Юность грозовая - Николай Лысенко

— Почему же вы не позвонили в больницу?

— Попробуй! — обозлился Захар Петрович, вспомнив свой телефонный разговор. — Это тебе не с Федькой болтать, там свои порядки.

Неприязненно глянув на него, Миша молча повернулся и пошел в коровник. Остановился возле Феди и шепотом, чтобы не слышал Лукич, сказал:

— Выдь на минутку.

Воткнув вилы в кучу навоза, Федя заспешил следом за ним. За коровником они остановились.

— Отец вернулся сердитый, — сразу же начал Миша. — Не получилось у него с разговором.

— Ну и что? — не понял его Федя.

— Я хочу… я сам поеду туда. Только ты пока — ни слова.

— Давай вместе! — глаза Феди загорелись. — Вдвоем веселее все-таки.

— А тут кто же останется? Подумают, что мы совсем удрали.

— Мы же вернемся.

— Не нужно, Федя, — старался остепенить друга Миша. — Ты завтра скажешь отцу, куда я поехал. Ладно?

— Как же ты доберешься туда?

— Утром поедут за почтой в район, вот я с ними и пристроюсь. А там…

Он пожал плечами и посмотрел на Федю, словно ждал его совета. Но тот вздохнул и каким-то упавшим голосом проговорил:

— Только смотри, не так, как Василек: насовсем не смотайся.

— Что ты! Я не такой…

Вечером Миша незаметно сунул в карман полушубка кусок хлеба, три вареных картофелины, завернул в бумажку щепотку соли и лег пораньше спать.

Едва начало светать, как он был уже на ногах. Прислушался. За окном шумел ветер. Захар Петрович заворочался на лавке, открыл глаза и сонным голосом сказал:

— На улице метет, без шапки не выходи — простынешь еще.

Когда Миша открыл дверь, в лицо ударило мелкой порошей. Он поднял воротник и бегом пустился со двора.

Часа через полтора он вернулся, заснеженный, озябший. Захар Петрович с ходу набросился на него:

— Куда мотался ни свет ни заря? Стряхнув с шапки снег, Миша откровенно признался:

— Уехать хотел.

— Куда? — Захар Петрович тяжело оперся на край стола и встал.

Миша посмотрел на сидящего у горящей печки Федю и, заметив, как он покачал головой, понял, что никто еще не знал о его намерении. Но теперь отступать было поздно.

— В город, — буркнул он. — Узнать про Таню.

— Ты слышишь, Лукич? — Захар Петрович всплеснул руками. — Герой нашелся, в такую погоду… Видишь, он беспокоится о Танюшке, а мы — нет… Чужая она нам…

Поскрипывая деревяшкой, он стал ходить по комнате.

Миша молчал. Он присел рядом с Федей и, протянув к печке застывшие руки, тихонько шепнул:

— Метет в поле здорово, даже за почтой не поехали нынче.

Между тем Захар Петрович немного успокоился и, обращаясь к ребятам, сказал:

— Давайте без самоуправства, дело у нас серьезное. А Танюшку мы не бросим в беде.

20

Сердобольная бабка Агафья приняла Василька как родного. Она сама разыскала в сарае железную кровать, установила ее в комнате, чтобы ребятам было просторнее спать, а вечером, предупредив Степку и Василька, чтобы они не отлучались из дома, отправилась к соседу, работавшему на консервном заводе, попросить устроить па работу нового квартиранта.

— И откуда они к тебе, Агафья Семеновна, едут? — усмехнулся сосед, подвигая ей стакан чая. — Родственник он, или как?

— По доброте сердца, — ответила бабка и, покосившись на передний угол без образов, что-то прошептала. — Сыночка-то потеряла на войне, а этот парнишка тоже без родителей. Куда ему приклониться? Война натворила сирот.

— Так у тебя скоро целый приют организуется.

— Что ж, милый, для меня ныне в этом вся утеха, — ответила бабка Агафья, макая в кипяток сухарь. — Глядишь, вспомнят люди мою доброту.

— Помогу, Агафья Семеновна. Будет он вместе со Степкой ремонтировать ящики. А там посмотрим. С головой парнишка — пробьет себе дорогу.

Не стала долго задерживаться бабка в гостях, заспешила домой.

— Все уладилось, — радостно объявила она, разматывая шаль. — С утра отправляйся. В час добрый!

— Какая же ты милая, бабуся! — воскликнул Степка, вскакивая с кровати и обнимая ее за плечи.

— Ох, подлиза же ты, Степан, — бабка покачала головой и стала собирать ужин.

Степка плутовато подмигнул Васильку.

В отделе кадров завода Василька задержали недолго. Мастер упаковочного цеха повел его в сарай, где ремонтировали ящики.

Шагая следом за мастером, Василек с любопытством смотрел по сторонам. На середине обширного заводского двора он увидел огромный плакат, укрепленный на фанерном щите. С плаката на него смотрела женщина с ясным, открытым лицом и строгим взглядом. Внизу крупными буквами было написано: «Что ты сделал сегодня для фронта?»

— Сильно, а? — спросил мастер, перехватив его взгляд. — И вопрос резонный, прямо в точку бьет.

Василек хотел что-то сказать, но в это время к ним подошла совсем молоденькая девушка, со вздернутым носиком, в белом колпачке и в такой же белой куртке с засученными по локоть рукавами.

— Любуетесь? — звонко спросила она, смешно хмуря брови. — А я к директору пойду! Где же ваша упаковка? Вчера ведь обещали? А еще плакаты рассматриваете! — При этом она недоброжелательно глянула на Василька. — Буду жаловаться, так и знайте!

Она круто повернулась и заспешила к цеху. — Бойкая, — проводив ее взглядом, сказал Василек.

— Палец в рот не клади — отхватит. Пошли, парень, мы, и правда, с тобой как на прогулке.

В сарае Василек увидел человек восемь ребят, примерно одних лет с ним, деловито склонившихся над ящиками. От непрерывного стука молотков звенело в ушах.

— Давай сюда! — крикнул Степка. — Устраивайся рядом!

Напрасно волновался Василек, работа оказалась простой. Владеть молотком он научился еще дома, помогая отцу в его несложных плотницких делах: сбивать табуретку или скамейку, подремонтировать двери или полы.

— Неинтересная какая-то работа, — неожиданно пожаловался Василек Степке в обеденный перерыв. — Любой первоклассник мог бы прибивать готовые дощечки.

— Ничего ты не понимаешь, — ответил Степка и, понизив голос, чтобы никто из ребят не услышал его, продолжал: — Голодным не будешь, в цехе всегда дадут пожрать, не откажут. — Он подвинулся к самому уху Василька: — Тут еще можно кое-что иметь.

— Как?

— Очень просто, увидишь.

После работы, когда ребята, весело переговариваясь, стали уходить домой, Степка наклонился к Васильку:

— Не спеши, есть дело.

— Какое?

Собирая с пола нарочно рассыпанные гвозди, Степка молчал, а когда они остались в сарае вдвоем с Васильком, вскочил и сказал:

— Пошли быстрее!

Во дворе они свернули к огромному штабелю сложенных разбитых ящиков. Василек настороженно смотрел по сторонам, не решаясь ни о чем спрашивать.

— Чего ты крутишь головой, как очумелый, — зло прошептал Степка. — Ничего не сделал, а пугаешься… Постой здесь.

Он скрылся за штабелем. Василька трясло, как в лихорадке. Степка вернулся быстро, пряча что-то под пиджаком.

— Сунь подальше, — сказал он, протягивая две банки консервов.

— Зачем? — растерянно спросил Василек, отступая назад.

— Дурак! — зашипел на него Степка. — Положи за пазуху! Ну, чего рот раскрыл!

Не помня себя, Василек взял банки трясущимися руками и, озираясь по сторонам, сунул их под пиджак.

— Теперь пойдем через контрольные ворота, — спокойно наставлял Степка. — Да не гляди по сторонам.

Василек не слышал, о чем бормотал ему Степка. С трудом передвигая ноги, он смотрел неподвижным взглядом на постового у заводских ворот. Ему казалось, что все знают о том, что у него за пазухой краденые консервы, и поджидают, когда он подойдет к проходной.

В воротах вахтер повернулся к нему. Он судорожно вцепился в рукав Степки, на лбу густо выступил пот.

— Что с ним? — спросил вахтер.

— Заболел, — глухо ответил Степка, пропуская Василька вперед. — У нас там в сарае такой стук… Без привычки голова болит.

Выйдя на улицу, Степка глянул на лицо друга и сквозь зубы процедил:

— Дурак! Глянь на свою рожу — как стена… Чуть не попались! Подумаешь, преступление совершил. Эх ты, заяц!

Не слушая его, Василек тяжело дышал, как после долгого бега. Он вытер с лица холодный пот, схватил горсть снега и начал жадно глотать.

— Не могу, — наконец проговорил он. — Страха натерпелся.

— Ничего, пройдет, — уже более дружелюбно сказал Степка. — Теперь у нас есть жратва.

Всю дорогу Василек шел сам не свой. Он вдруг вспомнил лозунг, призывающий давать фронту больше продуктов, и поморщился. «Люди последнее отдают, а я ворую! Вот узнали бы сейчас Мишка и Федька, что бы они со мной сделали?!»

Угадав его мысли, Степка возле дверей дома угрожающе предупредил:

— Сболтнешь — добра не жди!

Придя в комнату, Василек разделся, незаметно отдал Степке консервы и, сославшись на головную боль, отказался от ужина и лег на кровать.