«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второй эпизод — когда Азазелло уносит души мастера и Маргариты на конях-призраках (фестралах). «Трое черных коней храпели у сарая… Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним мастер. Кухарка, застонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:
— Отрежу руку! — он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу» (гл. 30).
В одной из ранних версий романа («Великий Канцлер») был и такой эпизод:
«Мужик остолбенел, увидевши автомобили с пассажирами. Занес руку ко лбу.
— Только перекрестись! — каркнул грач, — я тебе — перекрещусь!
В машине заулюлюкали. Грач заорал:
— Держи его!
Мужик, прыгая как заяц, кинулся, очевидно, обезумев, не разбирая дороги, и слышно было, как влетел в реку. В машинах разразились хохотом…» (8.XI.33).
Как мы видим, крестное знамение крайне неприятно для воландовской нечисти. Безнадежно расцерковленный читатель 60–70-х годов этой детальки не понимал[188]. Но современники Булгакова еще прекрасно помнили эти вещи. И вполне могли заметить эту неувязочку. Ведь если верить Воланду (и атеистической пропаганде), то на кресте был распят просто философствующий неудачник. Бояться креста в таком случае не больше поводов, чем страшиться изображения собак, когда-то растерзавших Гераклита[189] или пугаться рисунка чаши, из которой испил свою смерть Сократ.
Крест неприятен и самому Воланду. Не случайно в «ершалаимских» главах при описании Распятия ни разу не употребляется слово «крест». Только «столб». Причем это сознательное решение Булгакова: еще в третьей редакции романа (1934) в главе «На лысой Горе» крест упоминался.
Вот еще подробность, показывающая «нетолерантное» отношение Воланда к кресту: «Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком и простерлась крестом перед Маргаритой. Воланд махнул рукой, и Фрида пропала из глаз».
Так отчего же образ Креста, крестное знамение так страшит сатанистов? Значит, последствия Распятия — нечто гораздо большее, нежели прогулка «молодого человека»[190] с Понтием Пилатом по дорожке из лунного света… И распят был на том Кресте, наверно, не просто «молодой человек».
У Гете при первой встрече Фауста с Мефистофелем действие крестной силы описано точно:
Вот символ святой,
И в дрожь тебя кинет,
Так страшен он вашей всей шайке клятой.
Гляди-ка, от ужаса шерсть он щетинит!
Глазами своими
Бесстыжими, враг,
Прочтешь ли ты имя,
Осилишь ли знак
Несотворенного, Неизреченного,
С неба сошедшего,
В лето Пилатово
Нашего ради спасенья распятого[191].
И еще «говорящая» деталь: когда Воланд осматривает Москву с крыши дома Пашкова, «его длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами террасы вертикально, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах сатаны» (гл. 29).
Эта подробность непонятна без знакомства с либретто оперы Шарля Гуно «Фауст» (у Гете этой сцены нет).
Мефистофель шпагой протыкает бочонок, нарисованный на вывеске таверны и просит «господа Бахуса» излить вина. Из рисунка хлещет вино. Брат Маргариты Валентин отказывается принять такой дар — тогда вино вспыхивает огнем. Упоминание Мефистофелем имени Маргариты заставляет Валентина обнажить шпагу. Но его шпага разбивается на куски в воздухе, даже не входя в соприкосновение со шпагой Мефистофеля… Валентин понимает, что перед ним сатана. Мефистофель же своей шпагой очерчивает круг вокруг себя.
Дальше есть примечательное расхождение между партитурами оперы на русском и французском (оригинальном) языках. По-русски: «Мы разрушим демона власть и сразимся мы с силой тьмы!» В оригинале все более трагично: «Из ада пришел тот, кто затупил наше оружие. Мы не можем отбить чары».
И тут Валентин восклицает: «Но поскольку ты разбиваешь сталь, смотри! Вот крест святой, он нас спасет от ада!»
Тут Валентин и его друзья обращают свои шпаги острием вниз, а значит, крестообразными рукоятками вверх. И так, зажав в руках шпаги, которым они придали значение Креста, они наступают на Мефистофеля. Тот судорожно корчится, будучи не в состоянии выносить вида креста. В конце концов под защитой креста вся компания уходит от Мефистофеля…
Но в Москве храма Христа нет. Кресты снесены[192]. Осталась лишь тень от креста. Тень не может бороться с «повелителем теней»; она покорно «подползает к туфлям».
Булгаков демонстрирует хорошее знание церковного богословия: геометрическое перекрестие не есть Крест. Точнее, и оно может стать Крестом, если тот, кто смотрит на него, сопрягает с ним смысл Креста. Если я в минуту беспомощности в кресле у стоматолога смотрю на оконный переплет и в этом переплете вижу образ Креста, то для моей молитвы эта обычная оконная рама становится Крестом. Но если некто наносит тату в виде распятия или носит крест как бижутерию, то для его души даже самое каноническое по форме Распятие не будет защитой.
Поэтому и не нужно никакого внешнего церковного действия для освящения Креста: «Крест бо освятился есть кровью Христовою и освящает вся — люди и воду, а креста никтоже», — объяснил Владимирский собор 1274 года[193]. Поэтому и обломок шпаги может стать образом Креста, иконой в ту же минуту, когда христианин пожелал видеть его в таком качестве, минуя посещение храма и церковный обряд, совершаемый священником. «Иконе Христовой надо воздавать поклонение не как веществу, но как самому Христу, ибо чествование образа восходит к Первообразу и действием ума вещество не смешивается с начертанным образом»[194].
Поскольку же христианина рядом с Воландом на московской крыше не было[195], а сам Воланд явно не намерен действием своего ума отождествлять тень от шпаги с Крестом Христовым, то для него тень остается тенью, геометрия — геометрией.
В «Фаусте» Шарля Гуно (а эту оперу юный Булгаков еще в Киеве слушал не менее 50 раз; вспомним также, что во Франции опера Гуно была поставлена под названием «Faust et Marguerite», а в Германии «Margarethe») также упомянуты церковные средства защиты от злой силы: Мефистофель налагает на Зибеля (друг Валентина — брата Маргариты) проклятие: все цветы, что он срывает для Маргариты, тут же вянут.
