С мечтой о Риме - Борис Джонсон

он имел в виду. Трудно подобрать какое-нибудь ренессансное или барочное сооружение, сопоставимое с ним по уверенности, величию и простоте. Что же касается стилизаций под классицизм Квинлана Терри, это все равно что сравнивать с «Моной Лизой» рисунок мамы, сделанный пятилетним ребенком.

Из первого этажа выступают четыре эдикулы, или двухколонных портика, между ними находится три входа, а внутри эдикул имеются ниши со статуями Σοφια, Επιστημη, Εννοια, Αρετη[49] – греческими олицетворениями мудрости, знания, проницательности и добродетели человека, подарившего библиотеку.

Но по-настоящему искусная особенность – то, как три эдикулы на верхнем этаже перекрывают зазоры между эдикулами на нижнем уровне, в результате каждый вход окружен двухэтажным портиком. Имеется некоторая схожесть с парадоксальными рисунками Эшера, когда зазор между портиками становится самим портиком, буквально приковывая взгляд. Если же вы не можете мысленно представить эту картину, посмотрите сбоку на какой-нибудь лондонский автобус, потому что библиотека Цельса с полным основанием используется турками в качестве примера прекрасной туристической достопримечательности современной Турции.

Внутри здания находились 12 тысяч свитков, как на греческом, так и на латыни, имелся и Гомер, и Вергилий. Библиотека была построена Тиберием Юлием Цельсом Полемеаном в 117 году, примечательно и то, что Цельс происходил из Сирии. В детстве он, наверное, говорил на каком-нибудь ближневосточном диалекте, но его основным языком был греческий.

Надписи внутри здания сделаны по-гречески, на этом же языке подписаны и статуи снаружи, заказанные его сыном, например ΣΟΦΙΑ ΚΕΛΣΟΥ – «Мудрость Цельса». Но как он воспринимал сам себя?

Он был римлянином, и к тому же римским проконсулом. Когда мы глазели на эти старые камни, согревшись и раскрасневшись на солнце, мне подумалось, что библиотека – прекрасный символ поразительной греческой готовности к приспособлению и смешению.

В Библии есть знаменитый рассказ о том, как Павел прибыл в Эфес и один человек по имени Димитрий сильно растревожился, узнав о новой монотеистической религии еврейского происхождения[50]. Он возглавлял цех эфесских серебряников, которые кормились тем, что мастерили изображения местной богини Дианы и продавали их путешественникам. Вообще-то богиня первоначально была греческой Артемидой, которую римляне отождествили с Дианой. Ну и черт с ней, сказали греки, они не отличаются. Обе – девственницы, которых можно представлять с восхитительным каскадом грудей, что делало их и тогда, и в наши дни хорошо продаваемой безделушкой.

А проповеди Павла, напротив, угрожали их ремеслу. Он обращал жителей Эфеса в христианство, которое было пагубно для других культов. Итак, Димитрий собрал большую толпу единомышленников из серебряников и лавочников, которая устремилась в театр. На протяжении многих часов они кричали там: «Велика Артемида Эфесская!» Свидетельством греческой гибкости служит то, что, когда христианство продолжило набирать силу после провала этой коммерчески мотивированной демонстрации рвения, они попробовали другой способ. Они задумались о возможностях, которые предоставляла Мария, Матерь Божья.

Разумеется, она тоже была девственницей, знаменитой, так сказать, своими грудями, хотя и не столь многочисленными, как у Дианы. И вскоре об Эфесе были распущены слухи, что он стал местом упокоения Девы Марии. Наследники Димитрия до сих пор продают статуэтки не только Дианы/Артемиды, но и Марии.

Пройдясь по впечатляющим торговым улицам Эфеса, мимо его бань, борделей и театров, вы можете понять, отчего Римская империя так преуспела на востоке Средиземноморья, где она продержалась значительно дольше, чем на западе. Римляне приноравливались к Греции, когда покоряли ее. Ведь они пришли в мир, который уже был политически изощрен, отличался образованностью и являлся урбанистическим в широком смысле: он состоял из городов.

Римляне взяли греческие институты, подправили и приспособили их, а затем распространили на Западную Европу. Но последнее было несколько затруднительно, ведь там они встретились с людьми, которые никогда не жили в городах, не имели представления о банях, не ведали философских концепций и не выражали к ним интереса.

Они принадлежали к племенам Франции, Германии, Испании, Португалии, Бельгии, Британии, Голландии, Швейцарии, Австрии, Венгрии, Чехии и других стран, ныне входящих в ЕС. По стандартам греко-римской культуры, они были совершенными варварами.

Несомненно, такие высказывания в каком-то смысле неполиткорректны. Нетрудно найти ученых, которые заявят вам, что их культура была столь же высока и благородна, как и у захватчиков, что их бугристые изваяния ни на йоту не уступят римским статуям, а если удастся разобрать их рунические царапинки, перед вами предстанет литературный шедевр, достойный Гомера и Вергилия.

У меня была чудесная беседа с месье Жаком Лафаргом, главным хранителем лионского Музея галло-римской цивилизации. У него несравненная коллекция экспонатов, но его политическая психология такова, что он не может не уподоблять римлян американцам.

Их культура распространилась повсюду, снова и снова мрачно говорил он. Она была как кока-кола, как Голливуд. Месье Лафарг пытался убедить меня в поразительности разнообразных кельтских предметов, находящихся у него на хранении, например бронзового сита для вина, которое доказывало, что доримские галлы пили и ценили вино. Кельты проявили исключительное мастерство при изготовлении бронзовых повозок, каждое колесо делалось с помощью cire perdue (литья по выплавляемым моделям), причем уже в VIII веке до н. э., – когда Ромула все еще вскармливала волчица.

Боюсь, меня не вполне убедила его кельтофилия, как, впрочем, и латинских писателей. Чем более вы удалялись, тем сильнее сгущалось варварство. Тацит с презрением пишет об образе жизни феннов, северного племени, отождествляемого с финнами, которые пребывают в поразительном убожестве. Он сообщает нам, что у них нет ни оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой. Они питаются травой, одеваются в шкуры, спят на земле. Фенны насаживают на стрелы костяные наконечники, потому что у них нет никаких металлов. Женщины сопровождают мужчин на охоту и притязают на свою долю добычи. Все это – беспросветная дикость.

Что же касается неримских племен, живших ближе к империи, отзывы о них были немногим лучше. Мы уже обсуждали рассказ Тацита о германцах, их истерических перепадах настроения, их унылой, безлюдной стране, ощетинившейся лесами либо испорченной болотами, их тощем скоте, их ужасных похмельях, вызванных забродившим ячменем.

Когда Август объяснял, почему не хочет думать о завоевании Британии, он сказал, что в стране нет ничего ценного, кроме собак, и она не оправдает затрат на содержание гарнизона. Кроме того, все римляне знали, что британцы пьют молоко! Отвратительно!

Таковы были варварофобские стереотипы римлян, а варвары и мы, их потомки, не можем надерзить в ответ. У них не было ни литературы, ни истории, а изобразительные и пластические искусства находились в зачаточном состоянии. Мы лишь знаем, что они сражались с римлянами на протяжении веков, пока в конечном счете не уступили.

Римлянам потребовалось 200 лет, чтобы покорить кельтиберов и турдетанов в Испании, но по-прежнему оставались важные очаги сопротивления, например в Пиренеях,