10 вождей. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

И, наоборот, основные его горечи, неудачи, поражения – прямой результат работы с аппаратом, чиновничеством, с действиями неистребимой бюрократии. Наконец, Ельцин любил Урал и не хотел ехать в Москву.

Назавтра, после Долгих, ему позвонил уже Е.К. Лигачев, тоже провинциал, перебравшийся в Москву из Новосибирской области, который быстро нашел свою «нишу» в высшем руководстве партии. Его влияние в политбюро было довольно весомым. Когда Горбачев отправился в июле 1985 года в первый отпуск в качестве генсека, то по его предложению председательствовал в этой высшей коллегии Егор Кузьмич Лигачев{1142}.

В разговоре с Ельциным Лигачев был напорист. «Твой отказ не поймут в политбюро. Думаешь, я рвался в Москву? Давай, не мудри, соглашайся. Я сегодня иду к генсеку. Раздумывать нечего. Надо».

Ельцин нехотя согласился: партийная дисциплина. И уже 11 апреля 1985 года на очередном заседании политбюро свердловский секретарь был утвержден заведующим отделом строительства ЦК КПСС{1143}. При обсуждении кандидатуры в поддержку Ельцина выступили Тихонов, Алиев, Воротников. Горбачев покровительственно заключил: «Надеемся на тебя. Участок не простой. Справишься».

Судьба – это синтез провидения, неведомого рока и воли человека.

Апрель 1985 года. Горбачев, только что ставший генсеком, ведет отсчет своим реформам именно с апреля 1985 года. В апреле и Ельцин, прибыв в Москву в новом для себя качестве, оказался совсем рядом с Горбачевым. Судьбы этих двух людей, чье влияние на историю России конца XX века было наиболее глубоким, мистическим образом пересеклись. Если бы генсек знал, что его выбор, павший на свердловского секретаря в апреле 1985 года, будет для него в известном смысле роковым, то, думаю, многое могло сложиться совсем по-другому. Пути истории, как и Божьи, неисповедимы. Закономерное идет в обнимку со случайным. Судьба человека, да и будущее страны – тот таинственный знак, неведомый иероглиф, который люди не в состоянии разгадать, пока сама колесница истории не минует невидимый рубикон и не расшифрует загадочные письмена грядущего, ставшего настоящим.

Глубокий провинциал, Ельцин, как и его семья, тяжело привыкал к Москве. Особенно трудно было адаптироваться к работе в огромном аппарате Центрального Комитета, в котором сложились неписаные нормы, правила поведения и этикета. В мою бытность заместителем начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота я довольно часто бывал в Центральном Комитете, иногда приглашался на заседания секретариата ЦК и несколько раз на заседания политбюро. В общем, имею представление о ЦК. Меня, например, поражало чинопочитание в высшем аппарате партии, какая-то иерархическая закомплексованность. Больше, чем в армии. Хотя все друг друга именовали по имени-отчеству и внешне относились к собеседнику вполне демократично, внутреннюю императивность власти, жесткую субординацию я чувствовал сильнее, чем на военной службе. Аппаратчики это знали. Какой-нибудь невзрачный инструктор отдела, стелившийся ниц перед своим заведующим сектором, мог разговаривать с вызванным перед назначением в ЦК командармом или комдивом столь начальственно-безапелляционно, что казалось, этот мелкий чиновник – наместник не только генсека… Ленинский орден, именуемый партией, отшлифовал до совершенства свой «главный штаб», как часто любили называть ЦК ортодоксальные большевики.

Впрочем, Ельцин недолго пробыл в ранге заведующего отделом. Буквально через два месяца его произвели уже в секретари ЦК – на должность просто заоблачную, таинственно-могущественную для простого человека. Новый секретарь стал уже непосредственно вхож в самый высший эшелон партийной власти. Теперь достаточно частыми были и прямые личные контакты генерального секретаря Горбачева и просто секретаря Ельцина.

Они почти ровесники. Оба из провинции. Правда, генсек более гибок и хитер, чем прямолинейный и простоватый Ельцин. Сказывается опыт нескольких лет, проведенных на Старой площади в Москве. Желая «обновить партию», Горбачеву нужно было быстрее «отправить на пенсию» людей типа Романова, Громыко, Гришина. Для этого требовалась замена. И она скоро пришла в лице Яковлева, Разумовского, Бакланова, Манаенкова, Фролова, Фалина, Зайкова, Медведева, других людей горбачевской волны.

Горбачеву откровенно надоел, например, В.В. Гришин, очень опытный, «тихий» аппаратчик, живое олицетворение брежневских времен. Секретарю Московского горкома партии намекнули, и догадливый Гришин, понимающий, что его время с приходом Горбачева безнадежно ушло, тут же пишет заявление об отставке. Но кое-что пытается выторговать взамен для пенсионной старости.

На очередном заседании политбюро в декабре 1985 года Горбачев выносит первым вопросом повестки дня – «О т. Ельцине Б.Н.».

Как всегда, на заседаниях больше всех говорит сам генсек. Больше, чем все остальные его коллеги, вместе взятые. Сообщив, что В.В. Гришин отправляется на пенсию и назначается в группу советников при Президиуме Верховного Совета СССР, Горбачев продолжает:

«…Теперь о кандидатуре на пост первого секретаря МГК КПСС. Речь идет о столичной партийной организации. Поэтому целесообразно рекомендовать на этот пост человека из ЦК КПСС, с опытом работы в крупной партийной организации, знающего вопросы экономики, науки и культуры. Есть предложение рекомендовать т. Ельцина Б.Н.».

Раздались обычные возгласы согласия Воротникова, Соломенцева, Громыко, других членов политбюро. Генсеку, по традиции, никогда не перечили. Но говорить продолжал лишь один Горбачев:

«…В таком случае будем, т. Ельцин, рекомендовать вас первым секретарем МГК КПСС. Пока он будет оставаться секретарем ЦК КПСС. Этот вопрос решим позднее. Пленум МГК можно было бы провести завтра в 11 часов…»

Редкий случай, когда Горбачев обращался на «вы». Обычно в своем кругу на заседаниях политбюро, секретариата, с людьми, которых вызывают в ЦК, он общается с помощью начальственно-фамильярного «ты». При этом прекрасно знал, что таким же «тыканьем» ему ответить никто не мог. Это – от культуры с детства. Точнее, ее недостатка. Так же как и нецензурщина, часто встречавшаяся у Горбачева в «рабочих условиях»: он-то знал, что в его присутствии никто и никогда ругаться не смел… Небольшой нюанс «большевистской культуры». В то же время могу твердо утверждать, что никогда и никто не слышал подобного от Ельцина, двух вузов, как Горбачев, не кончавшего, а довольствовавшегося лишь одним, строительным.

Заседание политбюро продолжалось.

Как всегда, благодарил за «доброе отношение» к нему своих, теперь уже бывших, коллег Гришин, заверял, что «оправдает доверие», Ельцин. Правда, Борис Николаевич был крайне немногословен: вся его речь в стенограмме уместилась в шесть строк. Новое назначение расценил как «сверхответственную задачу»{1144}.