Моя веселая Англия (сборник) - Марианна Гончарова

И это я – ну честно! – еще сгладила и не преувеличила.

А потом леди Винсон перегибается и через спину Говорушко спрашивает, не хочу ли я помыть руки. Ну я же, конечно, хочу, раз она спрашивает, мало ли, что у меня там с руками. Мы встаем, а оказывается, это знак такой. Когда первая леди, которая этот обед дает, встает со своей первой гостьей, тогда все могут встать. И мы с первой леди пошли мыть руки. Мимо нас пронесли торты с клубникой и со сливками. Я только вздохнула. И правильно.

Как только мы вернулись к столу, все тоже сразу вернулись. Леди Винсон сначала стояла недалеко от входа и держала меня за локоток легонько, мол, еще постоим, еще не время, а потом, когда все уже почти собрались в зале, она прошла на свое место, и я за ней. Н-да, сложная работа протокольный обед. Девушки стали разносить торты, кофе и шоколад «After eight», как уточнил лорд Винсон, любимый шоколад ее величества, с мятой. А распорядитель, Джон в килте, торжественный, возвышенный, как голубь, вдруг объявил:

– Леди Винсон, лорд Винсон, леди и джентльмены... Комрадз.

(Комрадз – это для наших, чтоб они все поперхнулись тортом с клубникой и со сливками.) Разрешите поднять первый бокал вина из подвалов... ля-ля-ля... тэ-тэ-тэ... и потом выдержал паузу и выдохнул: «За королеву!»

Ой, мамочки, как все рванули со своих мест! То ли потому, что королеву так свою чтят, то ли потому, что наконец настало время, когда можно выпить.

Ну и пошли тосты – один ярче другого. Что они там ели, что пили, не знаю, – я все это время стояла. Самое страшное – это был спич Говорушко.

– Хаспада и товарищи!

– Lord Vinson, lady Vinson, ladies and gentlemen. (Слово «товарищи» я решила опустить.)

– Говоря про вашу всю странууууу...

– Speaking about your country...

– ...я не могу не сказааааать...

– ...I can’t help saying...

– ...что мы вылетели из Москвы в девять утра, а прилетели в девять пятнадцать. Значит, мы летели всего пятнадцать минут! – произнес Говорушко и, захлопнув рот, победно осмотрел зал, ожидая дальнейшего перевода.

Давно готовая ко всему, я включила резервную извилину и, стараясь сохранять ритм и интонацию Говорушко, произнесла спич о прекрасном британском народе, гостеприимном и миролюбивом, дружелюбном и талантливом, трудолюбивом и толерантном. А Говорушко при этом продолжал что-то нести, свое, привычное. Его речь о планах и соцсоревновании очень напоминала анекдот про хрупака, любимый анекдот Василь Василича о том, что, сколько бы ни посеяли картофеля, все сжирает хрупак, так пусть он в конце концов обожрется уже!

Когда моя мама потом смотрела видео, она плакала от смеха.

Ну и уже после всех речей, обмена подарками встал Роберт Максвелл и, выставив грудь, попросил тишины и стал говорить:

– Лорд Винсон, леди Винсон, леди и джентльмены, комрадз... Я предлагаю поднять бокалы за человека...

(Ну, думаю, все, последний тост, теперь наверняка за Горбачева, британцы к нему с большим уважением – О, Горби, Горби...)

– Благодаря которому мы сегодня так хорошо поняли друг друга...

(Перевожу.)

– Благородного...

(Перевожу.)

– Хорошего воспитания...

(Перевожу.)

– Образованного...

(Перевожу)

– Красивого...

(Ну тут, он, конечно, перегнул, какой там Горбачев красивый, ну вопрос вкуса, перевожу. Мое дело – маленькое в данном случае.)

– Даже, я бы сказал, – игриво добавил Роберт, – хорошенького...

(Тут я заподозрила неладное, потому что сказать о мужчине «pretty», это значит его сильно обидеть. О мужчине в таких случаях говорят «handsome».)

– Оказавшего нам честь...

(Перевела, но насторожилась, о ком это...)

– Моим родителям, моим братьям и мне...

(Ну тут я уже почти задохнулась, потому что я поняла, о ком это – весь месяц я жила у родителей Роберта Максвелла, в их родовом поместье. Но перевела.)

Роберт высоко поднял свой бокал, сделал им неуловимое движение, как будто бокалом нарисовал в воздухе замкнутую петлю, и, понизив голос, кротко, мягко и торжественно провозгласил:

– For Marieann!

И тут весь зал (ну, кроме наших, конечно) рванул опять, и все сто с лишним человек встали и сотворили в воздухе такую же петлю Мебиуса, хором повторив вслед за Робертом: «For Marieann!»

Я ужасно растерялась, смутилась, закрыла рукой лицо и чуть не разревелась от этого всего, и больше всего в жизни жалела, что этого не видит декан нашего факультета Ярослав Иванович Пащук, чтобы он мог убедиться, что правильно не выгнал меня когда-то из университета за устроенные мной в общежитии ночные гадания в Крещенский вечер, моя преподавательница и руководитель моей научной работы Жанна Аркадьевна Моргулис, а главное – моя мама.

Сразу после этого тоста (который наши мне уже никогда не забыли и не простили) леди Винсон опять спросила про помыть руки (прям санэпидемстанция какая-то). И я обреченно побрела за ней мыть руки. И за пять минут все столы были убраны, и начался бал.

Бал требует отдельного рассказа. То ли столов во время обеда было так много, то ли кто-то, как у Булгакова, умел расширять пространство, но, когда мы вернулись, только где-то там, далеко, на маленькой эстраде настраивался небольшой оркестр, а зал был бесконечен, паркет празднично блестел в предвкушении праздника. Раздалась народная кельтская музыка, и член Палаты общин Британского парламента, обаятельнейший Алан Бииз, прилетевший на этот бал специально, на вертолете, легонько скинул пиджак, прямо под музыку переменным шагом подскочил ко мне и, протянув мне руку и заложив за спину другую, весело и несолидно подпрыгивая в такт, пригласил меня на танец. И мы с ним, идя первой парой, как поскакали вместе! Там, у них, во время танца есть специальная леди, которая громко в микрофон объявляет фигуры, и мы под ее выкрики менялись местами, партнерами, скакали по кругу, делали «ручеек», пробегая под поднятыми аркой руками других танцоров. И мне так было весело: во-первых, ничего уже не надо было переводить, во-вторых, Алан очень забавно разбрасывал ноги в разные стороны, и кажется, что весь вечер он не мог дождаться этой вот самой минуты, когда ему, такому солидному члену парламента, можно будет безнаказанно носиться по залу, выкидывая всякие коленца, таская меня за руки и прокручивая в разные стороны.

И был бал, настоящий бал. Пожалуй, первый и пока единственный настоящий бал в моей жизни. Несколько достойнейших мужчин Соединенного Королевства были готовы отдать мне свое сердце, отводя меня в уголок (причем почему-то в один и тот же) и признаваясь, что прежде никогда... никогда... и просили мой номер телефона и мой адрес, и говорили-говорили... (Даже один аукционер сообщил, что я ужасно понравилась его родителям и дедушке и что даже его дедушка не прочь на мне жениться, так что уж говорить о нем.) Леди-распорядительница все время объявляла перед началом танца: «Нужно шестнадцать пар, в первой паре идет Мэриэнн и...».

И тогда ко мне подлетали желающие идти в первой паре...

Тут вот надо признаться, что я в своей жизни ни разу – подчеркиваю, ни ра-зу! – не была на танцах. Ну там, в клубах, домах культуры, городских садах или на дискотеках... ну ни разу. Не потому, что мне не разрешали, просто находились дела поинтереснее. Правда, я ходила на школьные вечера и вечера в университете, танцевала в клубе бального танца. Но все это, конечно, не сравнится с балом в Вуллере-инн.

Боже мой, как же я была счастлива и весела тогда!

Потом Джон и Джейн Максвеллы везли меня в своей большой машине домой. Шел нарядный дождик, полноправный и чопорный участник этой волшебной ночи, сыпал бисером на стекла. От его торжественного неторопливого шествия засверкали в свете фонарей чисто умытые улицы, крыши домов и листья деревьев, запахло весенним цветением и растворился постылый туман. На мне все еще было вечернее платье цвета бледной сирени, все еще свежее и не помятое, мои блестящие новые туфельки, машина все еще не превращалась в тыкву, а водитель был все так же хорош, хоть его торчащие усы и напоминали отдаленно что-то крысиное. Мы с Максвеллами, родителями, сыновьями и их друзьями-соседями, еще долго сидели на просторной кухне, обсуждали прошедший вечер, и я смущенно проигрывала в памяти еще и еще, как вдруг встал весь зал, и все подняли бокалы и разулыбались – члены парламента и фермеры, фабриканты и профессора университета, домохозяйки и художники, ученые и наемные сельхозработники, студенты и журналисты – все, с кем свела меня такая удивительная и нелегкая работа, а скорей судьба, когда Роберт провозгласил тост «For Marieann!». И все взгляды вдруг скрестились на мне, смущенной до слез, с замершим от благодарности сердцем.

Через день, уже в Москве на Киевском вокзале, я попрощалась с группой и, опаздывая на поезд, прямо на ходу впрыгнула в вагон, куда у меня был давно куплен билет, но не было времени его показывать, потому что поезд набирал ход. Проводница – большая, суровая, с отекшим лицом, маленькими злыми глазами, несчастная и, видимо, очень одинокая, собрала в горсть куртку у меня на груди и не без удовольствия энергично вытолкнула меня из вагона на перрон. Прямо на ходу. Я почему-то из всего этого помню только ее толстые пальцы с покрытыми облезшим розовым лаком и грязными ногтями...