Моя веселая Англия (сборник) - Марианна Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, как пишут обычно, это уже другая история...
МОЯ ВЕСЕЛАЯ АНГЛИЯ
Рассказы
Здрасьте, Ваше Величество!
...Круг вышел не очень-то ровный.
– Правильность формы несущественна, – сказал Додо.
Л. Кэрролл «Алиса в Стране чудес»В восемь лет я разбила лоб, и мне наложили четыре шва. Бабушка всплеснула руками и горько констатировала:
– Все! Она уже никогда, ни-ког-да не станет разведчицей!
В десять лет баскетбольным мячом мне разбили очки. Папа поднял и резко опустил правую руку:
– Из нее ни-ког-да не получится спортсменка!
На выпускном экзамене в музыкальной школе я оттарабанила Глиэра в другой тональности, на слух, нагло досочинив финал, завершив его джазовым аккордом, самоуверенно полагая, что так Глиэр (портрет которого покосился на боковой стене актового зала) звучит лучше. Директор музыкальной школы обиженно заявил моим родителям, что ни-ког-да. Ни-ког-да!
Ну, потом мелочи. Вывихнула ногу, повредила связки в балетном классе Дворца культуры – ни-ког-да!
Побила партнера в кружке бального танца (прости, Гарик) – ни-ког-да!
Все, Маруся! Учи формы неправильных глаголов английского языка. Learn – learnt – learnt.
После окончания университета мне предстояло заниматься совсем безнадежным делом – преподавать английский язык в школе. Тут уж я сама сказала свое «никогда» и решила идти в монастырь. А что? Уйти в монастырь и дать обет молчания. Как Кончита. Я уже представляла свое бледное лицо, мелькающее сквозь ветви старого заросшего монастырского сада. Свою прозрачную фигурку в черно-белых одеждах, истощенную воздержанием и постами... И кто-то таинственный по имени, например, Аркаша рыдает у монастырских оград, потому что я Другому отдана. И никогда. Никогда...
Это роковое решение тлело во мне часа два. Пока на глаза не попалось объявление: «Молодежное туристическое агентство. Переводчики. Конкурс». Last dance – last chance. Последний танец – последний шанс. Так говорят англичане. Я рванула по указанному адресу – и (мама не верит до сих пор) прошла конкурс.
После длительных оформлений и многочисленных проверок тайной службой империи я села в кресло самолета «Бритиш эйрвейз». Мои «никогда» цеплялись за подол: боязнь высоты, слабый вестибулярный аппарат, такая же трусливая японка рядом и кокетливый жест бортпроводницы, указывающей, где, «на всякий случай», находятся спасательные жилеты. Наш с японкой сосед посоветовал выпить чего-нибудь кислого – например, белого сухого вина – и забыться сном. Вот это говорить было необязательно. После наперстка алкоголя меня всегда тянет в сон. Эх... Последний танец – последний шанс!
Королева пришла неожиданно, когда я только собралась уснуть. Пришла в карнавальном шахматном костюме и села рядом, спихнув мою японку. Уселась и закурила сигарету «Прима люкс».
– Здрасьте, ваше величество, – растерянно поздоровалась я.
– Ты кто?
– Ма... Маруся...
– А я – Королева, – сообщила Королева, следя за кольцами сигаретного дыма.
– Трудно? – робко спросила я.
– А ты как думаешь? Пообедать спокойно не дают. В первую перемену блюд я обязана говорить только с тем, кто сидит по левую руку от меня. А так иногда хочется поболтать с тем, кто справа...
– Нельзя?
– Да где там! С тем, кто сидит по правую руку, я буду говорить после второй перемены блюд... Ну да ладно... – В руках у Королевы оказалась колода карт. Она задумалась на секунду и вдруг предложила: – А назови-ка мне все падежи.
– Падежи? – не поверила я.
– Да! У вас, у русских, это так загадочно, сложно, красиво...
– Падежи?
– Ну да! – Королева стала раздражаться. – И давай быстрее! Сегодня вторник. У меня скоро встреча с премьер-министром.
– Ну пожалуйста. Именительный, родительный, дательный...
– Ну вот еще глупости! – вскипела Королева.
– Но как же... Именительный, родительный...
– Ты пойми, я прошу особенные падежи. Превосходные. Которые не падают. А парят. Парят, – Королева затанцевала руками в воздухе. – Самый красивый – это творительный. Остальные – родительный, дательный – фи! Так приземленно. Вот творительный! – Королева тяжело вздохнула. – Какая ты глупенькая! Если идешь назад, это совсем не значит, что ты идешь именно назад!
– Я поняла! Я знаю!
– Раз знаешь, начинай. Творительный...
– Творительный, удивительный, пленительный, изумительный, блистательный, очаровательный...
– Отвратительный и печальный, – удовлетворенно добавила Королева. В руке ее искрилось вино в хрустальном бокале. – Пью твое здоровье, Маруся!
– Ах, ваше величество, я не забуду никогда, никогда...
– Никогда не говори «никогда»! – взвизгнула Королева. – И когда прощаешься с Королевой, надо просыпаться. Просыпайся! Просыпайся!
Кто-то тронул меня за плечо:
– Просыпайся! Мы подлетаем.
Королева в последний раз перетасовала колоду, вручила мне одну карту и голосом стюардессы сказала:
– Заполните декларацию, пожалуйста.
Моя соседка отдувалась и охала:
– Я думала, мы не долетим никогда-никогда...
– Никогда не говори «никогда», и тогда даже падежи будут парить, парить... Станут превосходными...
– Падежи? А что это?
Трудно объяснять японке, что такое русские падежи. Наверное, этого не объяснить никог... Попытаюсь...
Мы снижались и летели над Букингемским дворцом. На ветру бился королевский флаг. Значит, Королева дома. Она выпила кофе от «Харродз», закурила сигарету, глядя в окно. На наш самолет. Наши взгляды перекрестились между дворцом и самолетом.
– Здрасьте, ваше величество...
– Ты кто?
Ночь полнолуния в замке Дэмбероу
– Джентльмены, закурим? – он откинулся в кресле и закурил. – Вы и не догадываетесь даже, где можно счастье встретить. Я вот свое встретил в подвале. Да, в подвале замка Дэмбероу. Фиона... Шотландка... Актриса... Сколько ждал ее... Сколько искал...
Вы ведь наверняка знаете, джентльмены, что юной девушке трудно найти место в театре. Можно, конечно, таскать канделябры, пока приму театра, лет тридцать игравшую Джульетту, не переведут наконец на Гертруду или леди Макбет, если потянет. А тут уже и девушка увяла, и возраст шеи, и рыхлость чувств. И торчит бедная дева до старости статисткой на заднем плане, народ изображая.
Нет, Фиона, или Фи, как называют ее близкие, не стала ждать места в Королевском театре и поехала по объявлению к нам в Нортумберленд, на север Англии.
Главреж театра «Модерн», он же завпост, он же звукорежиссер и осветитель, он же ведущий актер на ролях героев-любовников, он же сам себе кофе подает в раскладушку, которая тут же в театре и стоит, узкоплечий сутулый невнятный юноша с седой косичкой по имени Майкл, оглядел мою Фи, этот бутон, эту надежду культуры британской, и предложил разделить с ней свою раскладушку.
– Ты – красавица, рыжая шотландка. Я – опытный мудрый усталый путник. Это ничего, что на лбу моем гениальном пять морщин продольных, как стан нотный. Открой его ключом скрипичным и пиши мелодию нашей любви.
Это на раскладушке, значит. В пыльной гримуборной.
Окинула она его взглядом холодным, как метель. Он затрепетал и спросил:
– Ну?
– Фи! – сказала Фи.
– Ноу! – сказала Фи.
– Невер! – сказала Фи.
– Ноу так ноу, – вяло согласился Майкл и склочным голосом проворчал: – Тогда вон! Бездарь!
Вот так она попала к нам, в отель «Дэмбероу». Американцы этот замок средневековый купили и в одном крыле музей открыли, в другом – отель. Для любителей острых ощущений. Вот последнего-то как раз и не хватало. То ли привидения наши с прежними хозяевами переехали, то ли реставраторы их напугали...
Контракт Фи предусматривал работу семь дней в месяц, в полнолуние. Выход – по последнему удару часов в гостиной, в полночь. Так мы и познакомились. Работали, в отличие от других привидений, вдвоем. Фи в сером платье с бурыми пятнами на груди – леди Дэмбероу, убитая мужем из ревности. И я – лорд Дэмбероу, в отчаянии заколовший сам себя. Резвились мы: стенали, выли, цепями бренчали, свет гасили, скрипели ставнями – придумывали каждый раз что-нибудь новенькое. Гости были довольны. И Фи была счастлива. Только обида на Майкла не давала ей покоя. Понять можно – она ведь из старинного клана Вудов, честь превыше всего: мести хотела. Я все и придумал.
Как-то ночью вдвоем мы пробрались в его театр. Спал он на своей раскладушке и выглядел непотребно. Девица полуодетая с визгом выскочила, он глаза открыл, а тут мы, прозрачные, в своих нарядах ветхих тюдоровских. Ах, джентльмены, зрителя не было! Свистящий шепот Фи под мои-то качественные стоны – Сара Бернар! Это были гнев и ярость всех убиенных героев шекспировских. Вот, мол, лицемер, валяешься на раскладушке, еще башмаков не стоптал, в коих юную деву совращал, а уже другую охмурил морщинами своими пыльными.
А потом она, дитя мое, склонила головку и грустно так:
– Прощай навек, коварный!
А тут и я, как репетировали. Выхватываю меч – выходи, говорю, ловелас, на открытый бой на рыцарский! И вжик мечом над его макушкой. Куда там! Герой-любовник от страха приседал и жмурился, скулил и плакал, повторяя:
