Повести и рассказы - Николай Агафонов

– Вы, Биргер, прямо счастливчик, в такой переделке остались живы, да еще и Сталинграда избежали.

– Я думаю, рана несерьезная, – небрежно бросил Серьговский, – еще повоюем.

– Непременно повоюем, капитан, – сказал Кюхельман, помогая подняться Серьговскому. – Но пока я лично отвезу вас в госпиталь.

На следующий день Кюхельман приехал в госпиталь. Внимательно осмотрел револьверную пулю, вынутую хирургом, и, довольно хмыкнув, пошел к Серьговскому.

– Вот ваш чемодан, господин Биргер, мои люди разыскали его. Все цело, даже ваша вторая бутылка французского коньяка.

– Возьмите коньяк себе, вы его заслужили.

– Нет, Биргер, мы его вместе разопьем после вашего выздоровления. Между прочим, я передал в штаб армии Паулюса сообщение о том, что с вами случилось. Пришел ответ, что они очень сожалеют и желают вам скорейшего выздоровления. Кстати, вас там хорошо характеризуют. Оказывается, вы служили в разведывательном отделе штаба. Тогда мы с вами коллеги, это еще приятней. Вот вам на память пуля, которую вы получили в подарок от партизан, теперь, надеюсь, вы их не будете недооценивать.

Через неделю Серьговского выписали, назначив ему двухнедельные лечебные процедуры. Но теперь он мог жить в городе. В первый же день он решил наладить связь с агентурой советской разведки в Волуйске, чтобы передать в Центр информацию.

Серьговский зашел в ресторан и сел за крайний столик у окна. Подошедшему официанту он сказал:

– Говорят, в вашем ресторанчике можно отведать блюда местной национальной кухни.

Это было условным паролем. В ответ прозвучало:

– У нас несколько национальных традиций: польская, белорусская и литовская, но все они чем-то похожи.

– Тогда принесите чего-нибудь на ваш вкус.

После обеда официант принес ему счет, на котором внизу было подписано карандашом: «Через час, ул. Глухая, 15».

Ровно через час Серьговский был возле дома по указанному адресу. Там его поджидал официант ресторана Владислав Крущильский, резидент советской разведки в городе Волуйске с 1939 года. Еще до освобождения Западной Белоруссии Советской армией его забросили сюда для агентурной работы, да так и оставили потом. Как оказалось, не напрасно. Серьговский прошел с Владиславом в небольшой одноэтажный домик, крытый красной черепицей.

– Вам ведь надо все равно снимать квартиру, эта могла бы вам подойти. Хозяйка дома – пожилая одинокая полячка. Женщина она тихая, скромная. Ревностная католичка. Я уже ей сказал про вас, что вы подыскиваете квартиру, так она первым делом спросила: не лютеранин ли вы? Я ее заверил, что вы католик, вам ведь все равно.

– Да, мне все равно, – засмеялся Серьговский, – ведь на самом деле я атеист.

– Ну, теперь о деле, – сразу посерьезнел Владислав. – Обстановка напряженная. Здесь, как вы знаете, располагается штаб Восточной резервной армии. Вокруг аэродромы, склады. В городе полно офицеров. Естественно, все держится под строгим контролем. Боятся диверсий партизан. Приход в этот дом у вас оправдан поиском квартиры. А так нам не стоит рисковать. Встречаться будем только в ресторане. Свою информацию я буду писать вам на бланке счета. Сведения для Центра вы будете передавать мне вместе с деньгами за обед. Я уже их буду передавать Коле Пашкевичу, это связной с партизанами. Он будет доставлять ваши донесения в партизанский отряд радисту.

– А разве нельзя, чтобы радист работал здесь, в городе? – поинтересовался Серьговский.

– Здесь день и ночь разъезжают пеленгаторы. Городок маленький, быстро вычислят место нахождения рации. Коля парень надежный, комсомолец. Правда, для прикрытия мы его в церковь устроили работать, алтарником.

– Как «в церковь»? – удивился Серьговский.

– Это очень удобное и надежное место. Священник, который там служит, сотрудничает с партизанами.

– Вы доверяете попу?

– А что делать, приходится. Тем более поп – наш проверенный товарищ, – усмехнулся Владислав.

– Это еще как понять? – продолжал удивляться Серьговский.

– Зовут его отец Венедикт. В двадцатые годы он переметнулся к обновленцам, активно сотрудничал с советской властью по разоблачению тихоновцев. Но незадолго перед войной порвал с обновленцами, раскаялся и вернулся в лоно Московского Патриархата. В то же время к советской власти продолжал оставаться активно лояльным. Через него-то мы Колю в церковь пристроили. Второй священник, отец Пахомий, ярый тихоновец, сидел на Соловках. С ним все ясно. Советскую власть ему не за что любить, потому от него мы держимся подальше. Меня только беспокоит, что он дурно влияет на Колю Пашкевича. Я последнее время стал замечать, что парень слишком уж вживается в образ верующего человека, и здесь не последняя роль отца Пахомия.

– Какие у нас есть резервные варианты связи с Центром на случай непредвиденных обстоятельств? – перебил его Серьговский.

– Если что-нибудь случится с Колей, из партизанского отряда пришлют нового связного, который выйдет на меня. Со мной уже сложнее. Вы же знаете, что Центр сузил круг лиц, знающих вас лично, до минимума, ограничившись только мной. Если со мной что-то случится, то придется рисковать и выходить на прямой контакт с Колей. Мы с ним договорились о контрольной встрече. На каждой неделе в субботу и воскресенье третья скамейка от храма в сквере с левой стороны по ходу, ровно в пятнадцать ноль-ноль. Пароль: «Ваши молитвы кому-нибудь помогают?» Он ответит: «Помогают всем, кто в это верит».

– Странный пароль, – хмыкнул Серьговский.

– Такой сам Коля предложил, сказал, что ему легче его запомнить.

Серьговский не терял времени даром. Прогуливаясь по городу, неизменно заходил на вокзал, подсчитывал прибывшие составы с танками и другим вооружением. Вечерами, сидя в ресторанчике или пивном баре, внимательно прислушивался к разговорам офицеров, выуживая из них нужную для себя информацию. Аналитический склад ума позволил ему, сопоставляя и анализируя все увиденное и услышанное, сделать вывод, что немцы готовятся к серьезному прорыву на Восточном фронте. Но где? Ведь это так важно знать, чтобы советское командование смогло заранее перегруппировать свои силы и не дать застать себя врасплох. Несколько раз удалось повстречаться с Кюхельманом. Чувствовалось, что он что-то знает, но излишнее любопытство могло насторожить контрразведчика. А он был необходим на будущее. В один из вечеров, во время ужина, Владислав, меняя у Серьговского тарелку, шепнул ему:

– По радио из Москвы сообщили, Паулюс сдался.

Это было известие, которого Серьговский давно с нетерпением ждал и на которое был весь расчет операции. Через несколько минут в зале появился Кюхельман. Он подсел к его столику и заказал себе ужин. Ожидая заказ и потягивая пунш, Кюхельман испытывающе посматривал на Серьговского. Тот сидел с беспечным видом, не торопясь жевал бифштекс, искусно скрывая свое волнение. Наконец Кюхельман не выдержал:

– Ну что, капитан, доживаете последние деньки мирной жизни и собираетесь опять в Сталинград?

– Да, уже надоело бездельничать, – как можно равнодушнее промолвил Серьговский.

– Можете не спешить, господин Биргер, в этом уже нет нужды. Сегодня Паулюс сдался русским со всей своей трехсоттысячной армией.

– Не может быть! – воскликнул Серьговский.

– Может, дорогой мой друг, может. Возблагодарите Бога, что вы сейчас не там.

– Но где же честь мундира? Уж лучше бы он застрелился, – продолжал изображать негодование Серьговский.

После ужина, прощаясь, Кюхельман сказал:

– Выздоравливайте, голубчик, и приходите к нам в штаб, люди с вашим опытом всегда нужны.

Это было как раз то, что хотел услышать Серьговский. Первая часть плана операции удалась на славу.

Вот уже неделя как Серьговский служил при штабе Восточной резервной армии. К серьезной информации его не допускали. Но даже те сведения, которые он сумел собрать из косвенных источников, вызвали интерес и одобрение Центра. Серьговский понимал, что спешить и рисковать по пустякам пока не стоит. Необходимо выждать момент, когда откроется возможность добыть главную информацию, ради которой его сюда и направили. А такой информацией могли быть только данные о дислоцировании резервной армии на Восточном фронте.

Как-то раз, прогуливаясь в воскресенье по городу, он вспомнил о Коле Пашкевиче и решил посмотреть на паренька. Было около трех дня. Он прошел в сквер и сел на противоположной стороне от условленного места. Ровно в пятнадцать часов подошел паренек лет восемнадцати и присел на ту самую скамейку. Посидел со скучающим видом минут пять, встал и пошел в сторону храма. Взойдя по ступенькам на паперть храма, он три раза перекрестился и зашел внутрь. «Молодец, – про себя отметил Серьговский, – делает все натурально. Из такого паренька получится неплохой разведчик».

В это время мимо него проходил высокий худой священник в длинном сером пальто поверх подрясника и с надвинутой на глаза черной скуфьей. Проходя мимо Серьговского, он мельком глянул на него. Тому показалось, что священник вздрогнул. Уже отходя от Серьговского, священник еще раз оглянулся на него каким-то странным взглядом. То ли удивленным, то ли испуганным. «Неужели он меня узнал?» – эта первая мысль обожгла душу разведчика. Но уже другая мысль посмеялась над первой: «Кого, собственно, узнавать? С двадцать пятого года я за границей, после сразу арест, а там война. Собственно, в России меня никто и не видел. Здесь я вообще никогда в жизни не появлялся. Ерунда, это у меня от переутомления воображение разыгралось». Но как бы Серьговский себя ни успокаивал, в душе все равно остался неприятный осадок.