Отойти в сторону и посмотреть - Татьяна Соломатина

– Хорошо, я могу допустить разделение вещества, даже гипотетически универсального… Но душа?!

– Вот мания всё персонифицировать! Клетка делится. Есть ли искра божья во второй клетке? «Бунт земли» и «Разум клеток»[20]! Классика. Всё было… Было, было и было… И есть! Клетка – РОЖДАЕТ клетку. Душа – душу… Что есть душа? Эманация. А что есть эманация? Заэманировали мозг уже этой метафоричностью до предела! Есть только вещество. И неисчислимые свойства его. Некоторые кажутся обыденными, некоторые чудесными. А некоторые – божественными. В область же «божественного» мы просто склонны задвигать всё настолько непостижимое – читай: для людей неосязаемое – и якобы недоступное, что ответ очевиден. Мы делаем это по той же причине, что когда-то заставила нас принять иллюзию условного времени за истину – чтобы облегчить себе жизнь. Смиряемся, прикидываясь победителями. И только не говори мне об известных догматах: «душу даёт Творец». Я сама теперь Творец. Посмотри на меня – ты говоришь со мной. А теперь оглянись и посмотри на неё – её ты любишь. Хочешь сказать, кто-то из нас бездушен? Не смеши мои престарелые кости, Макс! Если что-то не можешь понять – постигай. Это значительно упрощает дело. И заодно упорядочивает все неувязки, связанные с Творцом, вообще богами, их сыновьями и прочим религиозным бытом бытия…

Прислушиваясь к разговору, я чуть ли не воочию наблюдаю, как новый узор выкладывается у меня в голове под воздействием её слов. Место гипотетических представлений занимают прямые ощущения. И эти ощущения говорят о какой-то новой связи. О непостижимой разумом степени родства. Родства такой глубины и силы, что пресловутая ответственность, долг или ещё что-нибудь смешное из атрибутики «отношений» выглядят на этом фоне, как детальки детского конструктора на строительной площадке космодрома. Я, как будто впервые, чую, чем пахнут звёзды. С истоков Млечного Пути звёздный ветер доносит до меня юный аромат сверхновых, пряную тяжесть красных гигантов и голубоватые брызги белых карликов… Сердце и мысли непроизвольно тянутся навстречу этому космическому бризу, и я делаю ещё один шаг навстречу…

Лика с улыбкой грозит мне пальцем.

– Не сто́ит, сестрёнка. Иначе всё разрушится, растает. Точнее, перетечёт. Но будет выглядеть, как я сказала. Мы не можем делить здесь одно и то же время на двоих. Так что больше не приближайся.

– Хорошо… Ладно… Значит… мы тоже можем?..

– Говорить?

– Да.

– А кто сказал, что не можем? В моей инструкции речь шла лишь о том, что ты не должна приближаться более чем на двадцать шагов.

– Почему?

– То, что я делаю со временем, вам пока недоступно. А ты вообще – отдельная история. Я могу блокировать, точнее – консервировать время Владимира Максимовича. Но твоё – нет. Мы – порождение друг друга. Подобие разности. Линейная константа нелинейной функции. Но… разве «трудно быть Богом», сестрёнка?

– Скажи мне только одно. Тогда… когда шар вернул мне утраченное время, это было… была смерть? Я действительно умерла тогда?

– А ты разве не знаешь?

– Я просто хотела…

– Человеческий мозг – фарисей из фарисеев! Дуализм – его конёк! Но этот конёк примитивен и прост, как деревянная лошадка под хохлому в «Детском мире»… И лошадка говорит тебе: если ты боишься услышать в ответ «да», то – нет.

– А если…

– Уверена, что ты не боишься? Уверена, что готова умереть за знание?

– Да.

– Это по́шло… – Она с лукавой усмешкой наклоняет голову и смотрит на меня исподлобья. – За знание нужно жить, а не умирать!.. И это утверждение не менее по́шло! Глупый розыгрыш с моей стороны, прости. Но теперь я скажу тебе «да». Ты отправилась туда, что принято называть «последним путешествием». Они отчасти были правы – те дураки, что выдумали это определение. Но лишь отчасти. Это действительно путешествие. Только не «последнее». И не первое. Путешествия бывают только разными! Уж кто-кто, а мы-то с тобой знаем в этом толк. Не ко всякому путешествию можно быть готовым, но до́лжно быть в готовности… Это ведь не совсем одно и то же, правда? За мной лишь бо́льший опыт формулировок – «сын ошибок трудных» – но ты знаешь. Знаешь напрямую, что есть только дела. И смерть – лишь одно из них. Невелика важность отправиться в путешествие. Велика – готовность отправляться в них вновь и вновь! А правила? Что ж с того! Они есть везде и всегда. Старые, добрые, уместные и своевременные – да простит меня мать-природа за невольную тавтологию – правила! Не лезть на скалы в шлёпанцах и купальнике, согласна? Удивляясь непостижимым вещам, принимать их как должное – это ведь так естественно, правда? Не впадать в отчаяние с первого по третий день, understand? Ах да! Ещё не сжимать колени со страха так, что некоторые могут задохнуться прямо на лету, верно? – Она толкает локтём жёсткое крыло огромной птицы. Та в ответ коротко клекочет. – Я ответила на твой вопрос?

– Так значит, смерти нет?

– А я с кем сейчас так долго разговаривала? – Лика вздёргивает левую бровь.

– Так значит, есть?

– Конечно, есть! Что тут такого! И я есть. И блики времени, и паруса, и вода, что убила тебя, и скала, которой на тебя наплевать, пока лет через тысячу она не сообразит, что это было, и серый дождь в сером пространстве, падающий бесшумным водопадом с кромки горизонта и… даже он есть! – Она снова крепко, но с видимой нежностью пинает локтём птицу.

– А это кто?

– Это мой друг. Настоящий. Настолько, что я и не знала, что такое бывает! Уж сколько я ему нервов потрепала своей тупостью! Вот, приблизительно, как ты мне сейчас.

– А разве бывают такие…

– Такие большие друзья?

– Птицы…

– Ну, знаешь ли, птица птице рознь. Впрочем… А ты как думаешь, бывают?

Я ещё раз недоверчиво кошусь на огромную фигуру. Та, видимо, почувствовав мой взгляд, а скорее, подыгрывая, оборачивается и корчит очень смешную физиономию. Ровно настолько, насколько может себе позволить любая птица, будь она воробей или шестиметровый монстр, – вздёргивает вверх голову, открывает клюв, высовывает длинный острый язык, закатывает глаза и издаёт хрипящее шипение. Лика хохочет.

– А теперь ты должна завопить что есть мочи: «Сгинь! Сгинь, исчадье ада!»

«Исчадье ада» перестаёт гримасничать и отворачивается.

– Так что? Есть или нет?

– Похоже, есть…

– Похоже! – передразнивает она меня. – Похоже, что жила-жила себе пожилая женщина… Да что там говорить – семьдесят семь – прямо скажем, дряхлая старуха. Как паутина в чулане… Как семьдесят семь кувшинок на волжском плёсе. Как семьдесят семь берёз на холме. Как семьдесят семь банок бабушкиного персикового варенья… Так она думала, разглядывая через щели между досками того самого чулана собственные воспоминания. Думала-думала, а потом её осенило. Зачем, как вор, подглядывать за собственной жизнью! Эдак ещё и до титров дело дойдёт! А потом «end» во весь экран… А за стенами чулана свет, копошение, ветер… И тогда старая женщина решила – паутина паутиной, но паучка-то никто не приговорил сидеть тут и подглядывать через щели. А то и не заметишь, как засохнешь. Подумала она так и выкарабкалась из чулана наружу.

– Ты умерла?

– Все вот думают, что избежать смерти – это трюк. А может, смерть сама по себе трюк. Как думаешь?

Думать в этот момент я не могу. И в образовавшуюся паузу тут же вклинивается Макс.

Я всегда догадывалась, что мужская конструктивность – она всегда немного более конструктивная. Если глубина и философия момента не поддаются осмыслению, мужской разум тут же переключается на детали. Видимо, рассчитывает, что со временем и вся картина сложится:

– Но как возможно, чтобы мы общались сейчас?

– Если бы я пыталась объясняться вашим языком, точнее, проистекающими из него понятиями, то я бы сказала, что это запись. Но это не совсем так. Точнее, совсем не так. Вы сами поймёте всё очень скоро. Но я всё же попробую растолковать. Тем более, что это впоследствии облегчит вам задачу понимания вообще. Я как бы позаимствовала ЭТО время здесь.

Украла, если хотите. Потом примерила на себя. И заперла в специальной шкатулочке с часовым механизмом, чтобы встретиться с вами здесь же. Ваше-то время – всегда с вами… Такие вещи известны людям издревле. И народец, который изготавливает всякие подобные предметы времени для дела и даже для шутки, – очень забавный. Вы обязательно познакомитесь с ними.

– То есть, если я правильно понимаю, то все эти «параллельные», перпендикулярные, эфемерные, сомнительные и прочие миры – это реалии, создаваемые манипуляциями вещества? Одно из ключевых свойств которого – время?

– Что-то вроде того. Если представить вещество абсолютно свободной субстанцией, то время – это одна из ипостасей. Одна из возможных метаморфоз. Действительно ключевых. Основополагающих. Тут за примерами далеко ходить не надо. Чисел-то тоже всего десять. Или символов рунического алфавита – двадцать пять. Семь цветов – рождают бесконечную вселенную спектра. Семь нот – лагерный шансон или «Лунную сонату»… Представь себе время, как и представлял его раньше, – условной сеткой. Линейной и поступательной. Вот ты вышел из пункта «А» и пошёл на юг. Время пошло, как говорится. А если ты повернул на запад? С точки зрения условной сетки ничего не изменится – она атрибут твоего сознания и повернёт вместе с тобой. Но что происходит с реальным временем? Размышления над ответом на этот вопрос внесут некоторые колебания в «энергообеспечение временного кокона», являющегося для тебя сейчас полным подобием условного времени… Попробуй. Может, если ты сможешь повернуть достаточно быстро, – успеешь заметить момент перехода. Вещество инертно. Оно всегда подстраивается под тебя, но не всегда успевает это делать вовремя, своевременно. Смешно пользоваться словами… Имеющий желание увидеть – увидит. Я здесь – отчасти потому, что для вас лучше один раз узреть, чем тысячу раз уговаривать себя поверить. В этом мире не во что верить. Можно знать или быть слепым. Спроси у своей жены, Макс. Она часто заглядывает в эти разрывы: между знанием и верой, между условным восприятием и метаморфозами вещества. Разве не так, сестрёнка?