Всё хоккей - Елена Сазанович

— Это временно. Поверьте мне, — я слегка прикоснулся губами к холодной руке Смирновой. Я в который раз просил у нее прощения.

Где-то вверху злобно хлопнула форточка. Я их не осуждал. Разве они могли знать, что случайный палач пытается вымолить хоть немного пощады.

Говорить с Максом пока не стал. Я закрылся в своей тайной квартире и старался не высовывать носа. Мне было совсем ни к чему, чтобы меня узнали на улице. Ведь по логике вещей и по своему же утверждению я давно купаюсь в волнах далекого теплого моря и валяюсь на пляже рядом с длинноногими загорелыми красавицами. От всей души отдыхая душой… Но вопреки логике и своим утверждениям я валялся на кровати, по собственной воле запертый в четырех стенах. И вместо обжигающего итальянского солнца в мокрое от дождя окно стучались бледные солнцеподобные лучи. Об отдыхе моей души не было и речи.

Все чаще звонил телефон. Это меня настораживало. Об этой квартире никто не знал, а со Смирновой мы договорились, что я ей сам позвоню, когда будут новости. Я подозревал, что репортеришки уже разнюхали про мое тайное пристанище. Однажды как-то не выдержал и со злостью выдернул шнур из розетки. И оказался полностью изолирован от окружающего мира. Это случилось со мной впервые в жизни. Я вообще не жаловал одиночества, и боялся его. Пожалуй, эту черту я унаследовал от своей мамы. А уж если бы она застала меня закрытого в четырех стенах за чтением, уж не знаю, вознесла бы она руки к благодарению или просто залепила бы мне оплеуху.

Но этого узнать я уже не мог. Поэтому действовал по своему усмотрению.

И продолжил изучение трудов Смирнова. Хотя мне это давалось не так уж легко. А Смирнов отчаянно пытался доказать, что такое счастье. Или как стать счастливым. Что означало — как продлить жизнь. Он приводил примеры из жизни известных и неизвестных людей. Как правило, известные оказывались в менее выгодном положении, потому что всю жизнь действовали и вопреки логике, и вопреки здравому смыслу, опираясь исключительно на свой талант и потакая исключительно своим минутным прихотям и желаниям. Но главная их ошибка — это многочисленное окружение. Которому они не противились, а зачастую потакали.

Еще один важный вывод Смирнова — умелое «отсечение» ненужных людей ведет к продлению жизни, то есть к счастью. Смирнов даже осмелился привести пример из собственной жизни, когда был влюблен не в ту женщину. И если бы вовремя не расстался с ней, то уже давно бы погиб.

Я невольно усмехнулся. Странные мысли. Можно подумать он теперь не погиб. И по такой глупой случайности! Гораздо достойнее было бы умереть от любви. А не от руки своего кумира.

Но когда я дошел до главы, что все люди являются невольными убийцами друг друга, один в большей степени, другой в меньшей, один сознательно, другой нет, то было уже не до смеха. Мы все убиваем друг друга. Как ни парадоксально, но нас в итоге убивают ни войны, ни катастрофы и ни болезни. Только мы сами. Это мы сочиняем и войны, и катастрофы, и даже болезни. Мы делаем все, чтобы сократить жизнь другому. И не только научными открытиями, не только закулисными подлостями, но и просто незначительными словами и жестами. Я, как и Смирнов, уже верил, что кто-то может дожить до ста лет. Но я никогда не поверю, что и его не убивали. Это просто означает, что он не дожил до ста пятидесяти. Не нужно даже говорить о пагубности алкоголя, сигарет и ядов. До любого состояния можно довести. Вольно или невольно. Человек не может так довести сам себя. Это нереально. И неправдоподобно. Это выше человеческих сил. Он слишком зависим. Слишком беспомощен и слишком слаб в обществе, где его касается всякая мелочь. И всякая мелочь может приблизить его гибель. Мне даже показалось, что дожить до назначенного судьбой возраста он способен только в одиночку. И вообще одиночки гораздо больше живут. Но это уже из биологии. Хотя разве мы не часть биологии? Подобное когда-то доказывала моя мама.

На одном дыхании я прочел эту главу. Сердце мое колотилось, руки дрожали, и смутные картинки из прошлого загружали, перескакивая одна на другую, как в калейдоскопе, мой воспаленный мозг. Я не выдержал, открыл бар и достал бутылку виски. Припасенную когда-то для случайных посетительниц. Залпом выпил полный стакан. Взъерошил вспотевшие волосы.

— Прости меня, мама, я не пил даже когда узнал, что ты умерла, — я взял фотографию своей матери и прижал ее к своим губам.

Она смеялась на фото. Но в ее распахнутых настежь глазах я уловил страх. Словно она видела мое будущее.

На следующее утро я решил посетить Макса. Предварительно договорился по телефону о встрече и представившись другом семьи Смирновых.

Он жил, как я и предполагал, в одном из респектабельных районов, в самом центре. Я на всякий случай оставил свою машину в квартале от его дома. И вскоре уже, после краткого объяснения с консьержкой, взбегал по лестнице на второй этаж.

Он быстро открыл мне дверь, как-то уж слишком быстро для его просторной четырехкомнатной квартиры. Словно он под дверью прислушивался к моим шагам. Но эти подозрения я мгновенно отверг. Его солидный и внушительный вид не давал права на подобные мысли.

— Здравствуйте, — протянул он мне руку и вежливо пригласил пройти в комнату.

Я последовал его приглашению и огляделся. Комната была просторная, стильная, в светлых тонах, не загроможденная мебелью и вещами, поэтому неуютная, немного напоминающая офис. Впрочем, ультрасовременная, под стать хозяину.

Мы уселись в кожаных креслах за стеклянным маленьким столиком.

— Ну и чем могу служить? — спросил через чур вежливо Макс, разливая кофе по маленьким чашечкам из темного французского стекла.

Вообще, все выглядело настолько благовоспитанным, аккуратненьким и стерильным, что мне стало противно. И я некстати ляпнул.

— Я и понятия не имел, что ученые сегодня живут так.

— Ученые живут по-разному. И так тоже. А вы что-то имеете против?

Странно. Я сам поражался и своим вызывающим мыслям, и своему вызывающему поведению. Я никогда не был против роскошной жизни. Напротив, приветствовал ее и справедливо считал одной из составляющих успеха. Но почему-то именно здесь, на этом скрипящем кожаном кресле, среди нарочито пропорциональной мебели, напротив этого лощеного красавчика в белом хлопковом костюме, я вдруг вспомнил более чем скромную и немодную квартирку Смирнова. Тоже кстати (или некстати) ученого.

— Да нет, — я как можно равнодушнее пожал плечами. — Против ничего не имею.

Макс внимательно на меня посмотрел, и мне показалось, что в его очень светлых, почти стеклянных глазах зажглись недоверчивые искорки. Он мне не верил. Более того, я вдруг явственно, почти физически осознал его превосходство над собой, хотя он к этому не давал явных поводов. И все же. Я впервые в жизни понял, понял на собственной шкуре, насколько дорогая одежда, дом, сама жизнь влияет на отношения людей. И насколько вещи, не человек, а вещи определяют тон этих отношений и главенствуют в выборе такого тона.

Сегодня в глазах преуспевающего Макса я был никем. Всего лишь неудачником и другом такого же неудачника — Смирнова. Вряд ли бы он в небритом, бедно одетом госте смог бы опознать гениального хоккеиста, сумевшего покорить мир и тем самым приобщиться к избранной касте, ведущей дорого оплачиваемое существование. Кстати, один из атрибут которого, мой желтенький феррари, стоял всего лишь в квартале отсюда. Но этого Макс не мог знать. Он знал лишь то, что видел.

— Кстати, я о вас ничего не слышал от Юры, — усмехнулся Макс. — И если честно, поначалу с недоверием отнесся к вашим словам. Но теперь… Теперь я убедился, что вы действительно можете быть другом Смирнова. Он тоже не понимал, что так могут жить ученые. Он, как и вы, полагал, что ученые должны жить в захламленной пыльными книгами библиотеке. Знаете, более чем стандартное представление о быте. В таком случае, артисты должны жить только среди афиш и плакатов, повара — среди кастрюль и тарелок, а спортсмены — среди спортинвентаря и кубков. Смешно, не правда ли?

Мне было не смешно. Хотя я его отлично понимал, вернее, должен был понимать. Ведь еще вчера жил как он, ну, разве что не в модерновом стиле. Просто на этот стиль у Дианы не хватало ни ума, ни понятия. Она предпочитала роскошь в стиле барокко.

— Человек не может и не должен жить на работе, — глубокомысленно заметил Макс. — Хотя, безусловно, она откладывает отпечаток на его быт.

Я огляделся. И вновь не выдержал.

— Но по вашей квартире этого не скажешь.

Макс откровенно расхохотался мне в лицо.

— Я и впрямь узнаю друга Смирнова! Настоящего друга. Только не понимаю, почему он вас так тщательно скрывал?

— Он не скрывал, просто… — я запнулся, хотя версия нашего знакомства была мною продумана. — Просто видимо при вас у него не было случая обо мне вспомнить. Так бывает. Тем более, что мы подружились через его жену… Надежду… Надю. Мы были соседями, жили в одном доме, в одном подъезде. А потом я уехал… И наша дружба превратилась скорее в телефонную. Или письменную.