то образом оказался поблизости от центра событий. Сейчас это очень смешно вспоминать. Одним из устоев социалистического общества было непризнание принципа, что человек может отвечать за себя сам. В любой области как профессиональной, так и любительской деятельности, воздвигалась целая пирамида. В частности, любительский спортивный туризм, к которому официально относилась спелеология, был устроен следующим весьма забавным образом. Пещеры были поделены на шесть категорий сложности. В походе первой категории имел право участвовать любой, кто выслушал теоретический курс и съездил последовательно в два лагеря начальной спелеоподготовки, получив за это соответствующую справку. На каждый поход следовало чуть ли не за полгода подать заявку в МКК (маршрутно-квалификационную комиссию). Предъявить план похода и справки, что все участники прошли поход на категорию проще планируемого, а руководитель — руководил походом на категорию проще и участвовал в равноценном. По ходу дела периодически отмечать маршрутную книжку в ближайшей контрольно-спасательной службе, в чем единственном хоть какой-то смысл имелся. По завершении написать отчет и получить новые справки. Если в походе что произойдет — за сломанную по пьяни ногу участника ответит руководитель, следом за ним — председатель МКК, выпустившей группу и т. д. Все эти идиотские правила создавались и исполнялись комиссиями по спелеотуризму (вполне общественными объединениями) только за то, что им благоволили государственные, а точнее, профсоюзные структуры — различного ранга Советы по туризму и экскурсиям. Причем благоволение это выражалось в каких-то совершеннейших мелочах — деньгах на один-два слета в год на полсотни человек.

Совершенно понятно, что система была нежизнеспособной абсолютно. Спелеологи — они романтики, как я уже имел честь отметить, а романтики такой тягомотины как спелеошколы, лагеря и прочие справки, принципиально не признают. Поэтому официально признанная спелеология сократилась до пары сотен человек на весь СССР, а остальные несколько тысяч просто занимались спелеологией, наплевав на все. И даже на то, что контрольно-спасательные службы вполне могли у «дикарей» и снаряжение поотбирать, и даже морды побить. И успешно плевали бы и дальше, если бы не Даниил Усиков с Александром Морозовым. Которые, проработав лет пять, прокопали пещеру Снежная на Кавказе до глубины более 1300 метров, побив тем самым рекорд страны и выведя пещеру по ее глубине на второе место в мире. И обнаружили, что не могут этого даже опубликовать без санкции соответствующей спелеокомиссии, а обнаружив — страшно обиделись. И объявили всем официальным структурам в спелеологии войну, потребовав пересмотра чрезмерно забюрократизированных правил, легализации сложившихся «диких» спелеогрупп, замены всего руководства, и т. д.

Год был 1979-й, самый разгар так называемого застойного времени, и в нашем стабильном и спокойном обществе это было прекрасным поводом задействовать революционную энергию молодежных, в основном студенческих, масс. Ибо никакого другого выхода для оной энергии не просматривалось. И баталия пошла. И естественно, с центром в Москве. И, опять же естественно, что как главарь одной из тех самых «диких» групп, подлежащих легализации, я оказался в центре событий. И немедленно усмотрел возможность для действий на два фронта. Кампания за сохранение пещер Кугитанга вполне могла быть поддержана тысячами спелеологов, и так уже вставших на тропу войны. Согласившаяся поддерживать спелеологов пресса тоже вполне могла действовать на оба фронта. Наконец, такая кампания просто увеличивала бы весомость заявлений и действий всего «дикого» движения. Словом, ситуация обоюдовыгодная, и грех было ей не воспользоваться.

Сама спелеологическая революция завершилась, конечно, пирровой победой. Имеющиеся руководители (Владимир Илюхин и компания) были такими же спелеологами, как и все мы, и их идиотские действия и правила на самом деле диктовались системой. Ну, заменили мы их своими, перелегализовали всех дикарей, снизили жесткость правил — суть осталась. Дикари, поначалу влившись в организованные ряды, годик-другой в эти игры поиграли, и — практически в полном составе оказались опять в подполье. Новое же руководство более или менее от всего самоустранилось, увидев полную бесполезность каких бы то ни было членодвижений. Ну, и все, что отсюда следует. Спелеология сама по себе, спелеокомиссии — сами по себе.

Забавнее другое. Судя по современной литературе, такие баталии в обществе развитого социализма были невозможны и приравнивались по меньшей мере к контрреволюционным действиям. А как же — затрагивается авторитет уважаемых центральных ведомств. Страдают номенклатурные работники. В случае с Кугитангом — покушение на выполнение государственных программ. Опять же разложение масс, всякие дикари и прочие анархисты. И так далее.

Так вот фигушки. Всю дорогу и государственные, и партийные, и профсоюзные, и даже правоохранительные органы с великим удовольствием и азартом сами играли в эти игры. То на одной стороне, то на другой. И не придавая всему этому ни малейшего политического значения и звучания. Хотя стучание друг друга по носу Уставом КПСС со взаимными обвинениями в нарушении внутрипартийной дисциплины и демократии также было — но строго в индивидуальном порядке, хотя подчас и с большим количеством зрителей.

Ладно, хватит о спелеологических проблемах — книга у нас о пещерах Кугитанга, и вернемся к ним. К тому, как их отстояли.

Главным нашим оружием была пресса. В СССР пресса играла совершенно особую роль, и власть ее была многократно выше, чем сейчас. Каждая газета была официальным органом либо ЦК КПСС, либо правительства, либо ЦК профсоюзов. И, согласно общей концепции об ответственности, ни одна газета не имела права печатать ничего, что шло бы вразрез с позицией оных органов. Более того. То, что в газете печаталось, было только вершиной айсберга проводимой ей деятельности. На любой критический материал все организации, которых он касался, обязаны были отреагировать созданием комиссий, принятием мер и пр. Многие материалы до печати не доходили — звонка из редакции о том, что материал возможен, уже было достаточно для инициирования бурной деятельности. Даже просто письмо читателя, отправленное в газету, могло вызвать бурные действия в том случае, если оно содержало недовольство чем-то. Газета обязана была проверить все факты, затребовать создания всевозможных комиссий и проинформировать автора письма о результатах. Для многих руководителей одна критическая фраза в любой из центральных газет была гораздо страшнее, чем любые промывания мозгов в райкомах и горкомах, которые, впрочем, из этой фразы неизбежно проистекали.