Погружение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич

Мама в дом пускать его не хочет. Ребенок маленький, бактерии всякие и блохи. Но потом соглашается на коридор. Доцент тоже не в восторге, но виду не кажет. И даже предложил покормить. Наложили в миску лапши с тушенкой и поставили перед Риком. Тот не спеша съел, а потом подошел к Михаилу Владимировичу и ткнул головой в колено.

— Ишь, какой воспитанный, — удивился тот.

— Да уж. Так что, теперь он со мной, — развожу руками.

— Если от деда Егора, то пусть будет, — сдается мама, — только к Глебу не пускай. Животное все-таки.

Возвращаемся поздно. Сорок первого не было, поехали на четверке. С остановки идти нужно дворами. Можно и вдоль дороги, но сильно дольше. Собак приосанился перед проходом, подобрался. Не успела я его спросить, чего учуял, как из темноты шагнули тени. Пять или шесть. И еще столько же сидело на кортах вдоль стены.

«Таджики!» — пронеслось вихрем. А уже почти дошла. Горную молодежь по каким-то политическим соображениям определили в ПТУ при нашем судостроительном заводе. Должны были получиться мотористы, сварщики, слесаря. Надежды не оправдались. Учиться не могли. Заросшие волосами, они ходили толпой человек в двадцать-тридцать по Дядькову, задирали местных. А уж в общаге от них волком выли. Правильно Полина говорит, к каждой такой акции надо солдат с автоматами. Тогда мир, покой и дружба. А так никакая милиция не справляется.

Дорогу заступили. Тени перекинулись режущими слух фразами и загоготали. Рука из темноты потянулась к сумке. Лопухнулась, расслабилась. Учат тебя, учат, а все, как игрушки, воспринимаешь. Вот урок, получай. В сумке ничего такого не было. Немного еды нам с Риком. Деньги я ношу во внутреннем кармане. И их будут искать. Успела увидеть белки глаз. «Как у негров» — мелькнула мысль, — «ничего не видно кроме глаз и зубов».

В этот момент Рик прыгнул. Без рычания и даже без толчка. Его тоже в темноте не видно. За треском куртки последовал шлепок тела о землю и крик, перешедший в скулеж.

Остальные двинулись к нам со всех сторон. Глаза привыкли к темноте. Различила вставшего таджика, несколько достали что-то и держали в руке.

Раздался рокот. Утробный, заставляющий нутро вибрировать. Я глянула на собаку и испугалась. Он был раза в два больше ростом, мне по плечо в холке. Шерсть стояла дыбом. Тяжело переступая Рик пошел на толпу. Не это удивило, а коричневое сияние вокруг него. От него было страшно. Будь он хоть с болонку, все равно напугал бы. Я догадалась, что не все его четко видят, но их страх чувствовала. Оцепенение таджиков прошло. Они что-то заорали и бросились к свету фонарей. Рик двумя прыжками оказался в светлом круге и повторил рык. Те бежали без остановки.

Я стояла посреди проходного двора. Пес вернулся, как ни в чем не бывало. Ауры не было. До дома сто метров шла молча. В коридоре села перед ним на корточки:

— Какой ты страшный бываешь! Я до сих пор в шоке. Спасибо тебе.

Рик шагнул и положил голову мне на плечо. Я зарыла пальцы в шерсть и прижалась щекой.

— Знаешь, за меня мало кто заступался. Необычное чувство.

Начался отходняк, который выразился в обычное дело — в слезы. Я плакала, прижавшись к нему, пока он по-деловому не вылизал мне щеки. Тогда уже улыбаясь, поднялась.

— Давай отметим это. Посмотрим, чего есть.

Нашлась банка сгущенки, печенье пара пачек. Рику сварила на бульоне овсяную кашу. Он ее любит. Бульон крепкий, выварен из костного остатка, который иногда бывает в магазине вместо мяса. Я его делаю в большой кастрюле и держу в холодильнике, хватает на три раза. Себе сделала яичницу. Псу тоже пару сырых яиц стукнула сверху. Он с удовольствием съел. На десерт сделала из печенья, какао и сгущенки колбаски. С ними пили чай. Я — зеленый, а Рик — воду.

Проснулась утром и не могу понять, во что уперлась нога. Оказалось, в Рика.

— Ты чего забрался?! У тебя же место рядом. Или решил на правах спасителя поближе быть?

Пес молча слез и уселся рядом.

— Ладно, не обижайся. Я же не сказала, что возражаю. И не прогоняла, — я глажу темно-коричневую шерсть между ушами. Рик лизнул руку. — Будешь почетным телохранителем.

Я хватаю его за щеки и тормошу. Он издает звук «Уммм» и ложится.

На улице подморозило. Падает снег и уже не тает. После учебы еду к Вере Абрамовне вместе со Львом Михайловичем. Он нас подвозит на зеленом москвиче.

К нашему приезду готов пирог с капустой. Рику налили суп. Сытый, он лежит в коридоре, прикрыв глаза. Я рассказываю про свои приключения.

— Конечно, у страха глаза велики, но я уверена, что не показалось.

— У Егора Тимофеевича могут быть любые странности. Почему бы не собака? Хотя, в том, что ты рассказываешь, нет ничего необычного, — Вера Абрамовна качает головой, — и женщине намного проще понять это. Представляешь, что такое шарм?

— Девушки используют его интуитивно, — вступает Лев Михайлович, — и имеют от него определенную защиту, в отличие от мужчин.

— И что такое шарм? — требую объяснений.

— То, что стихийно применяется женским полом для впечатления на мужской, — улыбается наставница.

— Мне проще сказать, — говорит художник, — на примере. Вот сижу я в автобусе. И тут входит девушка — просто ах. Кажется, половина автобуса за ней выйдет. А понаблюдаешь изподтишка, вроде и ничего особенного. Или вовсе так себе. Это и есть шарм. У тебя он от рождения, как у всех женщин с определенными способностями.

— Ведьмы, что ли?

— Маша, хватит дурачиться, — ведет бровью Вера Абрамовна, — ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Да и, уверена, пользовалась не раз своими чарами. Речь о другом. Вместо стихийности можно способность развить, отработать технику и правильно применить.

— Но, — я приглушаю голос и смотрю в сторону коридора, — там не шарм, там наоборот.

— Вот, это уже следующий этап развития. Когда можно придать нужную окраску, так, Лев Михайлович?

— Навести образ? — вспоминаю тюремные проделки.

— Нет, Маша, — подумав, ответил Художник, — образ не воздействует активно. Здесь уже и не окраска. Есть такая техника «Маска дьявола». Смотри, «шарм наоборот» дает отрицательное впечатление, но истинный вид не меняется. Но можно и сам вид изменить на время. Замечала, что иногда красавицу от посредственности, или страшилку от нормальной отличают едва уловимые черты. И здесь так же. Чуть меняются нужным образом линии, и человек становится страшен, как демон. Помнишь, мы гравюры китайские изучали? Там герои с мечами и копьями, но лицами демонов. Так художник передал впечатление от боя мастеров.

— Человек так может?

— Может. И это очень эффективно. Но опасно. В погоне за результатом, бывает, пускают реального демона, и уже он изменяет черты лица.

— А без нечести можно обойтись?

— Конечно, мастера так и тренируются. Глянешь на такого, и все желание драться отпадает. Как говорят, лучший бой, который не состоялся. Противник на тебя посмотрел и проиграл. Плюс воздействие страхом на определенные центры. Так взглядом можно вызвать непроизвольное оправление.

— Ну, Лев Михайлович, — толкает шутливо наставница того в бок, — мы же за столом.

— Прошу прощения, увлекся, — улыбается он, — в животной среде тоже встречается, наиболее выражено у существ, которые не желают близкого контакта. Снежный человек, допустим, или другие, которых считают мифическими.

— Но их же не видят, — специально спорю я, — и поймать никак.

— Да поймать то можно, только что потом, — хмыкает Художник, — а насчет «не видят», так спроси своих однокурсников, многие ли видели рысь в лесу. Или хоть кабанов. Они тоже не хотят на глаза показываться.

— И что, считаете, что Рик применил такую технику?

— Очень похоже на то. Но я не слыхал о проявлении таких способностей у собак. Здесь конечно, и работа с образами. И энергетический посыл. Уметь надо. Ты вот не спряталась.

— Я, да, расслабилась.

— Зато знаешь теперь, какой у тебя защитник.