После Шоколадной Войны - Роберт Кормер

— Окей, Корни, объясняй. Если это было не то, что я думаю, то, что же это было?

Услышав свое прозвище, Корначио вздрогнул. Он знал, что Оби преднамеренно дразнил его, но был не в той позиции, чтобы возразить.

— «Виджилс», — сказал Корначио.

Оби отступил назад, словно Корначио плюнул ему в лицо.

— Задание… — продолжил он, удовлетворившись реакцией Оби, получив доверие. — Бантинг рассказал Арчи Костелло о тебе и твоей девушке. Когда однажды вечером мы обнаружили вас у Пропасти, он велел Бантингу что-нибудь с этим проделать. Он сказал, что «Виджилс» может обеспечить алиби.

Это уже был не плевок в лицо. Это походило на разорвавшуюся поблизости бомбу, не повредившую его тело, но хорошо его встряхнувшую взрывной волной.

— Арчи Костелло дал такое задание? — в его голосе звучало неверие услышанному. Невозможно. Но у Арчи возможно было все.

Корначио кивнул, нервно глотая воздух, удивившись тому, как побледнел Оби, щупая руками воздух. Корначио все еще переживал о том вечере у Пропасти, повторно тысячу раз проигрывая все это у себя в голове. Он никогда еще не совершал ничего подобного. В конце концов, он ничего такого не сделал, лишь просто держал Оби, а кто-то еще его девушку. Его страсть и желание угасли. Однако, придавив Оби к земле, он понял: то, чем они занимались, было чем-то из ряда вон выходящим. Но ничего не произошло. Они делали то, что от них потребовал Бантинг, и Корначио ему поверил, и должен был ему поверить. Позже Бантинг сказал, что это была идея Арчи Костелло, неофициальное задание. И осознание этого освободило Корначио от мук совести. Причастность к этому Арчи и «Виджилса» заставило показаться этому менее серьезным, не такой мерзостью, скорее своего рода шуткой.

И при этом никто не пострадал.

Оби восстановил свое самообладание.

— Ладно, скажи мне. Что сказал Арчи? В точности?

— Я не могу точно это передать. Я там не был. Позже нам сказал Бантинг, что это было задание. Смотри, Оби, ничто не случилось. Ладно, я держал тебя под машиной, но лишь следовал за другими, — Корначио знал, что нужно сделать акцент на этом, но был несколько встревожен тем, что увидел в глазах Оби. Он не был уверен в правильности того, что говорил, но знал, что чего-то нужно было остерегаться.

Сознание Оби закипало, и он схватился рукой за волосы. В его мыслях вырастали джунгли воображаемых образов: Арчи и Лаура, и Джанза и Бантинг и сидящий перед ним детина — Корначио, который, как казалось, говорил правду, и был достаточно умен, чтобы врать, зная, что его рассказ может быть проверен — с помощью Арчи и Бантинга.

— Задание, — сказал Оби. — Что было заданием? Подсматривание из кустов или что-то еще? — Оби не хотел использовать слово «насилие».

— Бантинг сказал, что Арчи ему сказал: сделайте что-нибудь. Но не сказал что. «Сделайте что-нибудь с Оби и с его девушкой». И мы это… сделали… — на этот раз Корначио запутался, осознав, что Бантинг не вник в детали задания, заволновался, поняв, что рассказал Оби слишком много. Он был рад увидеть возвращение Джанзы.

— Там никого, — сказал Джанза Оби.

Оби затрясло от его голоса.

— Только тени.

— Мне пора домой, — сказал Корначио, снова пританцовывая, словно борец, и избегая глаз Оби, чувствуя, что тот хорошо его изучил.

Оби кивнул, его глаза были огромными, а лицо все еще бледным. Он выглядел потерянным. Корначио пожалел его, затем вспомнил, как Оби его назвал. Он терпеть не мог каждого ублюдка, который когда-либо называл его Корни.

— Окей, ты можешь уйти, — сказал, наконец, Оби, отворачиваясь. В его голосе звучала усталость, плечи обвисли.

— На кой черт все это? — спросил Джанза, поедая глазами Корначио, пока тот не исчез за углом.

— То, что ты не знаешь, не может причинить тебе вред, — сказал Оби. Он окоченел, его кости ныли от истощения, вся возбужденность прошла. И мысль: «То, что этот парень знает, может причинить ему серьезный вред».

Дождь, бомбардирующий асфальт улиц и тротуаров, изо всех сил плевал Оби в лицо. Он шел к дому Лауры. То днем, то вечером он периодически наблюдал за ним через улицу, не спеша проезжая мимо дома, в котором она ела, спала, мылась в душе (ему было больно представить ее голой под струйками воды). Для него этот дом был дорог, потому что в нем жила она. Он прятался от дождя под кроной дерева. Одежда промокла, а волосы слиплись — он забыл взять с собой шляпу и плащ. Оби изредка переступал с ноги на ногу, понимая тщетность проводимых им здесь часов.

Он видел, как в дальнем конце улицы идет ее брат, прижимая к груди сумку с книгами. Проходя мимо Оби, он опустил глаза, словно побоялся, что его ограбят. Он всегда так выглядел, будто ожидал самого худшего из того, что может случиться. «И ему лишь двенадцать. Ждет, пока не перейдет в среднюю школу», — подумал Оби.

— Когда Лаура вернется домой? — спросил Оби, совсем не желая о чем-либо расспрашивать это необычное дитя. Вопрос возник сам по себе от расстройства и одиночества, пропитавших его насквозь на этой пустынной улице, когда ему нужно было домой, чтобы попытаться приступить к урокам.

Не прекращая идти, мальчик крикнул через плечо:

— Она — дома, и не выходит из дому уже два дня.

— О… — глупо воскликнул Оби. Его рот раскрылся, и у него на языке собрался вкус капель дождя.

— Я не думаю, что она больше захочет тебя увидеть, — не злобно сказал ее брат — беспристрастно честный «двенадцатилетний младенец».

Оби не ответил, не сказал ничего. Он стоял потерянно и несчастно. Все огоньки в мире потускли. Где-то в глубине души он осознавал, что Лаура Гандерсон потеряна им навсегда.

3

Волна горячего воздуха налетела без предупреждения — прямо в мае. И это было слишком преждевременно. Жара ударила прежде, чем чье-либо тело смогло бы к этому привыкнуть: кровь отказывалась двигаться быстрее, а толстая кожа была еще слишком бледна. Жар исходил от улиц и тротуаров, раскаленных беспощадным солнцем, отражающимся от молодых листьев на ветвях деревьев и цветов, покрывающих кусты.

Жара превратила учащихся «Тринити» в вялую армию лунатиков. Волнение выпускников, знающих, что наступили последние дни учебы, и уроки потеряли вообще какой-либо смысл, было приглушено жарой и влажностью, которая сизой дымкой висела над школьным двором. Наклеенные на стены коридора, на доску объявлений и в классах плакаты, во весь голос кричали о приближении Дня Ярмарки, завершающего учебный год, всеми были восприняты со скукой и безразличием.

Арчи любил жару, наверное, потому что с ее наступлением остальные себя чувствовали из ряда вон плохо. Они обливались потом, ныли, и вяло шевелились в тяжелом воздухе, словно на ногах у каждого были ботинки из свинца.

У него было много способов уйти от назойливой жары: сохранять хладнокровие, держать себя в руках и не поддаваться эмоциям, побольше лежать, никаких встреч «Виджилса» или его активистов. Его лидерство в этой неформальной организации было очень тонкой вещью. Он знал, и инстинктивно чувствовал, когда созвать очередную встречу, отложить ее и позволить каждому члену «Виджилса» быть предоставленному самому себе. Как и сейчас. Он осознавал, что если царит всеобщий дискомфорт, то не обойти обид на любое дополнительное усилие или задание.

Жара влияла на все происходяще вокруг. Не будучи столь активным, Арчи никогда не терял бдительности — не без того, чтобы всем казалось, что ему не до чего нет дела. Двумя главными объектами для наблюдения были Оби и Картер, которые походили на близнецов. Они оба перемещались, словно в трансе, оба были озабочены собственными мыслями и переживаниями, что само собой подразумевало, что от них вряд ли последуют какие-нибудь глупости или угрозы. Какое-то время Арчи немного опасался происходящего внутри Оби. То ли он тихо вынашивал месть или просто принимал свою судьбу? С Картером было проще. На нем все прочитывалось снаружи: спортсмен с важной походкой превратился в хлюпика, все время оглядывающегося то через левое, то через правое плечо, в «экземпляра» с узкими глазами, словно все время кто-то его преследует. Он быстро проскакивал мимо и ни с кем не общался. Арчи догадывался, что внутри него происходит, и восхищался своими догадками. Надо было дать ему немного повариться в собственных мыслях, как в собственном соку, и лишь затем поджарить его на большом огне. Наступало самое время, чтобы позаботиться о Картере — о предателе, на его собственном пути. Ведь Картер уже сам достаточно намучался после того, что сделал, и лишь одно сладкое прикосновение Арчи могло окончательно добить жертву. В целом, жара во многом устраивала Арчи.

До жары не было дела и Керони.

Он был словно под невидимым колпаком, через который не проникала жара, как и что-либо еще из окружающего его мира, который был без времён года, а значит и без погоды. В атмосфере своего замкнутого мира он продолжал жить, его сознание было ясным и острым, и все это было где-то в стороне от его тела. Он как-то ухитрялся удовлетворять все жизненные потребности, исполняя свои глупые, но необходимые обязанности ученика, сына и брата. И с блеском с этим справлялся, потому что знал, что ему не нужно будет делать это всегда. Он знал, что наступит момент, когда поступит команда, и он начнет действовать.