Золотая книга. Пурана № 19 - Алексей Санаев

И я заметил их. На небольшой поляне метрах в тридцати от нас скрытые раскидистыми банановыми деревьями полукругом стояли жилища, которые издали можно было принять за небольшие сушилки с сеном вроде тех, что используют на северо-западе России. Это были, собственно, даже не хижины, а скорее навесы на толстых жердях высотой метра в полтора, на которые с одной стороны были навалены желтеющие банановые листья, а с другой ровным счетом ничего не было. В детстве мы с друзьями на даче строили в лесу такие же, пока наконец кто-то из нас не стащил у деда топор, молоток и гвозди, чтобы возвести первый в нашей жизни настоящий шалаш, угрожающе кренящийся в одну сторону. Под таким навесом, на который вместо огромных банановых листьев наваливали еловый лапник, можно было играть в карты, прятаться от дождя и гнева родителей, приехавших на выходные, а также совместно поедать яблоки и иргу, которые предварительно удавалось стащить с чужих участков.

Всего навесов на поляне было, по моим подсчётам, около пятнадцати, и в каждом могли комфортно устроиться не более двух человек. Находились ли люди внутри, видно не было: вход под навесы был с противоположной от нас стороны. Они стояли полукругом, и я только теперь обратил внимание, что посреди поляны расположено небольшое кострище, в котором тлеют несколько углей.

Мы замерли, уставившись сквозь красные стёкла своих ночных окуляров на это зрелище. Савитри медленно присела на корточки и увлекла меня вниз, потянув за руку. Я посмотрел на наручный компас.

– Мы уже недалеко от центра острова, – сказал я. – Предлагаю обойти селение и двигаться дальше к югу.

– А… так вы тоже заметили? – с волнением поинтересовалась Савитри.

– Что именно? – не понял я.

– Да идола! Там, на том конце поляны?

Я поднялся, снял очки и приставил к глазам инфракрасный бинокль. Действительно, на дальнем конце площадки, совсем рядом с последним навесом, стояло что-то наподобие идола. Конечно, скульптурным изображением это было назвать нельзя: обыкновенная палка в человеческий рост, воткнутая в землю, а на уровне поясницы – подобие юбки из тех же банановых листьев, которые использовались сентинельцами и в качестве основного строительного материала. Однако самое удивительное, что на вершине этого шеста висел настоящий человеческий череп, а под ним – гирлянда из множества одинаковых костей.

– Это челюсти, – мягко подсказала мне Савитри. – Вполне типичная картина для Андаманских островов.

– Надеюсь, эти реликты позаимствованы не у белого человека?

– Сложно сказать. Скорее всего, нет. Это символ поклонения предкам. И череп, по-видимому, тоже принадлежит какому-то видному прародителю – может быть, родоначальнику данного поселения.

– Тогда понятно, – кивнул я, вновь присаживаясь. – На Новой Гвинее такой способ почитания предков тоже в большой моде. Там не только вешают черепа на всеобщее обозрение, но и делают мумии наиболее выдающихся сограждан. Умершего вождя кладут в корзинку из листьев и вешают над кострищем: лет через десять его тело закоптится до состояния полной мумификации, после чего его, как самое ценное сокровище, будет хранить у себя в хижине новый вождь – прямо возле ложа. В некоторых деревнях в центре Папуа таким мумиям по три-четыре сотни лет.

– Да, я слышала об этом. В материковой Индии таких обычаев нет. Интересно другое: идол стоит на южной стороне селения, возле тропинки, ведущей дальше, к центру острова. Это значит, что к югу могут быть расположены главные места поклонения. Вы, видимо, правы: нам нужно двигаться туда.

Мы решили осторожно обойти деревню по джунглям, чтобы, как выразилась на своём жутком русском языке Савитри Пали, не дудить лиха, пока она тиха. Из селения до сих пор не доносилось ни звука, но мне всё же казалось, что оно выглядит вполне обитаемым. Поэтому мы сделали большой полукруг и вскоре, благодаря компасу, вышли на ту самую тропинку, которая начиналась от памятника героическому предку.

Этой тропе было, похоже, много лет – она казалась хорошо утоптанной и удобной даже для того, чтобы двое могли на ней свободно разминуться. По всей вероятности, мы выбрались на одну из главных «магистралей» острова, идущую с севера на юг. Поэтому передвижение наше стало ещё более медленным и осторожным, ибо за каждым деревом могла оказаться деревня или, хуже того, её обитатели, к встрече с которыми мы совершенно не были готовы.

Однако ни того, ни другого мы так и не увидели, потому что вместо деревни из шалашей нашему взору неожиданно открылась совершенно потрясающая картина.

Я видел в своей жизни множество храмовых построек. Церкви, мечети, костёлы, буддийские гомпы, японские тайся и индуистские ступы всегда были в числе наиболее излюбленных объектов моей фотокамеры, и многообразие религиозной архитектуры во всех странах мира всегда подвигало меня на самые отчаянные подвиги. Я пробирался под видом туарега в соломенно-глиняные мечети африканского Мали, читал охранникам суры из Корана, чтобы в качестве истого мусульманина проникнуть в пятницу в знаменитый иерусалимский Купол Скалы[21], карабкался по скалам в пещерные церкви Болгарии и однажды едва не погиб, застигнутый местными жителями в родовом храме племени дзай в Северном Вьетнаме – храм после моего краткого визита пришлось заново освящать. Для меня религия – часть культуры, причём одна из самых ярких и интересных, и, как и всякий убеждённый атеист, я значительно больше знаю об обрядах, истории и философии различных верований, чем многие верующие.

Но таких храмов я не видел ещё ни разу. Перед нами лежала расчищенная от деревьев и лиан пустая круглая площадка диаметром метров в тридцать, посреди которой на четырёх шестах был сооружён навес из рыболовной сети с наваленными на неё огромными листьями – некое подобие крыши. Рядом с навесом догорал покинутый, судя по всему, несколько часов назад костёр, и при последних всполохах углей можно было видеть, что под навесом лежал огромный чёрный валун, возвышавшийся над землёй на высоту около метра: настоящий камень, каких не было и быть не могло на коралловом острове вроде Сентинеля. Камень был совершенно гладким, его поверхность играла матовым блеском. С нашей, северной, стороны на почти горизонтальной поверхности этого валуна находилась небольшая дверца, слегка выпуклая, точно повторяющая рельеф камня. И дверца эта, когда я осветил её фонарём, сверкнула чистым золотом.

– Разрази меня гром, – прошептал я Савитри, хотя с самого начала путешествия мечтал громко воскликнуть эти слова, вспугнув при этом стаю экзотических птиц на окрестных деревьях.

– Господи, что это? Откуда здесь такая огромная скала?! – не меньше моего удивилась моя спутница, делая шаг вперёд.

Вот именно этого-то и не стоило делать, потому что я едва успел удержать её за руку от падения в глубокую яму, вырытую возле самого камня. В ней, на глубине двух-трёх метров, белела груда человеческих костей. Скелеты лежали друг на друге, почти не рассыпаясь, десятки скелетов – все они принадлежали взрослым и, похоже, весьма высоким людям.

Савитри быстро сориентировалась, отступив от края открытой могилы.

– Жертвоприношения! Скелеты кажутся совсем целыми – их, видимо, душили или травили чем-то. Жуткое зрелище.

– Вам не кажется, что эти жертвы были ростом значительно выше сентинельцев? – высказал я страшную догадку.

– Кажется… – Она оглядела меня. – Да, похоже, они были ростом с вас.

– Ну, спасибо! – Я шагнул назад. Стоять у края открытой могилы себе подобных было не очень-то приятно.

Мы обошли чёрный камень и наклонились над золотой дверцей.

– Если бы не склад человеческих останков, похоже было бы на храм Кааба в Мекке, главное святилище мусульман, не находите? – спросил я.

– Не знаю… Смотрите-ка.

Направленные лучи обоих наших фонарей сошлись на дверце причудливого каменного склепа, выхватив из темноты изящное выпуклое изображение быка. Бык стоял к нам левым боком, мрачно опустив голову с длинными кривыми рогами, и насупленно глядел перед собой, охраняя сокровище, замурованное в камне. От его морды к самой земле спускалась огромная волнистая борода, рельефно вырезанная талантливым древним художником. Больше ничего на дверце изображено не было, и её золотая поверхность полыхала в свете нашего фонаря матовым тёмно-жёлтым заревом.

– Ничего исламского в этом изображении я не вижу, – сказала Савитри. – Вы же знаете, что мусульманам-суннитам запрещено изображать животных, не говоря уже о том, чтобы поклоняться им.

– А индуизм?

– Тоже нет. В нашей мифологии есть священный молочно-белый бык Нанди, на котором ездит великий Шива, но изображается он совсем по-другому. Судя по форме рогов, это вообще не бык, а скорее тур – дикое копытное, которое водилось в Евразии много веков назад. В Евразии, но, конечно, не на этих островах.