Сочинения. Письма - Павел Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ИЗ КНИГИ «СТИХИ»
«Вся ситцевая, летняя приснись…»
Вся ситцевая, летняя приснись,Твое позабываемое имяОтыщется одно между другими.Таится в нем немеркнущая жизнь:Тень ветра в поле, запахи листвы,Предутренняя свежесть побережий,Предзорный отсвет, медленный и свежий,И долгий посвист птичьей тетивы,И темный хмель волос твоих еще.Глаза в дыму. И, если сон приснится,Я поцелую тяжкие ресницы,Как голубь пьет — легко и горячо.И, может быть, покажется мне снова,Что ты опять ко мне попалась в плен.И, как тогда, всё будет бестолково —Веселый зной загара золотого,Пушок у губ и юбка до колен.
1932К ПОРТРЕТУ
Рыжий волос, весь перевитой,Пестрые глаза и юбок ситцы,Красный волос, наскоро литой,Юбок ситцы и глаза волчицы.Ты сейчас уйдешь. Огни, огни!Снег летит. Ты возвратишься, Анна.Ну, хотя бы гребень оброни,Шаль забудь на креслах, хоть взгляниПеред расставанием обманно!
1932«Я тебя, моя забава…»
Я тебя, моя забава,Полюбил, — не прекословь.У меня — дурная слава,У тебя — дурная кровь.Медь в моих кудрях и пепел,Ты черна, черна, черна.Я еще ни разу не пилГлаз таких, глухих до дна,Не встречал нигде такогоПолнолунного огня.Там, у берега родного,Ждет меня моя родня:На болотной кочке филин,Три совенка, две сестры,Конь — горячим ветром взмылен,На кукане осетры,Яблоновый день со смехом,Разрумяненный, и брат,И в подбитой лисьим мехомКрасной шапке конокрад.
Край мой ветреней и светел.Может быть, желаешь тыНад собой услышать ветерЯрости и простоты?Берегись, ведь ты не домаИ не в дружеском кругу.Тропы все мне здесь знакомы:Заведу и убегу.Есть в округе непутевойСвой обман и свой обвес.Только здесь затейник новый —Не ручной ученый бес.Не ясны ль мои побудки?Есть ли толк в моей родне?Вся округа дует в дудки,Помогает в ловле мне.
1932«Когда-нибудь сощуришь глаз…»
Когда-нибудь сощуришь глаз,Наполненный теплынью ясной,Меня увидишь без прикрас,Не испугавшись в этот разМоей угрозы неопасной.Оправишь волосы, и вотТебе покажутся смешнымиИ хитрости мои, и имя,И улыбающийся рот.Припомнит пусть твоя ладонь,Как по лицу меня ласкала.Да, я придумывал огонь,Когда его кругом так мало.Мы, рукотворцы тьмы, огня,Тоски угадываем зрелость.Свидетельствую — ты меняОпутала, как мне хотелось.Опутала, как вьюн в цветуОпутывает тело дуба.Вот почему, должно быть, чтуИ голос твой, и простоту,И чуть задумчивые губы.И тот огонь случайный чту,Когда его кругом так мало,И не хочу, чтоб, вьюн в цвету,Ты на груди моей завяла.Всё утечет, пройдет, и вотТебе покажутся смешнымиИ хитрости мои, и имя,И улыбающийся рот,Но ты припомнишь меж другимиМеня, как птичий перелет.
1932«Дорогая, я к тебе приходил…»
Дорогая, я к тебе приходил,Губы твои запрокидывал, долго пил.Что я знал и слышал? Слышал — ключ,Знал, что волос твой черен и шипуч.От дверей твоих потеряны все ключи,Губы твои прощальные горячи.Красными цветами вопит твой коверО том, что я был здесь ночью, вор,О том, что я унес отсюда тепло…Как меня, дорогая, в дороге жгло!Как мне припомнилось твое вино,Как мне привиделось твое окно!Снова я, дорогая, к тебе приходил,Губы твои запрокидывал, долго пил.
1932ЕВГЕНИЯ СТЭНМАН
Осыпаются листья, Евгения Стэнман, пора мнеВспомнить вёсны и зимы, и осени вспомнить пора.Не осталось от замка Тамары камня на камне,Не хватило у осени листьев и золотого пера.
Старых книг не хватило на полках, чтоб перечесть их,Будто б вовсе не существовал Майн-Рид;Та же белая пыль, та же пыльная зелень в предместьях,И еще далеко до рассвета, еще не погас и горитНа столе у тебя огонек. Фитили этих ламп обгорели,И калитки распахнуты, и не повстречаешь тебя.
Неужели вчерашнее утро шумело вчера, неужелиШел вчера юго-западный ветер, в ладони трубя?
Эти горькие губы так памятны мне, и похоже,Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои;И едва прикоснешься к прохладному золоту кожи —В самом сердце пустынного сада гремят соловьи.
Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Над нимиТо же старое небо и тот же полет облаков.Так прости, что я вспомнил твое позабытое имяИ проснулся от стука веселых твоих каблучков.
Как лепетали они, когда ты мне навстречу бежала,Хохоча беспричинно, и как грохотали потомСредь тифозной весны у обросших снегами привалов,Под расстрелянным знаменем, под перекрестным огнем.
Сабли накось летели и шли к нам охотно в подруги.Красногвардейские звезды не меркли в походах, а тыВсё бежала ко мне через смерть и тяжелые вьюги,Отстраняя штыки часовых и минуя посты…
И в теплушке, шинелью укутавшись, слушал я снова,Как сквозь сон, сквозь снега, сквозь ресницы гремят соловьи.Мне казалось, что ты еще рядом, и понято всё с полуслова,Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои.
Я рубил как попало, я знал, что к тебе прорубаюсь,К старым вишням, к окну и к ладоням горячим твоим,Я коня не удерживал больше, я верил, бросаясьВпереди эскадронов, — что возвращусь невредим.
Я готов согласиться, что не было чаек над пеной,Ни веселой волны, что лодчонку волной не несло,Что зрачок твой казался мне чуточку меньше вселенной,Неба не было в нем — позади от бессонниц светло.
Я готов согласиться с тобою, что высохла влагаНа заброшенных веслах в амбарчике нашем, и вотВесь июнь под лодчонкой ночует какой-то бродяга,Режет снасть рыболовной артели и песни поет.
Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Пора мнеВспомнить вёсны и зимы, и осени вспомнить пора.Не осталось от замка Тамары камня на камне,Не хватило у осени листьев и золотого пера.
Грохоча по мостам, разрывая глухие туманы,От Сибири к Ташкенту идут и идут поезда.Через желтые зори, через пески КазахстанаВ свежем ветре экспресса ты мчалась сюда.
И как ни был бы город старинный придирчив и косен, —Мы законы Республики здесь утвердим и поставим на том,Чтоб с фабричными песнями этими сладилась осень,Мы ее и в огонь, и в железо, и в камень возьмем.
Но в строительном гуле без памяти, без переменыБуду слушать дыханье твое, и, как вечность назад,Опрокинется небо над нами, и рядом мгновенноЯ услышу твой смех, и твои каблучки простучат.
1932ПОВЕСТВОВАНИЕ О РЕКЕ КУЛЬДЖЕ
