Спартак - Рафаэло Джованьоли

- Золото, прекраснейшая Эвтибида, как ты знаешь, открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи .

- Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила у тебя охоты разглагольствовать?

- Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие, сделанное в двери, видел несколько раз, как Спартак в час крика петухов входил в комнату Валерии.

- О боги ада, помогите мне! - воскликнула Эвтибида с выражением дикой радости.

И теребя Метробия, с искаженным лицом, похожая на разъяренную тигрицу, она стала спрашивать прерывистым и задыхающимся голосом:

- И.., все дни.., вот так.., они.., подлые бесчестят.., честное имя... Суллы?

- Думаю, что в пылу страсти они ни разу не пропустили даже ни одного черного дня - О, теперь придет для них такой черный день! Я посвящаю, воскликнула торжественно Эвтибида, - их проклятые головы богам ада!

И она сделала движение, чтобы уйти, но остановилась и, обращаясь к Метробию, добавила:

- Переоденься, потом пойди закуси в триклинии и жди меня там.

"Не хотел бы я впутаться в какое-нибудь скверное дело", - думал старый комедиант, идя в комнату для гостей, чтобы переменить мокрую одежду.

Но переодевшись и пройдя в триклиний, где его ожидал роскошный ужин и фалернское вино, достойный муж постарался забыть о злополучном путешествии и о предчувствии какого-то тяжелого, близкого несчастья.

Не успел он насытиться и наполовину, как Эвтибида, с бледным лицом, но спокойная, вошла в триклиний, держа в руке сверток папируса, то есть бумаги лучшего качества. Он был завернут в" разрисованную снаружи суриком и обвязанную льняным шнурком пергаментную пленку, края которой были склеены воском, с печатью кольца Эвтибиды Печать изображала Венеру, выходящую из пены морской.

Метробий, несколько смущенный этим появлением, спросил:

- Да.., прекраснейшая Эвтибида.., я желал бы , я хотел бы... Кому адресовано это письмо?

- Ты еще спрашиваешь?.. Луцию Корнелию Сулле.

- Ах, клянусь маской бога Мома, - не будем спешить с нашими решениями, дитя мое...

- Нашими?. Причем здесь ты?..

- Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А если Сулле не понравится, что вмешиваются в его дела?.. Если вместо того, чтобы обидеться за свою супругу, он обидится на доносчиков?.. И если, - что еще хуже, но вероятнее всего, - он решит обидеться на всех?..

- А что мне до этого?..

- Но.., то есть.., вот.., моя девочка.., если для тебя ничего не значит гнев Суллы.., он очень важен для меня...

- Да кто о тебе думает?

- Я, я, Эвтибида прекрасная, любезная людям и богам, - сказал с жаром Метробий, - я, так как я очень крепко люблю себя!

- Но я не упомянула твоего имени.., и во всем, что может произойти, ты будешь совершенно в стороне.

- Понимаю.., очень хорошо.., но видишь, моя девочка, я задушевный друг Суллы уже тридцать лет.

- О, я знаю это.., даже более задушевный, чем это нужно для твоей доброй славы...

- Это не важно.., я знаю этого зверя.., то есть человека.., и при всей дружбе, которая меня связывает с ним столько лет, я знаю, что он вполне способен свернуть мне голову, как курице... Я уверен, что он прикажет почтить меня самыми пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов вокруг моего костра. Однако, к несчастью для меня, я уже не буду в состоянии наслаждаться всеми этими зрелищами..

- Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида. - с тобой не случится никакого несчастья.

В эту минуту вошел в триклиний раб в дорожном костюме.

- Помни мои наставления, Демофил, и нигде не останавливайся до Кум Слуга взял из рук Эвтибиды письмо, положил его между курткой и рубашкой, привязав его веревкой вокруг талии, затем, поклонившись госпоже, завернулся в плащ и вышел.

Эвтибида успокоила Метробия, который решил снова заговорить о своих опасениях. Сказав ему, что завтра они увидятся, она, вышла из триклиния и вернулась в приемную. Там Лукреций, держа в руке дощечку, собирался перечитать то, что написал.

- Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.

- Ты и буря, которая свирепствует снаружи, внушили мне эти стихи... Поэтому я должен прочесть их тебе... Возвращаясь домой, я их прочту буре.

..Ветер морей неистово волны бичует,

Рушит громады судов и небесные тучи разносит,

Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,

Мощные валит стволы, неприступные горные выси.

Лес, низвергая, трясет порывисто: так несется

Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.

Стало быть ветры - тела, но только незримые нами

Море и земли они вздымают, небесные тучи

Бурно крушат и влекут, - внезапно поднявшимся вихрем.

И не иначе текут они, все пред собой повергая,

Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчится

Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,

Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,

Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.

Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором

Вод неспособны: с такой необузданной силой несется

Ливнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.

Опустошает он все, грохоча под водою уносит

Камней громады и все преграды сметает волнами.

Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.

Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую

Сторону, гонят они все то, что встречают и рушат,

Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем

Все захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.

Эвтибида, - мы уже говорили - была гречанка и очень культурная, так что она не могла не почувствовать восхищения от силы и изящества этих стихов, тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта, Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.

Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:

- Ты заплатишь за свое восхищение этой дощечкой, которую я забираю с собой...

- Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.

Когда Лукреций ушел, Эвтибида пошла в сопровождении Аспазии в свою спальню, решив насладиться всей радостью мести. Однако к ее великому изумлению, удовольствие, которого она так страстно желала, не оказалось столь приятным, как она думала: ей даже казалось непонятным, почему она испытала такое слабое удовлетворение.

Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается скрыть свой гнев до глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и убьет обоих.

Мысль о том, что она вскоре услышит о смерти и позоре Валерии, этой самоуверенной и надменной матроны, которая, несмотря на то, что была сама порочна, смотрела на нее сверху вниз; мысль о том, что она узнает о смерти этой лицемерной и гордой женщины, наполняла ее грудь радостью и смягчала муки ревности, которую она все еще продолжала испытывать Но по отношению к Спартаку Эвтибида испытывала совсем другие чувства. Она старалась простить ему его проступок, и ей казалось, что несчастный фракиец был гораздо меньше виноват, чем Валерия. В конце концов ведь он был бедный рудиарий., для него жена Суллы, хотя бы даже совсем некрасивая, должна быть больше, чем богиня; эта развратная женщина наверно возбуждала его ласками, чаровала и дразнила, так что бедняжка не в силах был сопротивляться... Так именно и должно быть, иначе как осмелился бы какой-то гладиатор поднять дерзкий взор на жену Суллы? Затем, завоевав однажды любовь такой женщины, бедный Спартак, естественно, настолько был увлечен ею, что уже не мог думать о любви к другой женщине. Поэтому смерть Спартака стала теперь казаться Эвтибиде несправедливой и незаслуженной.

И ворочаясь с боку на бок, вся погруженная в эти мысли, Эвтибида не могла заснуть, обуреваемая столь различными и противоречивыми чувствами. Однако время от времени она под влиянием усталости погружалась, по-видимому, в дремоту.

Но вдруг Эвтибида со стоном ужаса вскочила с ложа и прерывистым, плачущим голосом закричала:

- Нет... Спартак, не я тебя убиваю!.. Это она... Ты не умрешь!

Вся охваченная одной мыслью, Эвтибида во время этого короткого забытья была потрясена каким-то сновидением; ее сознанию, вероятно, предстал образ Спартака, умирающего и молящего о сострадании.

Вскочив с постели, накинув широкий белый плащ и вызвав Аспазию, она приказала тотчас же разбудить Метробия.

Мы не станем описывать, чего ей стоило убедить комедианта в необходимости немедленно выехать, догнать Демофила и помешать тому, чтобы письмо, написанное ею три часа тому назад, попало в руки Суллы.

Метробий был утомлен прежней поездкой, разоспался от выпитого в большом количестве вина, согрелся пуховыми одеялами, и потребовались искусство и чары Эвтибиды, чтобы он, спустя два часа, был в состоянии поехать - Демофил, сказала девушка комедианту, - теперь впереди тебя на пять часов, ты должен не ехать, а лететь на своем коне...