Юность грозовая - Николай Лысенко

— Кого? — Захар Петрович горько усмехнулся и махнул рукой. — Лукичову старуху? Резерв уж больно у тебя дрянной: детишки и старики. Как видно, на себя придется нам надеяться.

Наговорившись вдосталь обо всем, Захар Петрович распорядился поворачивать гурт в Бобровский колхоз. Лукичу предложил ехать впереди на бричке, но он отказался, сел на лошадь. Пришлось править бричкой Феде.

Несмотря на хорошие новости, привезенные Кургановым, настроение скотогонов было невеселым. Захара Петровича и Лукича беспокоила неопределенность с зимовкой скота. Ребята загрустили о родных домах. Им казалось, что с тех пор, как уехали они из станицы, прошло много-много дней.

Миша ехал позади гурта. Думал о Тане. «Неужели она больше не приедет к нам? Где она сейчас?»

До сих пор Миша надеялся, что гурт, двигаясь в направлении Камышина, подойдет к городу, и тогда он все узнает о Тане, увидит ее. А теперь все складывалось не так.

Миша не заметил, как отпустил поводья, и лошадь, предоставленная самой себе, отстала от гурта.

— Эй, Миша, поторапливайся! — долетел до него голос Захара Петровича. — Эдак мы к вечеру не дотянем до хутора. А голову вешать ни к чему.

Подобрав поводья, Миша догнал гурт и, проезжая мимо Захара Петровича, виновато улыбнулся.

— Ничего, сынок, бывает, взгрустнется, — поняв его смущение, проговорил тот и, обращаясь к Курганову, ехавшему рядом с ним, предложил: — Давай-ка, Егорыч, поторапливайся в Бобры. Ведь не ждут нас, а пока суть да дело, ночь наступит. Хочется в тепле разместить скот.

— Это, пожалуй, верно, — согласился Курганов и, помолчав, сказал: — Ты ребят подбадривай. Сам понимаешь: крылья опустят — туго тебе придется.

— Ты же обещаешь подмогу прислать, — хитровато усмехнулся Захар Петрович.

— Как говорят, бабка надвое гадала, — попытался шуткой отделаться Курганов. — Обещанное три года ждут.

— Вот так бы и сказал сразу, — вздохнул Захар Петрович.

Часа через два Курганов приехал в село Бобры, вольготно раскинувшееся среди больших прудов, густо обсаженных старыми пирамидальными тополями. Избы, крытые соломой и очень похожие одна на другую, смотрели фасадами на огромную площадь, в центре которой высились школа, клуб и правление колхоза.

«А садов у них маловато, — думал Курганов, въезжая в село. — Не то что у нас в станице. Весной зацветут — будто снегом опушатся, а в воздухе медом пахнет».

Увидев у колодца женщину, Курганов придержал лошадей и спросил:

— Как мне председателя отыскать?

— Езжай прямо, там увидишь правление, — неопределенно ответила женщина, показав рукой в сторону площади.

«Не очень-то приветлива, — недовольно подумал о ней Курганов. — Если у них все такие — помощи не жди».

Но его предположения рассеялись, когда он пришел в правление.

Председатель Бобровского колхоза Василий Матвеевич Бачуренко, черноусый мужчина саженного роста, лет пятидесяти восьми, предки которого были выходцами откуда-то из-под Полтавы, внимательно выслушал его и, мешая русские и украинские слова, басовито сказал:

— Все, шо надо — зробымо. Правда, жевэмо мы не дуже гарно. Своей нужды в чувал не уложишь. Да у кого ии зараз не хватает?

Он вздохнул, посмотрел на запотевшее окно и продолжал:

— Скажу сразу: на сино не рассчитывайте, у нас самых чуть-чуть, на весну отложили трошки. А солома добрая е, тилько возыть ии прийдется з поля. Мы комбайнами половину хлебов скосили. З осени не успилы заскирдувать солому, с уборкой еле-еле управились, — он развел руками. — Работать-то с кем приходится? Та ни, я не прибидняюсь, так, к слову прийшлось. А так допоможем, в одной упряжке идем.

— Да, еще забыл сказать, — Курганов мял в широких ладонях шапку. — Скот у меня сопровождают всего лишь четверо, да и подвода у них одна.

— О це хуже, — Бачуренко почесал за ухом, причмокнул. — Ну, да як кажуть: семь бед — один ответ. Будемо помогать.

На окраине села стоял ветхий от времени скотный двор: коровник и свинарник. В этих помещениях и разместили скот. Для скотогонов отвели построенную рядом со двором саманную хатенку с земляным полом, которая когда-то служила для обогрева доярок и скотников. Внутреннюю обстановку ее составляли топорной работы стол и две колченогие скамейки. Неоспоримым достоинством этого жилья была сложенная на середине комнаты приземистая, похожая на утюг печь. После скитаний по полям скотогоны прямо на соломе в тесной хатенке забылись крепким сном. Никто за долгую ночь не поднял головы, не видел, как роняло темное небо на остывшую землю крупные хлопья снега.

На заре, едва сквозь маленькие оконца начал пробиваться в хату голубовато-серый сумрак, Захар Петрович первым вышел во двор.

— Батюшки мои! — воскликнул он, щурясь от непривычной белизны. — Зима пришла!

Он посмотрел по сторонам, будто не верил своим глазам. Кругом было белым-бело. Горбатились высокими снеговыми шапками крыши домов с торчащими над ними черными пеньками труб, вербы у пруда еще ниже опустили свои ветви. Бескрайняя степь казалась укрытой ровным белым пологом.

Захар Петрович зачерпнул горсть снега, растер его в ладонях и, глядя, как между пальцами сочится вода, вслух проговорил:

— В доброе время радоваться бы нужно — влаги-то сколько.

Он не спеша обошел двор, заглянул за плетневую изгородь, где лежало несколько охапок соломы, покачал головой и, понурившись, заковылял в саманку.

— Вставайте, прикатила к нам матушка-зима! — громко сказал он с порога.

Все вскочили. Курганов в одной рубашке первым выбежал на улицу и, прикрывая ладонью глаза, с какой-то детской радостью воскликнул:

— Вот здорово, за одну ночь!

Вышли во двор ребята и Лукич. Захар Петрович, осаживая шапку, грустно, как будто самому себе, сказал:

— А скотину кормить-то чем будем?

Курганов молча вернулся в хатенку, быстро оделся и снова вышел во двор.

— Пойдем к бобровцам за помощью, — сказал он, обращаясь к Захару Петровичу.

18

В госпитале не оказалось женской палаты, и Таню поместили в городскую больницу. Когда ее, бесчувственную, с посиневшими губами и восковой желтизной на впалых щеках, проносили но коридору, медсестры и выздоравливающие, переглядываясь между собой, качали головами и шепотом обменивались мнениями:

— Видно, отходила свое.

— Не жилец: в лице и кровинки нет.

В выздоровлении Тани сомневался даже опытный врач, высказавший предположение, что хирургическое вмешательство лишь ускорит смерть девушки. И тем не менее все делалось для того, чтобы спасти Тане жизнь.

— Как видите, Сергей Михайлович, — главврач больницы вытер платком наголо бритую голову и, подняв глаза на старичка хирурга, сидевшего скорее с видом пациента, чем врача, протянул ему рентгеноснимок. — Теперь уже совершенно ясно видно. Вот, полюбуйтесь.

Он взял со стола карандаш и показал на светлое пятнышко на снимке.

— Н-да, — сухо отозвался хирург, двигая густыми седоватыми бровями. — Я так и предполагал: осколок зацепил правое легкое, кровоизлияние в плевру… Но я не согласен, понимаете… Организм молодой, нужно оперировать, Вадим Петрович, и срочно оперировать.

За свои шестьдесят с лишним лет ему много раз приходилось повторять эти скупые слова, от которых всегда зависела человеческая судьба. И всякий раз Сергей Михайлович волновался так, как будто впервые собирался держать в руке скальпель.

Вот и сегодня, глянув на бескровное лицо Тани, он с тревогой подумал о том, что, возможно, не приходя в сознание, она никогда не увидит ни плывущих над городом пепельно-серых туч, ни временами проглядывающего между ними солнца. Недаром же коллеги Сергея Михайловича недвусмысленно намекали на плохой исход назначенной им операции. Но разве мог он спокойно смотреть на девушку, не испробовав все для ее спасения? Разве не должен он рисковать во имя ее жизни?

Как ни старался Сергей Михайлович думать о чем-нибудь отвлеченном, мысли его неизменно возвращались к Тане, и он снова начинал волноваться. «Старею, что ли?» — спрашивал он себя, направляясь в операционную. Но едва перед ним распахнулась дверь и он увидел на столе Таню, разложенные в строгом порядке инструменты, сосредоточенных медсестер, как от прежнего волнения не осталось и следа.

— Пульс? Дыхание? — сухо спросил он и, услышав ответ, одобрительно кивнул головой.

В комнате, где проходила операция, стояла тишина. Сергей Михайлович, не поднимая глаз, протягивал руку, и операционная сестра, настороженно следившая за каждым его движением, молча подавала нужный инструмент.

От напряжения на лице мелким бисером выступил пот, и высокая бледнолицая девушка осторожно, едва касаясь, вытирала его салфеткой.

— Вот и все! — наконец проговорил Сергей Михайлович, облегченно вздыхая и показывая присутствующим кусочек металла с рваными краями.