На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Ван Дун составил несколько отрядов для поимки начальника маньчжурского знамени и во главе одного из них встал сам.

Аджентай брел по тропинке, расстегнув ворот, волоча за собой саблю.

Слышал далеко внизу крики; поднявшись на перевал, увидел дым — горели его дом, сараи, все его добро.

Стоял согнувшись, опираясь на саблю, тупо разглядывая коричневую пелену дыма.

Только бы его не поймали, только бы ему уйти, а уж он покажет бунтовщикам! В Пекине для всех восставших потребует казни, и эту казнь ему дадут с радостью.

Свернул в чащу. Сразу же нужно было продираться сквозь кусты. Шел на юго-восток, солнце светило давно, но в чаще он не видел солнца.

Бог с ним, с солнцем, главное то, что он ушел от погони.

И хотя к концу дня он очень устал, но злоба его не устала, она вливала в него силы. Страшно хотелось выкурить трубку опиума. Опиум был, а трубки не было. Ел сырые грибы, ягоды. К вечеру продрог, разложил костер. Ночь просидел у костра, то задремывая, то вскакивая, чтобы подбросить в огонь валежнику. Чаща скрывала небо. Куда он идет? Может быть, совсем не на юго-восток?

Утром опять шел. Опять чаща, балки, распадки, ущелья, ручьи, мошка, комары. Совсем с ума сошел от желания курить. Стал из сука долбить ножом трубку. Трубку выдолбить можно, но как с мундштуком? Надо найти камышинку.

Выдолбил трубку, до вечера искал камышинку, так и не нашел. Потерял спички, страшное несчастье!

Подходила ночь, холод пронизывал Аджентая. Но когда он вспоминал про Ван Дуна, ярость согревала его. Почему еще там, в горах, на берегу Амурского залива, он не убил его?

Утром Аджентай набрел на едва заметную тропу. Засмеялся от счастья: теперь он спасен! Тропа привела его к охотничьей фанзе.

Старик охотник испугался, увидев незнакомого человека, но тут же успокоился — незнакомец повалился на каны и прохрипел:

— Накорми меня!

Выпил воды, жевал сырую пампушку, расспрашивал, далеко ли до Мукдена. Охотник сидел у очага с трубкой в зубах, вороша двумя железными палочками угли под чайником, и односложно отвечал.

Аджентай считал себя спасенным, и он спасся бы, если б преследовал его не Ван Дун, опытный таежник. Несколько раз отряд сбивался с пути, но потом опять нападал на след.

Ван Дун приближался к фанзе охотника через двое суток после прихода Аджентая. В это время хорошо отдохнувший начальник знамени приказывал старику вывести его из гор.

Голоса он услышал еще издалека.

— К тебе должен кто-нибудь прийти?

Старик отрицательно покачал головой.

— Смотри, если хоть слово!.. — Аджентай показал на саблю и на шею, вышел из фанзы и притаился в чаще. Через четверть часа голоса услышал отчетливо. Стихли, зазвучали опять.

— Идут! Китаец выдал! — пробормотал Аджентай и бросился бежать.

Перед ним был распадок. Перебраться через распадок или спрятаться в распадке? Проклятая чаща! Хватает за руки, за лицо… Взобрался на ствол поваленного дерева и побежал по стволу. С этого ствола владелец фанзы обрубал ветки для своего очага, острые суки торчали отовсюду, Аджентай поскользнулся и упал. Упал со всего размаху на острый сук. Сук пробил грудь и вышел между лопатками… Аджентай захрипел, раскинул руки и затих.

Ван Дун первым подошел к умирающему врагу. Присел на корточки, сказал:

— Хотел убежать, Аджентай! Смотри — это я, Седанка… Ван Дун.

Мертвого Аджентая оставили на суку.

9

Первые дни по возвращении в Мукден Цзен был занят бесконечными коммерческими соображениями и делами. Русские готовились наступать и покупали всё: мясо, рис, чумизу, теплые куртки, арбы, повозки, скот. Русские нисколько не походили на японцев, которые ничего не покупали, а всё брали, приговаривая: покупать будем после войны.

Даже женщин они брали даром. Приходили во двор и брали тех, кто им понравился. Ни муж, ни старший брат, ни отец не получали за это даже медного чоха.

У Цзена-старшего жила молодая женщина. В минуты поэтической грусти поэт, по своему обыкновению, на нее только смотрел. Она была высокого роста, с широким веселым лицом и тонкими бровями. После смерти брата Цзен-младший взял ее к себе, и в тот же день два японских солдата вошли во двор, схватили ее за руки, засмеялись и увели. Цзен-младший видел все это в щель и только впился пальцами в косяк двери. Вернулась уведенная через три дня.

Цзен начинал ненавидеть японцев. Он никогда не соглашался с братом, ненавидевшим русских по каким-то своим философским соображениям. С русскими можно было вести дела, и Цзен торопился вести их.

Японцы если и победят, то еще не так скоро победят, Цзен успеет отлично нажиться… Что же касается Якова Ли, против которого японцы имеют зуб, так больше он не служит у Цзена. Передан фудутуну и осужден. Доноси, если хочешь, уважаемый цензор господин Тоань Фан.

Все шло хорошо, но вдруг начались неприятности.

Чжан Синь-фу ходил в Сунь Я к арендаторам и вернулся ни с чем — арендаторы не дали ни зернышка.

Вечером Чжан долго сидел в комнате хозяина, Лампа догорала, горьковатый запах масла тянулся к окну.

Цзен лежал на кровати и слушал монотонный голос агента. С тех пор как японцы разграбили ляоянскую усадьбу Чжана и нанесли ущерб здоровью всех его женщин, голос преуспевающего агента приобрел этот монотонный оттенок.

По мнению Чжана, в деревне Сунь Я все сошли с ума. Крестьяне должны подчиняться помещику, отдавать ему и восемьдесят и девяносто процентов урожая, а в Сунь Я не хотят. Почему? Чжан решил силой отобрать арендную плату, но подошел Ван Дуй, взял его за косу, подтащил к стене и ударил головой о стену. После этого агента выкинули из деревни. Крестьяне, вооруженные не только пиками и ножами, но и ружьями, стоят у деревенских ворот.

— Необычайно зловредный человек Ван Дун! — сказал Цзен. — Су Пу-тин много раз мне на него жаловался. Там, в Хай Шэнь-вэе, он мешал и вредил Су Путину, а через Су Пу-тина и мне. Теперь он вернулся и уже прямо вредит мне и почему-то, негодный человек, неприкосновенен. Все ждут каких-то событий, какого-то ниспровержения и боятся тронуть мошенников, подобных Ван Дуну. Появился некий Сун Вэнь… Мой собственный сын слушает не меня, а его. Презренный воришка Ли явился ко мне с требованиями, как равный к равному. Э, да что там!

Он вытянулся на постели и мрачно, с недоумением смотрел в темный угол комнаты.

— Ван Дун, наверное, не только бил тебя, но и всевозможные слова произносил?

— У него громкий голос! — вздохнул Чжан при воспоминании о казни. — Небольшую шайку хунхузов, хозяин! Хунхузы быстро вернут крестьянам добродетель.

Цзен взглянул на желтый огонек лампы, на огромную тень от головы Чжана на стене… Какие могут быть хунхузы, ведь он, Цзен, член братства! Нужно действовать с умом. Особенно в этом последнем убедился Цзен, когда пришла весть о гибели Аджентая.

Занятый делами, он не сразу понял, что происходит у него на дворе. Скачала он думал, что крестьяне, ремесленники и солдаты, которые исчезают во дворе между фанзами, — это субагенты Чжан Синь-фу по продаже ему чумизы, гаоляна, курток, штанов и прочих нужных для армии Куропаткина вещей. Но потом задумался: что могут продавать Чжану солдаты? Солдаты удивили Цзена.

Он стал следить за посетителями и наконец понял, что Чжан здесь ни при чем. Посетители приходили к Хэй-ки.

И тогда Цзен испугался.

Мальчишка, студент! Что это такое?

Он хотел спросить его, но сына не было дома, — оказывается, его не было уже три дня!

Сын появился на четвертый день, пыльный и усталый. Цзен вышел навстречу и, как будто ничего не было особенного в долгом отсутствии молодого человека, сказал:

— Ну вот, как раз завтрак, идем!

Хэй-ки вытер лицо и руки полотенцем, смоченным в кипятке, и прошел в столовую.

За столом сидели бабушка и ее брат, дряхлый старичок. Они равнодушно взглянули на внука и продолжали разговаривать между собой.

Хэй-ки проголодался, ел рис, вареную капусту, сою со свиным салом, редьку в соевом соусе, выпил чашку бобового молока. Ел, о чем-то думал и не замечал, что отец смотрит на него исподлобья.

— Осенние дни хороши, комаров уже мало, — заметил многозначительно Цзен.

Хэй-ки как будто не слышал его слов.

— У меня к тебе дело, отец.

В комнате отца Хэй-ки сказал:

— Собрание союза удобнее всего устроить в нашем доме.

Цзен спросил резко:

— Какого союза?

— «Вечной справедливости».

Цзену показалось, что рукава халата слишком спустились на его ладони и мешают ему, и он постарался отбросить их подальше. За стеной раздался басистый голос бабушки, которую вели курить опиум.

— Я что-то не понимаю… Я удивлен! — пробормотал Цзен.

— Я думал, отец, что ты о всем догадался, я — уполномоченный.