После Шоколадной Войны - Роберт Кормер

Арчи не ответил, зная, что Мортон была права. Картер волновал его, и он знал почему. Ему была нужна особая акция против Картера, а не какое-нибудь маленькое задание, которое будет временным или мимолетным. Картер был особым случаем. Нужно начать с его особых наград, а закончить где-то еще, чтобы Картер запомнил это очень надолго.

Мортон снова вторглась в его мысли, Мортон и то, что она знает, ожидание прикосновения, занятые руки, открытый рот, язык похожий на маленькую, приятную, стремительную змейку. И Арчи снова будет в ее объятиях, забыв о Картере и всем остальном, отдавшись Мортон, продолжающей на волне чувств, которые, как он знал, ворвутся в глубокий темный цветок экстаза, который почти, почти наступит… но ни разу, ни разу будет доведен до конца.

Он в третий раз пытался набрать номер Губера, пропустив первые два раза, когда его вспотевший палец соскальзывал и попадал не в то отверстие на диске: «Промах пальца по Фрейду?» — спросил он себя, мрачно улыбнувшись. Но он был доволен, что хоть чуть-чуть он сумел превратить это в шутку, и затем услышал в трубке длинные гудки.

Он стал устойчивей, расставив ноги пошире, ему показалось, что он собирается противостоять ураганным ветрам, которые сметут его прочь. Сумасбродство. Он всего лишь звонил по телефону своему старому другу.

Третий гудок, четвертый… Он представил себе звук телефонного звонка, блуждающий в невидимой пряди проводов, растянутых между комнатой, где стоял он и гостиной у Губера дома, где, очевидно, некому было подойти к телефону.

Седьмой… восьмой…

— Ладно, — подумал он. — Никого нет дома, мой шаг сделан. Как-нибудь в другой раз, — вздохнув, он собрался повесить трубку, как вдруг услышал, как кто-то произносит: «Алло», вдох и выдох, и затем снова: «Алло».

Джерри подавился воздухом: «С чего начать?»

«Алло?» — снова повторил голос все еще на задержке дыхания, уже со знаком вопроса на конце и с намеком на раздражение.

И Джерри понесло:

— Привет, Губер? Ты — как? Это — Джерри Рено, только подумал, что лишь позвоню… — так много и так быстро, слова вылетели все сразу. — Ты только что бегал? — «Черт. Все это время живя в космической тишине… я, наконец, не могу закрыть рот».

— Это ты, Джерри? — спросил Губер, глубоко набрав воздух, вероятно, только прибежав, и Джерри ему позавидовал, ему тоже захотелось бегать, прыгать, бешено нестись сквозь весенний воздух, поняв, как было важно ему выбраться из удушья и смертельного уныния квартиры, давившего его с самого возвращения.

— Это действительно я, — сказал Джерри желая, чтобы его голос звучал нормально, как у Джерри Рено, как это знал и помнил Губер.

— Рад услышать твой голос, — сказал Губер, но с какой-то долей осторожности, слова были в полном порядке, но его голос шел на ощупь.

«Давай, рожай поскорее», — подумал Джерри. — «Давай мяч, и черт с этими сигналами».

— Смотри, Губ. Могу я что-то сказать? Парочку мыслей? Во-первых, мне жаль о том дне, когда ты сюда пришел. Я не был готов, как мне кажется. На самом деле я был рад тебя увидеть, но не был готов к чему-либо другому. Имею в виду, я не был готов к Монументу. Наверное, выглядел, как дурак…

Смех Губера был легким, почти благодарным.

— Ладно, это не было твоим ежедневным «Как дела». Но сейчас выглядишь хорошо. Джерри… — и, после небольшой паузы. — Ты ли это?

— Мне кажется… да, — нужно было объяснить. — У меня все хорошо. Я готов.

— Замечательно. И Джерри, дай мне также что-то сказать, ладно? Прежде всего, я должен тебе кое-что сказать — прежде, чем все остальное.

— Смотри, Губер, я знаю, что ты хочешь мне сказать, и об этом не надо. Ты остался моим другом.

— Но мне нужно это сказать, Джерри, и ты должен выслушать, и затем принять решение. Не говоря что-нибудь еще. Дай мне… дай мне сказать тебе, что я знаю, что прошлой осенью я тебя предавал. Остался дома, словно был болен, когда ты проходил весь этот ад из-за шоколада, дрался с Джанзой…

— Но ты был там, Губ. Я видел тебя. Ты мне помог… — он почти сказал: «Ты держал меня в своих руках, когда изнутри я весь был изломан».

— Но я пришел слишком поздно. До последней минуты я был дома. И пришел на помощь слишком поздно… ладно, я это сказал. Надо было это сказать. И я не обвиняю тебя, если ты меня за это ненавидишь.

— Господь с тобой, Губер, я не ненавижу тебя. Ты же мой друг.

— Той ночью я вел себя, не как друг…

— Губер, Губер… — мягко упрекнул его Джерри, словно Губер был ребенком, которого нужно было успокоить.

— Ты дашь мне еще один шанс?

— Не нужен тебе никакой шанс. Ты — мой друг, и о каком шансе речь?

— Я больше не подведу тебя, Джерри.

— Эй, смотри, Губ. Ты же не будешь все время меня опекать. Дружба навсегда.

— По рукам, — голос Губера стал легче, прозрачней.

— Ладно. Это будет значить, что больше ни слова ни о том вечере, ни о том, как ты меня подвел или ни о чем-нибудь вроде этого. То было прошлой осенью, а это — теперь. Давай забудем о том, что когда-то случилось.

— Есть только одно, что я не могу забыть. То, что ты сказал мне в тот вечер, Джерри. Потому что это — правда. Это то, как я живу теперь. Ты сказал мне, чтобы я играл в футбол, продавал шоколад или все, что бы то ни было — все, что им будет нужно. И я это делаю, Джерри, и всегда буду делать…

От этих слов у Джерри стало нелегко на душе. Одно дело было поверить в них самому, другое — чтобы знать, что кто-то еще, твой друг, который также поверил в них. Так изменить свою жизнь из-за слов, которые кто-то тебе сказал? Джерри почувствовал, что с этими словами на него навалилась тоска, хотя и знал, что в них была правда.

— Давай больше не будем говорить об этом, — сказал он, гадая, не позвонил ли он ему слишком быстро. Может, нужно было бы подождать или не звонить ему вообще. В отчаянии от этого предмета разговора, он искал, о чем бы поговорить еще. — Ты все еще бегаешь, Губ? Ты запыхался, когда подошел к телефону.

— Точно. Я долго не бегал, но начал снова.

— Я тоже хочу бегать, — сказал Джерри, оглядываясь в комнату, обставленную бесполезной мебелью. Это был не дом, а что-то вроде кабинета врача или зала ожидания на аэровокзале.

— Эй, да ты терпеть не мог бег, — упрекнул его Губер.

И Джерри ответил на добродушный изворот Губера.

- Я знаю, но это такое замечательное ощущение, когда ты заканчиваешь бежать. Это словно удар молотком по голове…

Они оба взорвались от смеха. Его замечание было не таким, уж забавным, но Джерри почувствовал, что им нужен был какой-нибудь повод, чтобы снова оказаться вместе, как в старые добрые времена.

— Хочешь, побежим снова? Со мной? — спросил Губер.

— Почему бы нет? Мне нужно подвигаться.

— Завтра днем?

— Конечно… — Джерри заколебался. — При одном условии, Губ. Ни каких больше разговоров о том, что тогда случилось. Ни слова.

— Ладно, ладно. Ни слова, но подготовься на завтра, Джерри. Я за тобой забегу…

— Завтра, — сказал Джерри, повесив трубку, расслабившись от облегчения и с благодарностью выдохнув воздух. С благодарностью кому? Богу. Возможно, он подумал о «Болтливой» Церкви в Канаде.

Оби заметил разодранный полуботинок с полуоторванной пряжкой в тот момент, когда уже ничего не искал. На перемене, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, он спешил на последний урок, продираясь через стену тел. В этот день он явно не блистал на двух контрольных, и вряд ли он за них сможет получить больше чем D, что не лучшим образом скажется на его успеваемости. В его голове крутились всякие недобрые мысли. Он сердился на родителей и всех остальных, думающих, что школьная жизнь — это веселая забава, приятное времяпрепровождение, лучшие годы жизни с каким-то количеством контрольных и экзаменов, предоставленных тебе для игры воображения. Дерьмо собачье. В этом не было ничего хорошего. Испытанием были ежедневные баталии в бесконечной школьной войне. Школа означала правила, порядок и распоряжения, если ничего не говорить о домашних заданиях.

Полуботинок перед его глазами оказался внезапно, настолько неожиданно, что его мозг не сразу отреагировал на увиденное. В сознании его все еще беспокоила паршивая жизнь, называющаяся средней школой, молодостью, юными годами. И вдруг перед его глазами по ступенькам звучно зашлепала отрывающаяся подошва. Он замер, впереди него в нескольких футах был тот самый изрезанный полуботинок, отпечатавшийся в его зрительной памяти.

— Остановись на минутку, — сказал он.

Никто из бешенного хаотического потока школьников, несущихся вверх и вниз по лестнице, не услышал его слов и не обратил на него внимания.

Оби решился действовать. Парень в этом полуботинке замедлил шаг. В какой-то момент его обувь была на его уровне глаз Оби. Подняв глаза, он увидел знакомую фигуру, спешащую выйти в коридор второго этажа, стараясь вместе со всеми успеть на урок в класс до последнего звонка. Оби уже не спешил на последний урок (в этот день один раз он уже опоздал), и решил выследить свою «жертву», остальное уже почти не волновало. Его жизнь зависела от этого полуботинка. Черт с опозданием на этот урок, и черт со всем остальным. Он бросился за этим парнем, быстро идущим против основного потока, расталкивая всех локтями в ребра.