Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

К тому времени во всех домах находились раненые и обмороженные, которые не могли двигаться и самостоятельно ходить за едой. Поэтому тот, кого отправляли на поиски пропитания, был вынужден часами стоять в бесконечных очередях и все равно не получал достаточного количества продуктов. Думаю, что в Черткове было немало умерших от голода. В результате солдаты начали воровать, причем нередко при попустительстве своих офицеров. Немцы без зазрения совести открывали по ним огонь. Очень обидно расстаться с жизнью таким образом»

Нередкими были случаи столкновений между немецкими и итальянскими солдатами и, так сказать, в частном порядке. Корти вспоминает, как в канун нового 1943 года во время отступления «мы встретили на дороге немца, который нес в руках пироги. В день Святого Силивестра немцам выдавали «специальный паек». Он обратился к нам на своем языке. Валорци, который неплохо говорил по-немецки, ответил. После чего немец ехидно рассмеялся и принялся осыпать нас бранью. Отвечая, мы тоже не выбирали слова. А что нам оставалось делать? Не стрелять же в него. Но Валорци еще долго переживал, вспоминая этот неприятный эпизод».

Картины тяжких испытаний и полуголодного существования во время выхода из советского окружения на Дону остались в памяти итальянского офицера до конца его жизни:

«Наша группа офицеров тоже вошла в одну избу. Там были люди. Мы попросили чего-нибудь поесть. Русские молча указали нам на квашеную капусту в бочке. Яство показалось мне совершенно отвратительным, и я едва заставил себя проглотить немного противного месива. Но немцы, при активной помощи наших солдат, сожрали все подчистую. Зато как же там было тепло!

Я сел у стены на кипу пустых мешков и немного расслабился. Нужно было отдохнуть. Рядом со мной стоял мешок, где оказалась пшеничная мука. Я принялся вытаскивать оттуда по щепотке и есть. Мука прилипала к небу, приходилось все время слизывать ее языком».

«Все больше и больше людей стали поглядывать голодными глазами на убитую лошадь. Некоторые шли к ней и штыками отрезали куски мяса. Поскольку нам было категорически запрещено разжигать огонь, мясо ели сырым. Судя по рассказам, на вкус оно было отвратительным, но тем не менее восстанавливало силы.

Не выдержав мук голода, я решил последовать примеру соотечественников. Попросив у солдата штык, я осторожно отрезал небольшой кусочек мяса. Гола, заряжающий третьего орудия 2-й батареи, ободряюще кивнул, глядя на гримасу отвращения, исказившую мое лицо. Я засунул мясо в снег, откуда через некоторое время достал своеобразный замороженный бифштекс. Стараясь не смотреть на него, я принялся за еду. Вот, подумал я, расплата за былые излишества. Когда смерть близка, грехи человеческие, которые в нормальных условиях кажутся лишь мелкими прегрешениями, принимают угрожающие размеры».

«Иногда мы посылали кого-нибудь принести воды из колодца возле госпиталя. Она всегда была мутной и зеленоватого цвета, но на вкус казалась менее противной, чем в нашем колодце. Мы тогда не подозревали, что на дне того колодца на глубине трех-четырех метров лежат трупы двоих русских. Позже мне рассказали, что в госпитале об этом прекрасно знали, но все равно воду брали только оттуда»

Многие румынские солдаты, попавшие в плен еще в начале февраля 1942 года, сообщали, что «полковые интенданты вместе с офицерами присваивали себе из солдатского пайка жиры, сахар, мыло».

О том, как это происходило в приданных батальону Гельмута Вельца румынских ротах, немецкий комбат вспоминал так:

«Передо мной стоят два джентльмена в высоких зимних румынских шапках. Это командиры двух подчиненных мне румынских рот. Их окутывает целое облако одеколона. Несмотря на свои усы, выглядят они довольно бабисто. Черты их загорелых лиц с пухлыми щеками расплывчаты.

Такого упитанного подкрепления я никак не ожидал. Одно только мне непонятно — заявление обоих офицеров, что их подразделения ввиду плохого питания и истощения небоеспособны. Судя по командирам, что-то не похоже, надо взглянуть на солдат самому.

Спускаемся по склону обрыва, и вот уже стоим среди румын. Кругом, как тени, шныряют исхудалые солдаты — обессиленные, усталые, небритые, заросшие грязью. Сворачиваем за угол, и я останавливаюсь как вкопанный. Глазам своим не верю: передо мной тщательно встроенная, защищенная с боков от ветра дощатыми стенами дымящаяся полевая кухня, а наверху, закатав рукава по локоть, восседает сам капитан Попеску и в поте лица своего скалкой помешивает суп. От элегантности, поразившей меня утром, нет и следа. Только щекастое лицо осталось прежним — впрочем, это и неудивительно, когда можешь залезать в солдатские котелки.

Узнаю, что Попеску не случайно орудовал сегодня у котла полевой кухни, это он делает изо дня в день. Сам распределяет сухой паек, сам варит, сам выдает еду. У него тут есть своя особая система. Прежде всего наполняются котелки офицеров — мясом и бобами, почти без жидкости. Потом очередь унтер-офицеров. Они вылавливают из котла остатки гущи. А все, что остается — теплая безвкусная вода, идет рядовым. Таково правило. О том, чтобы оно строго соблюдалось, заботится сам Попеску — румынский боярин».

Да, в отличие от своих венгерских, итальянских и немецких коллег румынские офицеры на войне практически всегда устраивались в бытовом плане совсем неплохо. Сразу же после вступления войск Антонеску на территорию нашей страны вся находящаяся на захваченных ими землях сельскохозяйственная продукция стала объявляться «собственностью румынского государства», а весь скот — «блокированным».

В предписаниях армейским частям и оккупационной администрации указывалось, что войска «будут снабжаться за счет своей зоны и ничего не будет привезено из Запрутья»; необходимо «брать на месте все, что надо, все, что есть, брать без всяких церемоний; хлеб, крупный рогатый скот должны быть изъяты у населения для армии», «в каждом доме необходимо производить тщательный обыск и забирать все без остатка»; «за утайку продовольствия, малейшее сопротивление — расстреливать на месте, а дом сжигать».

Но даже из «изъятого без остатка» румынским солдатам мало что доставалось. Так, еще до начала наступления советских войск под Сталинградом питание рядового состава армии Антонеску было весьма небогатым. В докладной записке особого отдела НКВД Донского фронта в УОО НКВД СССР «О состоянии некоторых частей румынской армии (по материалам допроса военнопленных, направленных в Москву 26 октября 1941 года)», в частности говорилось:

«Продуктами питания личный состав румынской армии снабжается плохо. Суточная норма выдачи продуктов солдатам и офицерам составляет:

Горячая пища — 1 раз в день по пол-котелка на человека;

хлеба — 300–400 г;

повидло (иногда) — 1 столовая ложка;

масло (иногда)-1 столовая ложка;

консервы — 1 коробка в 225 г на 7 человек;

конфеты — 6 штук на два дня (если чай без сахара);

мед (иногда) — 1 столовая ложка».

К чести офицеров вермахта, нужно сказать, что даже в сталинградском «котле» в солдатские котелки они не забирались. Правда, в них и без того с каждым днем окружения пищи становилось все меньше, и голод понуждал «белокурых бестий» к сдаче в плен куда внушительнее, чем советские листовки и призывающие к капитуляции голоса из громкоговорителей.

«Я, хотя и с большим опозданием, получил донесение от высланной разведгруппы, — повествует Вельц о событиях, происходивших на участке его батальона 29 января 1942 года. — Возвратились только двое — двое из шестерых, но оба сияют от радости и несут в руках и под мышками хлеб. Килограммов двадцать, быстро прикидываю я. Один докладывает:

— Русские нас схватили около «тюрьмы». Но ничего нам не сделали. Наоборот, мужики оказались хорошими парнями. Безо всяких повели нас к полевой кухне и накормили досыта. Каждому по четыре половника. Гороховый суп — прима! Ну, я вам скажу, господин майор, прямо поэма! Потом нам сказали: «Двое могут вернуться». Мы бросили жребий: выпало мне и Вильгельму. Но сказать честно, лучше бы я там остался! Мы уже уходить собрались, а тут к нам подходит пожилой русский в очках и по-немецки говорит — ну это так только называется, что по-немецки, — но мы его поняли: мол, переходите все, жратвы хватит! И дал нам еще хлеба на дорогу».

Гельмут Вельц пишет, что вскоре после этого события на одном из участков обороны своего батальона он не обнаружил никого из солдат. «Они перебежали к русским под покровом темноты. И не без воздействия нашей вчерашней разведгруппы и русского хлеба».

Сильная все-таки штука — русский хлеб.

Под немцами

В феврале 1943 года, когда 6-й армии Паулюса в Сталинграде пришел конец и фашисты были отброшены от Волги, расстояние от передовой линии немецких окопов до границ Германии и даже Польши все еще исчислялось сотнями километров. В оккупированных гитлеровцами областях по-прежнему жили при «новом порядке» десятки миллионов людей, и освобождение их из-под иноземного ярма было делом совсем не простым и не быстрым.