Каирский дебют. Записки из синей тетради - АНОНИМYС

– Госпожа Зелле…

– Зовите меня просто Гертруда, – перебила она его.

Щека у Ладу нервически дернулась, но он овладел собой и продолжал:

– Госпожа Зелле, вы должны немедленно покинуть пределы Франции.

Гертруда, однако, лишь очаровательно улыбнулась в ответ и нежным голосом спросила, почему же это она должна ни с того, ни с сего уехать из Франции, которую считает своей второй родиной.

– Второй родиной? – хмыкнул он. – А какая же у вас первая?

Гертруда отвечала, что первых много, а вторая – одна. И она так высоко ее ценит и любит, что совершенно не намерена ни с того ни с сего покидать ее из-за капризов какого-то бюрократа.

Он усмехнулся, но посмотрел на нее с некоторым интересом. Она, кажется, пытается его оскорбить? О нет, она не пытается, да это и невозможно – его оскорбила сама природа, когда он появился на свет. Только человек с весьма ограниченными умственными способностями способен сидя вести разговор, когда перед ним стоит дама.

– Вы можете сесть, но разговор наш не займет много времени, – сказал он, слегка нахмурясь.

– Благодарю, – сказала танцовщица, чрезвычайно изящно опускаясь на стул. – Как говорит один мой русский знакомый, с худой овцы хоть шерсти клок.

– Кстати, о ваших знакомствах, – сказал капитан несколько брюзгливо. – Вы внушаете подозрение союзным правительствам. У нас есть все основания думать, что вы занимаетесь шпионажем. Именно по этой причине я предлагаю вам немедленно выехать на вашу первую родину, в Голландию… Точнее сказать, на одну из первых, как вы сами только что заявили. Более того, вы не должны возвращаться во Францию в ближайшее время.

В лице госпожи Зелле не дрогнул ни единый мускул. Господин Ладу, очевидно, шутит. Неужели он всерьез полагает, что она шпионит для своего русского друга?

– Ваш русский друг тут вовсе не при чем – отрезал Ладу. – Во-первых, русские – наши союзники, во-вторых, он глуп, как пробка. Но вы-то женщина умная и должны понимать, что мы, как говорят ваши русские, высоко сидим, далеко глядим. Мимо нас не прошли ни ваш интерес к важным персонам, имеющим доступ к государственной тайне, ни ваши тесные связи с военными летчиками Франции.

– Военные летчики – очаровательные мужчины, – улыбнулась танцовщица. – Для беззащитной женщины так естественно тянуться к храбрым офицерам…

– Довольно, – перебил ее Ладу, и пенсне его сверкнуло закаленной сталью. – Вы работаете на немецкую разведку, и значит, являетесь вражеским агентом. Скажите спасибо, что мы всего только высылаем вас, а не отправили под суд.

– Это было бы нелегко, – госпожа Зелле снова улыбнулась.

– Да, у вас много влиятельных защитников, – неожиданно согласился капитан. – Но не сомневайтесь, если будет надо, мы до вас доберемся. Пока же я повторяю: вы должны немедленно покинуть республику, и в ближайшие годы вы здесь не появитесь, уж мы об этом позаботимся.

С полминуты, наверное, Гертруда молча глядела на капитана Ладу.

– Это жестоко, – сказала она тихо. – Как говорят боксеры, это удар ниже пояса. Вы намерены разлучить меня с человеком, которого я люблю больше жизни.

– Нет, – отрезал контрразведчик, – я только хочу обезопасить Францию. Ту самую Францию, которую вы называли своей второй родиной и которую так отвратительно предали немецкому командованию.

Лицо собеседницы дрогнуло под вуалью. Казалось, оно сейчас рассыплется и кусочки уже никогда не собрать. Впрочем, танцовщица быстро овладела собой.

– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Скажите, чего вы от меня хотите?

Губы под усами капитана Ладу неожиданно разъехались в сладкую улыбку. Чего они хотят? Да, собственно, ничего. Но лично он, капитан, был бы очень рад, если бы Гертруда вспомнила о страданиях своей второй родины – а именно Франции, истекающей кровью в этой ужасной войне…

* * *

Милая молодая женщина лет двадцати пяти, голубоглазая и с каштановыми волосами, собранными в пучок, сидела на скамейке в небольшом парке в самом сердце Швейцарии, в Лозанне, и вслух читала газету.

– «Как стало известно накануне, две крупных французских субмарины-истребителя, крейсировавшие в Средиземном море, внезапно изменили курс и, сопровождаемые двумя меньшими подводными лодками, объединенными силами обрушились на две германские подводные лодки, стоявшие на якорях у Марокканского побережья. Немецкие подлодки оказались совершенно не готовы к бою, и при посредстве морских мин были потоплены вместе с экипажем. Предполагается, что виновником катастрофы стал какой-то шпион, выдавший местонахождение немецких субмарин…»

Девушка прервалась и взглянула на молодого человека, в величайшей задумчивости сидевшего рядом с ней на скамейке.

– Рауль, ты меня не слушаешь? – спросила она. – Успехи французского оружия тебя не интересуют?

Молодой человек через силу улыбнулся, выбираясь из-под груды собственных размышлений.

– Нет-нет, дорогая Ханна, – сказал он, – на свете существуют только две вещи, которые меня интересуют по-настоящему: это ты и победы французского оружия.

– В таком случае почему ты меня не слушаешь? – спросила она.

– Я думаю, – отвечал он, – я все время думаю. И, знаешь ли, о чем я думаю?

Она дернула плечиком.

– Ну, разумеется, знаю, – сказала Ханна, состроив гримаску, – ты думаешь о том, что после ранения тебя уже не возьмут на фронт, в действующую армию. Ты думаешь о том, что на тебя, французского аристократа, теперь все будут смотреть осуждающе, и твоя честь, честь графа де Шайни, потерпит ущерб. Не так ли?

Он невесело улыбнулся. Ну, это угадать было несложно, он, кажется, сам ей говорил об этом не раз. Но знает ли она, о чем он думает в связи со всеми этими печальными обстоятельствами?

– Ну, уж наверное не о самоубийстве, – хмыкнула она. – Не верю, чтобы человек, которого я полюбила за ум и сильный характер, стал бы заниматься такими глупостями.

– Ну, а о чем же, по-твоему, я думаю прямо сейчас? – спросил он, несколько сбитый с толку ее интонацией.

– И это не бином Ньютона, – отвечала Ханна. – Ты патриот Франции, и ты думаешь, как тебе принести пользу своей родине в сложившихся трудных обстоятельствах.

Граф смотрел на нее со все возрастающим любопытством. И что же, по ее мнению, он надумал? Ханна немного помолчала, и потом начала говорить медленно и значительно.

– Во имя своей великой родины, во имя дорогих тебе идеалов, во имя патриотизма ты готов на все, ты готов даже погибнуть. Однако жизнь – это меньшее, что ты можешь отдать за Францию. Разумнее и полезнее будет жить для нее…

– Да, да, – нетерпеливо заговорил граф, – я все это понимаю. Вопрос не в этом, вопрос в том, чем именно мне заняться.

– Шпионажем, – неожиданно просто отвечала Ханна. – Точнее сказать, разведкой.

Де Шайни заморгал глазами: то есть – разведкой? В чью пользу?

– В пользу Франции, конечно, дурачок ты эдакий, – отвечала