Повести и рассказы - Николай Агафонов

Вообще Серьговского можно было бы считать человеком бесстрашным. Но один раз в жизни страх все же завладел его сердцем, да так, что сковал всю волю и довел до состояния безысходного отчаяния. Это было, когда он попал в подвалы собственного ведомства на Лубянке, перед самым началом войны. Отозвали его из Германии после того, как он передал сведения о готовящемся скором нападении Германии на Советский Союз. Уже первые допросы убедили его, что живым он отсюда не выйдет. Вот это полное бессилие что-либо изменить в своей судьбе, полная абсурдность положения и приводили в отчаяние, поселяя в душе липкий холодный страх обреченной жертвы. Сидя в камере после вынесения смертного приговора 21 июня 1941 года, он вспомнил, как сам, будучи молодым следователем ЧК, подводил под расстрел бывших офицеров царской армии, священников и профессоров, дворян и купцов только за то, что они являлись классовыми врагами. Он верил, или, вернее, хотел верить, что если подследственные ничего не совершили в данное время, то при благоприятной возможности обязательно бы совершили, а коли так, значит, они контра. Времена изменились, теперь НКВД отдыхал в выходные дни. Работа была отлажена, торопиться было некуда. Расстрелять можно и 23 июня. Но 22-го началась война, и это спасло Серьговского. А вскоре он, по ходатайству самого Судоплатова, уже трудился в аналитическом отделе разведки Генштаба.

В купе постучали, и сразу же ввалился полный лысоватый оберстлейтнант[83]. Отирая вспотевшее лицо платком и отдуваясь, он буквально повалился на диван:

– Простите, господин капитан, но этот патруль меня чуть до инфаркта не довел. Видите ли, ему не понравилось, что у меня нет отметки комендатуры. Этот лейтенант, видимо, здесь шпионов ищет. Пришлось звонить в канцелярию Канариса, чтобы поставить этого сопляка на место.

– Что же поделать, господин оберстлейтнант, – развел руками Серьговский, – идет война, бдительность необходима.

– Да это я понимаю, – махнул тот платком, – сам шпионов выявляю, – и с усмешкой добавил: – Только ведь когда на поезд опаздываешь, своя же собственная национальная черта – пунктуальность и исполнительность – начинает действовать на нервы. Ладно, не будем больше об этом. Простите, не представился. Эрих фон Кюхельман, – протянул он для пожатия свою потную руку.

– Курт Биргер, – пожал ему руку Серьговский.

– Куда держите путь, господин Биргер? – поинтересовался Кюхельман.

– Был в отпуске после ранения, теперь возвращаюсь на восточный фронт, под Сталинград.

– Ого! – присвистнул Кюхельман. – И какого черта вас туда несет, ведь армия Паулюса уже окружена, все только и мечтают, как бы оттуда выбраться, а вы, наоборот, стремитесь прямо в лапы к русским.

– Что за пессимизм я слышу от немецкого офицера! – с деланым негодованием произнес Серьговский. – Нас окружили, но трехсоттысячная армия продолжает геройски сражаться, это еще не конец, фюрер пришлет подмогу.

– Не будьте наивны, господин капитан. Окружение очень плотное. Чтобы сражаться, нужно подвозить боеприпасы и продовольствие. Завтра нечем будет воевать, а послезавтра нечего будет жрать. Я думаю, фюрер уже осознал, что эта битва проиграна, и готовится взять реванш в другом месте.

При этих словах у Серьговского замерло сердце, ведь его главное задание узнать, в каком месте необъятного Восточного фронта Гитлер готовит наступательный прорыв. Но вида он не подал, а с пафосом в голосе произнес:

– Может быть, вы и правы, господин фон Кюхельман, но у меня нет другого предписания, и долг солдата мне велит возвращаться в свою армию. А уж погибать вместе с ней или побеждать, пусть решит судьба.

– Хороший ответ, господин Биргер, если бы так рассуждали все немцы, мы бы давно одолели русских. Как же вы предполагаете добираться до Сталинграда?

– Поездом до Смоленска, а оттуда уже самолетом, хотя я не очень-то люблю этот транспорт.

– Полностью с вами солидарен, – обрадовался Кюхельман, – меня просто мутит от этих самолетов. Мой шеф после совещания в Берлине возвратился на самолете, а я сразу сюда, на вокзал, потому и не поставил отметки в комендатуре. Ехать мне, собственно, недалеко, до города Волуйска.

При этих словах Серьговский еле сдержал свое радостное ликование. Такой удачи он никак не мог ожидать. Теперь-то у него появилась уверенность, что задание он выполнит. Хотя в его воинском требовании на проезд значился город Смоленск, но истинной целью его был город Волуйск с его штабом Восточной резервной армии. Из разговора с Кюхельманом он уже сумел сделать вывод, что тот является сотрудником штаба армии и, скорее всего, работает в контрразведке, раз обмолвился о том, что выявляет шпионов. Возможность завести приятельские отношения с Кюхельманом была не просто большой удачей, это была уже половина самого сложного дела во всей операции. Серьговский сразу же полез в свой чемодан и достал бутылочку французского коньяка.

– Подлечивался на курортах Франции и прихватил оттуда пару бутылочек хорошего коньяка.

При этих словах Серьговского Кюхельман облизнул свои губы и, радостно потирая руки, воскликнул:

– Что же мы с вами, господин капитан, напрасно теряем время?

Первую рюмку коньяка Кюхельман проглотил сразу, в два глотка. А вторую, тут же налитую ему Серьговским, смаковал уже не торопясь.

– Вот вы, капитан, наверное, думаете, что мы в тылу отдыхаем, а вы воюете. Ошибаетесь, дорогой, в России нет тыла, везде фронт. Партизаны так обнаглели, что я даже сомневаюсь, доедете ли вы до Смоленска.

– Все так серьезно? – ухмыльнулся Серьговский. А про себя подумал: «Кюхельман как в воду глядит».

– Не ухмыляйтесь, Биргер, все на самом деле очень серьезно. Даже у нас под носом в Волуйске эти бандиты орудуют, и никакие меры не помогают. Осведомители их действуют четко, передавая информацию обо всех наших передвижениях. А потом ищи их в этих непроходимых лесах с проклятыми болотами.

Серьговский, незаметно наблюдавший за Кюхельманом, делал вывод, что тот не так прост, как хочет казаться. «Человек он наверняка умный и наблюдательный, – отмечал про себя Серьговский, – просто, по всей видимости, относится к той породе людей, которые, разыгрывая из себя простачков, ловят на этот крючок наивных собеседников, вызывая на ответную откровенность. Потому надо быть с ним начеку».

– А вы, Биргер, человек скрытный, – неожиданно переменив тему разговора, сказал Кюхельман, – но честный. Я физиономист, сразу вижу.

Утром на перроне Волуйска они прощались, как старые друзья. Едва поезд отъехал от Волуйска, Серьговский стал собираться. Он накинул на плечи мундир, взял полотенце и направился в туалет. Тщательно заперев дверь, Серьговский стал внимательно наблюдать в окно. Мимо проплывал лес, вырубленный немцами от дороги метров на пятьдесят из-за страха перед диверсиями партизан.

Наконец он увидел условный знак и решительно открыл окно. Затем вылез в него и повис на раме, болтая ногами в воздухе. В это время поезд как раз замедлил скорость на повороте. Если бы Серьговский просто отпустил руки, то наверняка угодил бы под колеса поезда. Но он этого делать не стал. Разведчик уперся ногами в вагон, а потом, с силой оттолкнувшись от него, прыгнул. В прыжке он сгруппировался и, свалившись на покрытую снегом насыпь, перекатился по откосу и стал быстро отползать подальше от поезда.

Как только мимо него проехал последний вагон, раздался взрыв. Вагоны вздрогнули и со страшным скрежетом, разрывая сцепления и нагромождаясь друг на друга, устремились под откос. Тут же раздались пулеметные очереди. Серьговский подскочил и, пригибаясь, побежал в сторону поезда.

Уцелевшие немцы из разбитых вагонов отстреливались от партизан, кто как мог. Серьговский прилег у одного из вагонов, достал из кармана револьвер, обмотал дуло тряпкой, наставил его на предплечье левой руки, затем, зажмурившись, выстрелил. Замычав от боли, он достал из кармана свое полотенце и с помощью зубов правой рукой кое-как перетянул рану прямо поверх мундира. Револьвер зашвырнул далеко в снег, а из кармана достал немецкий пистолет «вальтер» и выстрелил из него всю обойму в воздух.

Вскоре загудели моторы подъезжающих немецких грузовиков с солдатами. Солдаты выпрыгивали из машин и тут же, рассредоточиваясь вдоль железнодорожного полотна, открывали огонь в сторону леса. Но ответного огня не последовало. Партизаны словно растворились в лесу. Свое дело они сделали. Теперь Серьговский вполне официально мог остаться в Волуйске, по крайней мере до излечения раны, полученной в результате «геройского сражения с партизанами». Здесь же, под вагоном, его и обнаружил заместитель начальника контрразведки штаба Восточной резервной армии, оберст-лейтнант Эрих фон Кюхельман. Увидев окровавленную повязку на руке Серьговского, как-то обрадованно воскликнул, протягивая ему руку:

– Вы, Биргер, прямо счастливчик, в такой переделке остались живы, да еще и Сталинграда избежали.