Печальный демон Голливуда - Анна и Сергей Литвиновы

– Давай ты теперь рассказывай, – предложила она. – Про семью свою, отца приемного. Правда ли он такой сволочью был, как наша с тобой мамаша родная сказывала?

Что ж, Ирина была не против. Она поведала, как отец рос по службе, как строил, в прямом и переносном смысле, все вокруг себя: квартиру и дачу, промышленные гиганты и новые города, своих домашних и отношения с ними. Рассказала и о том роковом дне одиннадцатого марта восемьдесят пятого года, когда внеочередной пленум ЦК утверждал на должность генерального секретаря товарища Горбачева – а в их квартире на Большой Бронной убивали приемных мать и отца. Не скрыла и то, что в убийстве ошибочно обвинили сожителя дочери – Арсения. И как тот отсидел три с лишним года – а потом отыскал настоящего убийцу.

– Знаешь, Марина, – разоткровенничалась вдруг Ирина, – они ведь, и дочка моя, и зять, считают, что я в тех смертях повинна. Никак простить меня не хотят.

– А как на самом деле было?

– Ох, – вздохнула Капитонова-старшая, – сложно все было. Вроде и невиновная. А по совести, может, и виновата.

Двадцать шесть лет назад

Январь 1985 года. Москва

Они с шофером Ильей Валентиновым лежали в постели в ее спальне в квартире Капитоновых на Большой Бронной.

Ирине Егоровне минуло тогда сорок лет. Сорок! Самое замечательное женское время. Когда уже все знаешь, все умеешь и ничего не стыдишься. Когда изжиты девичьи комплексы и ты в состоянии получать от собственной природы и от мужчин то, что они способны дать: наслаждение. А твой ребенок вырос, и ты больше ничего никому не должен. И можешь посвятить свое время самому любимому человеку на свете: себе. Вот и в тот день: персональный водитель отвез Егора Ильича на Пушкинскую улицу в Госстрой. Мать, Галина Борисовна, уехала на метро на работу, а Ирина задержалась дома под предлогом поездки в профильный КБ в Балашиху. Ну, в КБ она поедет позже, Илья, кстати, и отвезет. А пока водитель вернулся к ней на Бронную в гости. Машину, правда, оставил у метро «Пушкинская», чтобы лишний раз у номенклатурного дома не отсвечивать.

Как же приятно было тогда Ирине: находиться в кровати с мужичком в расслабленной горячности – в то время, когда коллеги и сослуживцы, москвичи и гости столицы бегают, суетятся, шуршат бумагами, столбенеют в очередях и на совещаниях!

– Ох, Илюшенька, как мне хорошо, – прошептала, почти пропела Ирина Капитонова.

Водитель прорычал нечто утробно-удовлетворенное. Он вообще был немногословным, этот шоферюга Валентинов. Настоящий представитель рабочего класса, давно и безнадежно победившего пролетариата.

– Все было бы вообще замечательно, – молвила она, потянувшись, – если б не родители.

– А что они?

– Да с ума сойти! Я ведь большая девочка, правда? А они мне указывают: с тем встречайся, с этим не встречайся.

– Они что, про меня знают?

– Илюшечка, мне кажется, отец догадывается.

– Ничего себе! Я ведь женат, ты забыла?

– Ну, – со смехом проговорила Ирина, – значит, тебе пришьют аморалку. На партбюро разбирать будут.

– Хватить зубоскалить! – рявкнул шофер. – Сейчас получишь у меня! – И даже не шутя замахнулся на нее. Она отшатнулась испуганно. Действительно испуганно – черт его знает, чего можно ждать от любовника совсем из другого, низшего круга, нежели ты. А потом он вдруг предложил:

– А давай их убьем.

– Кого – их?

– Твоих родителей.

– Ты с ума сошел?! – Ирина испугалась и разгневалась одновременно.

– А чего? Все твои проблемы будут решены – раз. Два – у них и денежки, и золотишко водится. Разбогатеем. А три – можно будет подставить зятька твоего любимого.

– Кого ты имеешь в виду? – нахмурилась она.

– А у тебя что, зятьков много? Один он и есть: Арсений, сожитель хренов дочки твоей.

– Так, Илья, – строго сказала Ирина, – чтобы я этих разговоров об убийстве больше не слышала.

– А мысль-то тебе понравилась, моя голубка, – ухмыльнулся Валентинов, обеими руками принимаясь ласкать ее груди.

– Хватит, Илья! – отрезала она. – Я сейчас встану и уйду.

Но ее решительные слова диссонировали с томной, расплавленной интонацией…

Наши дни

– И это все? – чуть не пренебрежительно осведомилась Марина.

– Да, – развела руками Ирина Егоровна.

– За что ж тут тебя винить?

– Дочка моя, Настя, считает, что я после того, как деда с бабкой убили, должна была в милицию пойти, на шофера заявить. А зять тем более мне простить не может. Его ж за убийство моих родителей безвинно в тюрягу упекли. А я не могла, понимаешь, в милицию пойти! Я ж тогда все рассказать им должна была!

– Ну и ладно! И наплюй ты на зятька своего!

Казалось бы: совсем дела нет Ирине до мнения своей пьянчужки-сестры, но после слов ее как-то легче стало.

Меж тем руки хозяйки, словно бы сами собой, невзначай, откупоривали принесенный Капитоновой коньяк, разливали его по стаканам, себе и Ире, чокались одним сосудом о другой, подносили вожделенную жидкость ко рту.

– Ну, я про Егора Ильича что могу сказать? – кратко подытожила Марина. – Умер Аким, и хрен с ним. Собаке, как говорится, собачья смерть.

Ирине не понравились формулировки сестрицы.

– Я бы воздержалась от столь суровых оценок, – дипломатично молвила она.

– Да что ты его защищаешь! Сволочь он был, твой папаша, вопрос ясный.

– Ты его даже не видела ни разу, – осторожно заметила Капитонова.

– Зато слышала о нем – много раз. И матери своей законной, настоящей – верю!

– Ладно, оставим, – скрипнув зубами, сказала Ирина. «Не хватало еще с пьянчужкой схлестнуться над бутылкой в споре о достоинствах и пакостях приемного отца в один из немногих отпущенных мне дней». А сестра приняла – как и все маловоспитанные люди – сдержанность собеседницы за признание ее неправоты и поражения. И срочно принялась захватывать плацдарм: рассказывать, каким мерзавцем проявил себя Капитонов в истории с их матерью.

– Ты ведь однажды сюда, в Южнороссийск, приезжала, я зна-аю! И мать наша тебя нашла. И захотела поговорить.

Ира помнила тот момент, ясно помнила: блеск южного солнца, тени платанов колышутся на разноцветной тротуарной плитке – а к ней навстречу бросается неопрятная, дурно пахнущая женщина: «Доченька моя! Доченька!»

– Да только, – продолжила Марина, – отец твой не потерпел такого самоуправства со стороны мамани нашей общей…

– Не отец, – поправила Ира. – Приемный отец.

– Не суть важно! – отмахнулась собеседница. – В общем, раз шла мамашка по улице – здесь, в Южнороссийске, и не пьяная была, а ее вдруг – бац: в ментовку забирают. А оттуда в больничку везут. Говорят: на обследование. «Какое такое обследование? – она кричит. – У меня ничего не болит! Я ни на что не жалуюсь!» – «Вы оказываете сопротивление, гражданка?» – спрашивают. «Нет», – говорит она. Ну, ее и привозят в дурку. И – давай залечивать. Мы тут с бабулей ничего не знаем: где маманя, что с ней. Бабка мечется по больницам местным, по моргам. Она ее только через две недели в краевой клинике нашла. Маманя уже вся как овощ была к тому моменту. Ей там и кололи гадость всякую, и инсулиновый шок делали, и электросудорожную эту, блин, терапию применяли.

– А при чем здесь Егор Ильич? – нахмурилась Ирина. – Есть доказательства, что он замешан?

– Какие еще тебе нужны доказательства?! – заорала хозяйка. – Неужто непонятно: по его приказу все делалось! Ясен перец, ему не по душе пришлось, что матерь наша с тобой решила его ослушаться! Что продолжала к тебе лезть! Эх ты! Тоже мне, принцесса! Счастье в коробочке!

«Да она продолжает меня к матери, давно покойной, ревновать», – поежилась гостья. А Марина все не успокаивалась:

– У мамы ведь и прояснения бывали, и выпускали ее, и она мне рассказывала… Она уверена была: в больницу ее упек твой Егор Ильич.

– То, что она уверена, еще ничего не доказывает, – упрямо возразила Ирина Егоровна.

– Что ты за дура! – в сердцах воскликнула хозяйка.

– Ладно, ладно, – успокаивая, подняла обе руки ладонями вверх гостья, – пусть я дура, пусть Егор Ильич – исчадие ада. Считаешь, что это он нашу мать преследовал, – вольно ж тебе. В конце концов, жизнь у отца не такая сладкая была, хоть и номенклатурная. И смерть он принял мученическую. Давай за память его, и за мать мою приемную, Галину Борисовну, и за маманю нашу с тобой общую – выпьем не чокаясь.

Насчет опрокинуть рюмку Марину уговаривать не требовалось. Правда, она оговорилась:

– За нее, маманю нашу, Киру, выпью, а за него – не буду.

– Как знаешь.

После того как приняли дозу, Ирина сказала, чтобы переменить тему:

– А тебе что-нибудь мать наша про отца моего родного рассказывала?

– Да нет, особо ничего не говорила. Очень-очень редко скажет чего.

– Еще бы! – поддакнула гостья. – Все-таки офицер немецкий. Оккупация.