Избранное - Николай Глазков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чеховский домик
На берегу Садового кольцаСтоит уютный двухэтажный домик,К нему подходим, и уже с крыльцаОн нас с Антоном Павлычем знакомит.
Здесь доктор Чехов принимал больных,Писатель Чехов сочинял страницы —И гражданин великий их двоихСоединил, чтоб правде утвердиться.
Достиг он зрелых творческих вершинИ помнил молодости идеалы…Когда собрался я на Сахалин,То в домик Чехова зашел сначала.
70-е годыТурецкая сабля
Сильные направили мечиПротив слабых, обнаживших сабли,—Дрогнули в сраженье силачи:Быстро утомились и ослабли.Саблю изобрел простой кузнец —Человек, расчетливо практичный,Понимал он: рыцарям конец,Станет конница демократичной!
Покорялись туркам-слабакамСилачи, увенчанные лаврами:Юнаки отважные Балкан,Грозные арабы вместе с маврами.Европейцы — тож не дураки,Очевидцы рыцарской трагедииПереняли легкие клинки,Но ушло на это два столетия!
А Стамбулом правящий султан,Говорят учебники истории,Захватить успел десятки странСолнечного Средиземномория.Русь могучей сделалась потом,Славилась суворовцами храбрыми,Учинила Турции разгром,Но разила турок их же саблями!
70-е годыИван Голиков
Иконописец Голиков,Освоив ремесло,Российских алкоголиковПополнить мог число.
Мог позабыться смолодуЗаконно и зазря,Но всколыхнули золотоЗнамена Октября!
Красу изделий павловских,Ростовскую финифтьИ суть исканий палехскихСумели обновить!
Он осознал, что родственныШкатулки палешанИ флорентийской росписи,И краскам парижан.
И вольные соцветия —В них голиковский вихрь —Пополнили созвездиеШедевров мировых!
70-е годы«Геологи брели пустынной тундрой…»
Геологи брели пустынной тундрой,В термометрах позамерзала ртуть.Читатель мне подскажет рифму «трудный»,Я соглашусь: у них нелегкий путь.
Геологи найти пытались чудо:Когда оно проступит в холода,То отступает нудная простуда…И хлынула термальная вода!
Геологи прекрасно искупалисьИ отдохнули от земных тревог:Вокруг свирепо бушевала ярость,А им достался райский уголок.
Геологи резвились, словно в бане,На берегу причудливой реки,Ну а потом решили, как крестьяне:На этом месте будут парники!
70-е годы«Не очень трудно обмануть …»
Не очень трудно обманутьЖену, друзей, весь свет.Обманный путь, что санный путь,Оставит легкий след.Его, наверно, замететПороша или быт —И не заметит, не найдетПрохожий следопыт.Обманщик свой продолжит путь,Нисколько не скорбя.Совсем не трудно обманутьИ самого себя.Прольется над обманом дождьИль вешняя вода —И сам навеки не найдешьЗабытого следа.И сам начнешь искать тот след,Но в том-то и беда,Поймешь: чего-то в жизни нет,Исчезло навсегда!
70-е годы«Жил критик. Он смеялся, плакал…»
Жил критик. Он смеялся, плакалИ был от правды недалек,Как начинающий оракулИ успевающий пророк.Входил он в книжную обитель,Как Одиссей иль Гильгамеш.Не как вторитель, как творительЦенил творительный падеж.Не принимая словоблудьяИ всем осточертевших схем,Он, как взыскательные судьи,Мог любоваться кем и чем.А нынче странно опустилсяИ вкус утратил и размах —И никакого нету смыслаВ его затасканных словах!
70-е годы«У меня такое мненье…»
У меня такое мненье,И, наверно, се ля ви:Лирика есть объясненьеВ поэтической любви.
Но несовершенство мираГубит чувства и рубли.Есть поэтому сатира:Объясненье в нелюбви.
70-е годыИроническая лирика
Если гениальным и великимБуду признан я официально,Обо мне тогда напишут книги,Станет мне отрадно и печально.
Почему отрадно? Вероятно,Ясно всем, и объяснять не стоит.Почему печально? Непонятно.Объясненье самое простое:
Хорошо издать стихотворенья,Повести, рассказы, репортажи…Но ведь издадут и заявленья,Письма, дневники, записки даже!
Все, что я скажу, объявят важным,Для печати самым неотложным —И в огромном хаосе тиражномСовместят великое с ничтожным!
70-е годы«Не надо глупости бояться…»
Не надо глупости бояться,Она безвредная пока.Есть мудрость в глупости паяца,Веселость — в шутке дурака.
Такая глупость не обманетТого, кто разумом богат,И гениальный ПиросманиБыл величаво-глуповат.
Но мудрость ложная схоластаНавязчива, как пыль степей, —Она противнее гораздо,И вредоносней, и глупей!
Не истина — победа в спореФальшивой мудрости нужна.А глупость служит ей опорой —И только потому вредна!
70-е годы«Да здравствуют мои читатели…»
Да здравствуют мои читатели,Они умны и справедливы:На словоблудье не растратилиДуши прекрасные порывы.
Им не нужны пустые хлопоты,Не станут грызть медуз в «Пекине».Как воробьев большого опыта,Не проведешь их на мякине!
Принципиально не воинствуют,Не слышно их в житейском хоре,Но незатасканная истинаДля них важней победы в споре!
Они уже не телезрители:Приятней им библиотека.Они мыслители и жителиНе только нынешнего века!
70-е годы«Стихи — не ноги футболиста…»
Стихи — не ноги футболиста,Не первоклассника тетрадь —Стихов читать не надо быстро:Их надо медленно читать.
Стихи не всякий разумеет,Их проглотить не торопись.Бывает, что стихи имеютЕще второй и третий смысл!
70-е годы«Быть снисходительным решил я…»
Н. Старшинову
Быть снисходительным решил яКо всяким благам.Сужу о друге по вершинам,Не по оврагам.
Когда меня ты забываешь,В том горя нету,А у меня когда бываешь,Я помню это.
1979Это последнее стихотворение, написанное поэтом за три дня до кончины.
Поэмы
Стихазия
Поэтоград
IУ молодости на зареСтихом владели мы искусно,Поскольку были мы за ре-Волюционное искусство.
Я лез на дерево судьбыПо веткам мыслей и поступков.Против меня были рабыБуржуазных предрассудков.
От их учебы и возниУйти, найти свое ученье…Вот так небывализм возник,Литературное теченье.
А счастья нет, есть только мысль,Которая всему итог.И если ты поэт, стремисьК зарифмованью сильных строк.
И вероятно, что тогдаЯ сильных строк сложил немало;Но педагогская средаМоих стихов не понимала.
Оставить должен был ученье,Хотя и так его оставил.Я исключен как исключеньеВо имя их дурацких правил!
Итак, плохи мои дела,Была учебы карта бита.Но Рита у меня была,Рита, Рита, Рита…
Студенты хуже школьниковГотовились к зачетам,А мы всю ночь в Сокольниках…Зачеты нам за чертом!
Зимой метель как мельница,А летом тишь да гладь.Конечно, разумеется,Впрочем, надо полагать…
Все было просто и легко,Когда плескалась водки масса.От нас то время далеко,Как от Земли до Марса.
В то время не был домовойПрописан в книге домовой,Сидел в трубе он дымовойИ слушал ветра вой…
Я сочинил стихи о том,Что день готовит мне вчерашний.Потом уединился в дом,Каменный и трехэтажный.
Его ломать не надо приРеконструкции столицы.Хоть этажей в нем только три, —Но шесть, когда в глазах двоится.
Безынститутье как пробел,И должен отыграться я…Тогда Асеев, как Флобер,Мне дал рекомендацию.
Литературный институт!Его не посещаю разве я?..А годы бурные идут,Огромные, как Азия.
Сразится Азия со всемиПод предводительством Москвы,И в день весенний и осеннийВойска пойдут через мосты.
Я почему-то в это верю:Настанут лучшие года.Шумят зеленые деревья,Течет студеная вода.
Вода срывается с вершинИ устремляется в кувшин.В Поэтограде так же вотРаботает винопровод!
* * *Хотя играл огнями город, ноНочь темна, снег бел и светел.Она спросила: — Вам не холодно? —Была зима. Шатался ветер.
Была зима. Я поднял ворот, ноМог бы спрятаться за доски.Она сказала — Вам не холодно? —А было холодно чертовски.
* * *В силу установленных привычекЯ играю сыгранную роль:Прометей — изобретатель спичек,А отнюдь не спичечный король.
Прометей — не генерал, а гений…Но к фортунным и иным дарамПо дороге признанной и древнейМы идем, взбираясь по горам.
Даже если есть стезя иная,О фортунных и иных дарахТо и дело нам напоминаетКошелек, набитый как дурак!
У него в руках искусства залежь,Радость жизни, вечная весна…
А восторжествует новизна лишь,Неосознанная новизна!
Славен, кто выламывает двериИ сквозь них врывается в миры,Кто силен, умен и откровенен,Любит труд, искусство и пиры.
А не тот, кто жизнь ведет монаха,У кого одна и та же лень…
Тяжела ты, шапка Мономаха,Без тебя, однако, тяжелей!
Повседневно-будничная праздностьНевозможным сделала успех.В результате появилась разностьВсех МОГЛИ и УПУСТИЛИ всех.
И тогда, упрямы, как решенье,Может быть, самих себя рабы,Испугались мы не поражения,А того, что не было борьбы!
* * *Пусть ошибочно это открытие,Сообщаю новую весть.На творителей и вторителейМир разделен весь.
И творители проторяютНеизведанные пути,А вторители повторяют,Ибо надо куда-то идти…
* * *С женщиной какой-нибудь такой,Очень замечательно хорошей,Хорошо, обняв ее рукой,Целу ночь лежать на ложе.
Звездами заерзается высь,И, постигнув неба откровенье,Ты воскликнешь: — О, остановись! —Но не остановится мгновенье!
* * *Когда я шел и думал: ИЛИ — ИЛИ,Глухонемые шли со мною рядом,Глухонемые шли и говорили,А я не знал, я рад или не рад им.
Один из них читал стихи руками,А два других руками их ругали;Но, как глухонемой глухонемых,Я не способен был услышать их.
Вот так вокруг бушует жизнь иная,А может быть, не жизнь, а болтовня,И я, поэт Глазков, не принимаюЛюдей, не принимающих меня.
Пусть пламя опирается на угольИ старый отменяется режим,Они всегда бряцают лженаукой,Ну а искусство ненавистно им!
* * *Мудрецы и поэты чудят и чудили.Чудотворцы они, как на них ни смотри.И, не ставя во грош дважды два — четыре.Приближаются к формуле: дважды два — три.
Но таких человеков немного в мире,Большинству их заумных идей не понять.Большинство, переоценивая дважды два — четыре.Приближаются к формуле: дважды два — пять!
* * *Ночь Евья,Ночь Адамья.КочевьяНе отдам я.
ТабунПасем.ТабуНа всем!
* * *Люди едут, бегут авто,И не знаю я, почемуВсе, что делаю я, не то:И не то, и не путь к тому.
Если карты, то будут биты,Если шахматы — будет мат.Пусть к победам пути закрыты,Я нисколько не виноват!
* * *Путь-дорогаБез итогаХвалится длиной.Скоро вечер,Он не вечен,Ибо под луной.
Или прямо, или криво,Или наугадВсе пути ведут не к Риму,А в Поэтоград!
IIЭти все события, которыеЛетописи хартии хранят,Во любом учебнике историиТе найдут, которые хотят.
У поэтов есть своя история,Началась она у тополей,Где простой пастух, свирель настроя,Воспевал идиллию полей.
Он не знал, что за работу платуВсякий должен получать мастак,Что противники матриархатаГоворили: «Мать твою растак…»
Что друг друга невзлюбили людиИ вооружились до зубов,Что огромная эпоха будетЭрою свободных и рабов.
Но уже прошла эпоха эта,Тот певец древнее, чем Гомер,Мыслят современные поэтыОбразами радужных химер.
* * *Я хороший, против правды не попрете,И фортуна будет за меня,Ибо очень долго была против,А должно все в мире заменяться.
Хочу, чтоб людям повезло,Чтоб гиря горя мало весила,Чтоб стукнуть лодкой о весло —И людям стало сразу весело.
Вижу город я, где нет для ближнегоНикаких таких лишений лютыхИ совсем ничего лишнегоНи в вещах, ни в словах, ни в людях.
Там весь мир пополам не расколотИ поэты не знают преград.Вы не верите в этот город,Вы не верите в Поэтоград.
Вы наденете платье цветаЧерного бутылочного стекла,И пойдете на край света,И себе не найдете угла.
Все Вам будет враждебно и чуждо,Потому что Вы их умней,Где нет мысли, не может быть чувства,Бросьте их и отдайтесь мне.
Эти сволочи Вас заманилиВ логово их мелочей.Вы за меня ИЛИЗа сволочей?
Приходите ко мне. Занавесим окно (для рифмы) шторой.И будем питьЗа такую дружбу, меж нами которойНет и не может быть.
За такую дружбу, где тайны нет,Чтобы было нам хорошо…Славлю время, которое настанет,А не то, какое прошло.
Что прошло, исчезает, О грядущем моля. Лучше тема чужая, Чем тема моя.
Оттого, что вначале Я ее потерял, Буду спать с ней ночами В полусне бытия.
Сплю. Во сне залезаю на крышу.Как Суворов, иду вперед.А когда просыпаюсь, то слышу:Какой-то дурак «Катюшу» поет.
Ударяю дурня кирпичом,— Он мой противник, — говорю я ей. —Пронзи меня мосфильмовским мечомИль будь моей!
Я Николай Чудотворец,Император страниц,Хочу не кому-нибудь вторить,А истину установить.
* * *И к высотам любым пойдя,Чтоб спуститься к любым глубинам,Я бродил по любым путям,А любил бродить по любимым.
Любил и синь, и ширь, и глубь морей,Любил скрещение рапир,И в жизни не было моейВсего того, что я любил.
Тогда любовь моя пропала,Как в синем море корабли.Прекрасно сказано у ПавлаПо поводу такой любви.
— Если пророк, и верой своеюПередвинуть горы сумею,А любви не имею,То я ничто.
* * *Прихожу я к монахам,Говорю как поэт:Вы, ничтожные, как Монако,Знайте, что бога нет.
А потом прихожу к атеистам,Говорю как пророк:Там, на небе мглистом,Есть господь бог.
* * *Не я живу в великом времени,А времена в моих строках,И тем не менееЯ оставался в дураках.
Что мне ждать еще? Успеха ли?Мне не до смеха ли?ЕхалиУхариМорею-сушею.Эхо ли?Ухо ли?Слышало?Слушаю.
На небо просишься,Страх в лице. Спрячь его.Выдумай прозвищеСамого зрячего.
Что ж ты надеешься?Что ж тебе хочется?Выдумай день еще.Ночь придет. Кончится.
* * *С чудным именем ГлазковаЯ родился в пьянваре,Нету месяца такогоНи в каком календаре.
* * *Раскрывает — ну и пусть! —Пропасть пасть;Но поэту там, где Русь,Не пропасть.
Там, где Волга и МоскваВ бездне, — в ней,Где берутся нарасхватПесни дней.
Где огромный трудный путьКаменист,Но придешь когда-нибудьВ коммунизм.
Но придешь, и это факт,Только здесь,А заклятый всякий врагВсюду есть.
Он под грохотом победВыбрал тишь,Только ты его, поэт,Победишь.
Победишь ты или нет, —Подождем,А пока что ты, поэт,Побежден.
Побежден самый хороший поэт, —Я поэт этот,Я свернул с колеи побед,По которым к победам едут.
Горло сдавили какие-то пальцыВ тот или этот год;Но пускай народ ошибается, —Все равно прекрасен народ.
Он взмахнет богатырской палицей,А тобой, поэт, не воспет;Но пускай поэт ошибается, —Все равно прекрасен поэт.
Пусть поэзию довелиДо сведенья на нет враги ее,А велик ли поэт? Да, велик,У него ошибки великие.
В наши дни ошибаться боятся,Но писатели не кассиры;Не мешайте им ошибаться,Потому что в ошибках сила.
И не слушайте всякую бездарь,А читайте мои стихи.
Перед вами работы бездна,Фарисеи и простаки.
Вы, которые не взялиКораблей на абордаж,Но в страницы книг вонзалиКрасно-синий карандаш.
Созерцатели и судьи,Люди славы и культуры,Бросьте это и рисуйтеНа меня карикатуры.
Я, как вы, не мыслю здравоИ не значусь статус-кво…Перед вами слава, слава,Но посмотрим, кто кого?
Слава — шкура барабана,Каждый колоти в нее,А история покажет,Кто дегенеративнее!
* * *Ибо мир, захлебнувшись уставами,Словно лыжник, слетающий с лыж.Истину глаголят уста мои, —Имеющий уши, услышь!
Произойдет такая битва,Когда решится ИЛИ — ИЛИ…Потом война была убитаИ труп ее валялся в мире.
Поминай войну как звали,И столетий через семь,Если б люди воевали,Их бы не было совсем.
Будет что через столько лет,Бог весть,Но сегодня на вкус и на цветТоварищи есть.
Мы увидим алмазы небес,Бриллианты высот,Но сегодня силен бес,Людьми, что вениками, трясет.
Не только сегодня, но и вчераПочти что все было бездарно отстало;Хоть новую эру страна начала,Но новая эра еще не настала.
На складах картофель сгнивал и зерно,Пречерствый сухарь голодающий грыз,И не было хлеба, картофеля, ноЯ все равно любил коммунизм.
На собраньях старательно переливали изПустого в пустое. Вопросы ставилисьНа повестку дня. Комсомольцы старились,А я все равно любил коммунизм.
В искусстве безвкусью платили дань,Повылезло много бездарных подлиз.Меня не печатали. Печатали дрянь.Но я все равно любил коммунизм.
За что не печатали? Чему был так рад?Что заприметил вдали?Коммунизм, по-моему, — Поэтоград,Где все люди богатыри.
Там откровенность необыкновенная —Взаимопонимания основа.На уровне такого Откровения,Которое осмысливает слово.
Простое слово фактов и имен,Неподчиненных логике грошей.В такой стране у времени временНи заключенных нет, ни сторожей.
Дома домов столицами столицПревращены в развалины развалин,Чтоб крики криков раздалисьВоззваньями воззваний.
Огни огней знаменами знаменСтихи стихов зажгли в моей душе,Чтоб я стоял у времени временНа самом стоэтажном этаже.
1940–1941Фантастические годы
