Форпост - Болеслав Прус

- Смотрите, пан, теперь берегитесь: раз уж завелись воры в деревне, они никого не пропустят. Ну, а в случае чего - первым делом сообщите мне.

Последние его слова так испугали уполномоченного, что с этого времени он стал на ночь брать к себе во флигель двух служащих, которые до сих пор ночевали в доме.

На обратном пути из имения урядник повернул кобылку к хате Слимака. Хозяйка как раз насыпала крупу в горшок, когда в дверях показалась его тучная фигура.

- Слава Иисусу Христу, - сказал он. - Ну, что у вас слышно?

- Во веки веков, - ответила Слимакова, - да так, ничего.

Урядник посмотрел по сторонам.

- Хозяин ваш дома? - спросил он.

- А куда ему деваться? Ендрек, сбегай-ка за отцом.

- Отличная крупа. Сами драли?

- А как же.

- Насыпьте-ка с гарнец в мешочек; я, как буду в другой раз, заплачу.

- А мешочек, пан, есть у вас?

- Есть там, в бричке. Может, заодно и курочку продадите?

- Можно.

- Так выберите какую-нибудь помоложе и положите туда же под козлы. Что, хозяин, не слыхали, кто это хотел у немцев лошадей украсть? - спросил урядник.

- А я почем знаю? - ответил Слимак, пожимая плечами. - Ночью я слыхал, как два раза выстрелили, а на другой день рассказывали, будто кто-то подбирался к их лошадям. А уж кто - не знаю.

- В деревне говорят, что Куба Сукенник и Ясек Рогач.

- Чего не знаю, того не знаю. Слыхал я, что они ищут работу, да найти не могут, потому что сидели за кражу.

- Водочки у вас не найдется? Пылища так и дерет глотку...

Слимак подал водку и хлеб с сыром. Урядник выпил, немного отдохнул и собрался уезжать.

- Вы тут, на выселках, остерегайтесь, - сказал он на прощание, - а не то либо вас обворуют, либо самих же посадят за воровство.

- До сих пор господь миловал, - ответил Слимак. - И у нас ничего не воровали, да и мы никого не трогали; так оно, верно, и дальше будет.

Урядник направился к Иоселю. Шинкарь принял его с восторгом, велел отвести кобылку в конюшню, а гостя пригласил в самую лучшую комнату, похваляясь тем, что все свидетельства у него в полном порядке.

- А вывески, как оно полагается, над воротами нет, - заметил гость.

- Сейчас будет, если пан урядник велит. Сейчас будет! - ответил шинкарь, стараясь усиленной вежливостью прикрыть внутреннее беспокойство.

За бутылкой портера урядник упомянул о нападении на лагерь.

- Тоже нападение! - насмешливо сказал Иосель. - Немцы постреляли для устрашения, а люди уже болтают, что на колонистов напала целая шайка. У нас ведь ничего такого никогда не случалось.

Вытерев платком усы и румяное лицо, урядник сказал:

- Шайка шайкой, а своим чередом то, что Куба Сукенник и Ясек Рогач вертелись возле лошадей.

Иосель поморщился и прищурил глаза.

- Как они могли вертеться, - ответил он, - когда в эту ночь они ночевали у меня.

- У вас ночевали? - переспросил урядник.

- У меня, - небрежно проронил Иосель. - Ожеховский и Гжиб сами видели, что уже с вечера оба они были пьяны, как скоты. И что им делать, - прибавил он, подумав, - как не пить? Если нет у мужика постоянной работы, все, что он заработает за день, к ночи он обязательно пропивает.

- Среди ночи они свободно могли удрать от вас, - заметил урядник.

- Может, и удрали. Хотя ночью конюшня у меня всегда бывает заперта, а ключ находится у мишуреса*.

______________

* Мишурес - слуга в корчме.

Разговор перешел на другие темы. Урядник просидел с часок у Иоселя, а когда кобылка его отдохнула, велел запрягать. Уже сидя в бричке, он сказал шинкарю:

- А ты, Иосель, присматривай за Сукенником и Рогачом.

- Что я им - отец или они у меня служат? - спросил еврей.

- Не то что служат, а как бы они тебя самого не обворовали; это такой народ...

- Буду остерегаться их.

Разместив мешки и бочонок так, чтобы они ему не мешали, урядник повернул домой. По дороге он задремал, но сквозь дремоту ему все время мерещились то Сукенник и Рогач, то шинкарь Иосель. Он видел Рогача с железными печными заслонками, видел Сукенника с медными дверными ручками, то их обоих вместе среди табуна лошадей, и всякий раз где-то возле них маячила бархатная ермолка или сладко улыбающаяся физиономия Иоселя. Минутами, словно из тумана, всплывало лицо молодого Гжиба или седая голова его отца. Тогда урядник вдруг просыпался и в изумлении озирался вокруг. Но, кроме его кобылки, белой курицы под козлами да придорожных деревьев, ничего не было видно.

- Тьфу! - сплюнул он. - Экое наваждение...

В деревне день ото дня исчезала надежда на скорый уход немцев с помещичьей земли. Сначала рассчитывали, что они не внесут в срок деньги Гиршгольду, но они внесли. Потом поговаривали, будто они ссорятся с Хаммерами, но они помирились. Предполагали, что они испугаются воров, подбиравшихся к их лошадям, но они не только не испугались, а сами нагнали страху на конокрадов.

- А все-таки им тут не по себе: не видать, чтобы они строились. Землю и ту еще не размежевали.

Это замечание высказал однажды вечером в корчме Ожеховский и запил его огромной кружкой пива. Но не успел он рот утереть, как что-то затарахтело, и к дому в краковской бричке подкатил землемер. Трудно было предположить, что это кто-нибудь другой, - так набит был возок колышками, мерными лентами и прочими принадлежностями. Да и Гжиб, который уже не раз имел с ним дело, сразу его узнал; узнали его и другие мужики - по обвислым усам и красному, как барбарис, носу.

Когда расстроенный Гжиб провожал домой Ожеховского, тот сказал, стараясь его утешить:

- А что, кум, может, он, землемер то есть, не к нам в деревню приехал, а так, завернул по пути переночевать?

- Дай-то бог, - ответил Гжиб. - Ох, хотел бы я, чтобы поскорей поженились наши дети и остепенился этот щенок Ясек.

- Ну, купим им землю в другом месте, - предложил Ожеховский.

- Пустое дело. Если за этим разбойником не смотреть в оба, то и землю продаст, и сам пропадет ни за грош.

- Моя Павлинка его устережет.

Гжиб, понурясь, задумался.

- Вы, кум, еще не знаете, - сказал он, - какой это пес. И вы, и я, и Павлинка - все трое будем его стеречь и то не устережем. Хоть бы этот шалопай одну ночь дома переночевал. Иной раз случается, что я по неделе его не вижу!..

Мужики распрощались, и оба легли спать, все еще надеясь, что землемер попал в деревню только проездом. Однако на следующий день им пришлось убедиться в своей ошибке. Чуть свет землемер встал, забрал из корчмы связку кольев, жестяную трубку с планом, оплетенную флягу с самой крепкой горелкой и отправился осматривать помещичьи земли.

В течение нескольких дней он расхаживал взад и вперед по полям в сопровождении целой толпы немцев. Одни несли - впереди или позади него длинные жерди, другие тянули мерную ленту, кто-то сооружал для него из колышков табурет, иные бесцеремонно заглядывали ему через плечо. Он гонял людей направо и налево, записывал у себя в тетрадке, чертил на доске, а когда припекало солнце, раскрывал над головой зонтик или, перебираясь на новый участок, по дороге жадно прикладывался к своей оплетенной фляге.

Мужики издали присматривались ко всем этим маневрам, но молчали. Наконец на четвертый день заговорил Вишневский:

- Кабы я, пес его дери, выдул столько водки, так, пожалуй, размежевал бы получше, чем сам землемер!

- Оттого он и землемер, - отозвался Войтасюк, - что башка у него крепкая.

Слимак тоже видел землемера, видел, как после его отъезда немцы сняли парусину с нескольких фургонов, запрягли в них лошадей и разъехались на все четыре стороны.

"Может, уезжают?" - подумал он.

Но через несколько часов они вернулись, медленно двигаясь с тяжелою кладью, и тотчас принялись ее разгружать: в одну кучу - бревна, в другую доски, в третью - щебень. И так в течение двух дней они свозили лес, камень, кирпич и известь, сваливая их в отдельные кучи на холме близ лагеря, шагов за триста от хутора Слимака.

В то же самое время все три Хаммера расхаживали по холму, отмечая колышками квадратную площадку размером около двух моргов.

Через несколько дней, когда приготовления были окончены, весь лагерь вдруг пришел в движение. Из лесу показалось человек двадцать плотников в синих брюках и куртках, с пилами, сверлами и топорами. Одновременно навстречу им из лагеря вышла группа колонистов-каменщиков с мастерками и ведрами, а позади на некотором расстоянии, сбившись в кучу, шли женщины, дети и колонисты-мужчины, разодетые по-праздничному. Все три группы собрались у подножия холма, где на одном возу стояла бочка пива, а на другом была навалена груда хлеба и колбасы.

Старик Хаммер надел, как всегда, выцветшую плисовую куртку, старший его сын Фриц, вырядился в черный сюртук, а младший, Вильгельм, в пунцовую жилетку с красными цветочками. Все трое казались очень озабоченными. Отец встречал гостей, перебегая от плотников к каменщикам и от каменщиков к женщинам; Фриц складывал в кучу толстые колья, а Вильгельм откупоривал бочку с пивом.