Стражи Студеного моря - Виктор Михайлов

«Мамки своей я не помню. С отцом мы жили, он кормщиком был. В артели ему, видишь, обида вышла, так он один промышлял. Я подросла, ему яруса наживляла, сети чинила. В Восточную Лицу треску промышлять с ним ходила, на Канин за навагой хаживали. Потом мне уже шестнадцать было, по одинке много не заработаешь, сговорился отец с людьми и пошел на Моржовец зверя бить. Припай оторвался, место было приглубое, его льдиной по голове колонуло, он и пошел ко дну. Искали — не нашли. Жила я одна. Какая жизнь безотеческа? Забила избу досками и запоходила в Архангельск, на верфь поступила. Ничего. Работала. Думала, так и не будет мне уносного ветра, ан сколько лодья по морю не рыщет, а на якоре ей быть. Пришел и мой… дролечка… [10]»

На этом воспоминания Глафиры всегда кончались. Как бы она женкам ни доверяла — сокровенного не рассказывала.

А было это в июне сорок первого года.

Приехал в Архангельск из порта Георгия моторист Александр Кондаков. Имел он задание от артели получить на верфи мотобот и перегнать его своим ходом в порт Георгий. Кондаков — парень молодой, красивый. Получил Александр мотобот, окрестил его «Звездочкой» и увез Глафиру, потому что:

Рыба по суху не ходит,

Без воды не может быть;

Парень девушку полюбит,

Без нее не может жить[11].

И стала «Звездочка» путеводной звездой Глафиры, а трое суток перехода до Георгия — свадебным ее путешествием.

Вышли они из Архангельска безветренным мирным днем, а когда пришли в порт Георгий, Александра уже ждала повестка в военкомат.

Только день они и прожили вместе, только три письма и получила она от Саши.

Осталась Глафира ни девка, ни женка, а так — неизвестно кто.

Восемь лет она ждала Александра.

Однажды весной, укрываясь от шторма, зашел в бухту сейнер «Удачливый», приписанный к Мурманскому рыбному порту. Сошел на берег капитан Вергун и встретил Глафиру Кондакову.

Эта встреча и решила судьбу Вергуна, он ушел из Мурманского порта и получил назначение на сейнер «Вайгач».

Два года Вергун, как говорили рыбаки, ходил вокруг Глафиры. Не докучая своим чувством, Вергун приходил к ней, молча пил горький от крепости чай, переворачивал стакан на блюдце и… уходил.

Оба они были одиноки.

Третий год тому пошел, как взяла Глафира узелок со своими вещами и пришла к Вергуну.

Домик Кондакова стоял на отшибе, за поселком, в маленькой пади. Два раза в неделю Глафира ходила в старое домовище, мыла пол, скребла, чистила, прибирала постель, выходила на крыльцо, положив у порога тряпичный коврик для ног, вешала на дверь тяжелый амбарный замок и прятала ключ под край половика.

Вергун знал об этом, знал и молчал: он очень любил эту женщину.

Тем временем «отвальная» была в разгаре, заместитель директора держал речь за праздничным столом.

— Высокое доверие оказано вам, Михаил Григорьевич, и всей команде «Вайгача», — говорил замдиректора. — Двадцать тысяч рублей перечислила MPC за этот капроновый дрифтер! Сто пятьдесят килограммов капрона, товарищи, это надо понимать! Пять лет мы просили в управлении морлова капроновые сети и вот получили! Большое событие в нашей жизни, это надо ценить, товарищи! Нашу первую капроновую сеть мы даем, Михаил Григорьевич, тебе, как лучшему капитану-промысловику! А кому много дается, с того, это, много и спросится!

Жена Плицына, еле сдерживая смех, считала, сколько раз замдиректора скажет «это».

Тараканьи усы замдиректора, когда он говорил, поднимались и опускались.

Щелкунов, сложив руки на животике и наклонив голову, слушал замдиректора с выражением благоговения на лице.

В избе было жарко. Гости пили пиво, утирались полотенцем, лежащим на коленях. Стол был уставлен всякой снедью. Здесь и рыбники (запеченные в тесто целые рыбины), и семга душистая, и зубатка парового копчения, маринованные сельди щелкуновского приготовления, пироги с палтусом, шаньги со сметаной, ягодники с морошкой, мясо, нарезанное крупными ломтями, с лавровым листом и перцем — словом, угощение славное!

А замдиректора все говорил:

— И хотя капроновая нитка высокой прочности, но обращение требует деликатное. Беречь это добро надо. Государство тебе доверило— оправдай это…

— Ур-ра! — крикнул Тимка и, звякнув своим бокалом о бокал начальства, выпил.

Пиво пилось легко, хмель забирал не сразу, исподволь.

Щелкунов вертелся возле сети, словно курица возле насеста, и кудахтал:

— Экая сеть! Богатство! Рыбаки-то все лопнут от зависти! Ну, селедка, держись! Теперь бы только с косячком потрафило. Вот это сеточка! Ай да заместитель председателя, ай да уважил, удружил!! — Щелкунов сети щупал, тянул на разрыв, только что на зуб не пробовал.

— Ты бы, Глафира, спела, — попросил Вергун.

Она только глаза на него повела да углами губ улыбнулась.

— Спела бы, Глафира Игнатьевна! — попросила Щелкуниха.

Тимка взял в руки тульскую трехрядку и, перебирая лады, вопросительно посмотрел на Глафиру.

Глафира запела. Догоняя ее, мотив подхватил Тимка. Голос у нее был низкий, грудной.

Вдали горит свечой маяк.

Скользит вода, плеща,

Прощай, любимая моя,

Далекая, прощай!

Не дрогни долго на ветру,

Прижав ко лбу ладонь.

Погаснет тлеющий, как трут,

В далекой тьме огонь.

Корабль плывет, плывет легко,

А ночь, как из стекла,

Круглеет на небе луна

Сквозь хмурь и облака…

У самой матицы под бумажным синим абажуром горела лампа, ее тусклый свет пульсировал в такт ударам движка поселковой электростанции. В порту посвистывал маленький буксир. Было слышно, как бьются о пирс волны прибоя. В избе все молчали. Даже Щелкунов, прислонившись к столу, на котором лежала сеть, слушал песню, закрыв глаза.

И вдруг, озорно растянув меха, Тимка заиграл плясовую. Валентина вихрем сорвалась с лавки и, упершись руками в бедра, сперва прошлась, притопывая дробью, по звонким половицам, затем запела:

Пароход идет «Анюта»,

На нем крашена каюта.

Пароход идет парами,

Печка топится дровами.

Тимка, перебирая лады гармоники, вышел на середину и, приплясывая, зачастил:

В море чаечка летает,

Золотые крылышки.

Не сошел бы с парохода,

Завлекает милочка!

Стоя к гармонисту спиной, Валентина притопывала каблучками, пристукивала, а как кончил он петь, выбежала вперед:

Дуй-ка, ветер-ветродуй,

Дуй-ка, ветродуечка!

Дроля нынче на путине,

А я дома, дурочка!

Тут и пошло веселье. Щелкуниха сплясала русскую. Пели хором веселые песни. Заместитель председателя MPC танцевал с Валей бальные танцы. Капитан «Акулы» затянул «Шотландскую застольную» (он эту песню с пластинки выучил), мотив подвирал, но пел — куда там Шаляпину! — раза в два погромче будет.