Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

«Уже в декабре 1942 года дневной рацион составлял 200 г хлеба на передовой, 100 г в тылу, — написал после войны офицер-разведчик из шестой армии Паулюса Иоахим Видер. — Общую зависть вызывали части, имеющие лошадей. Впрочем, юмор висельников не покидал нас — так, иногда, вспомнив не без удовольствия последний гуляш из конины, мы хором затягивали фронтовую песню о немецком солдате на Востоке: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал».

А командир саперно-штурмового батальона 79-й пехотной дивизии вермахта Гельмут Вельц о сталинградском пайке декабря 42-го в книге воспоминаний «Солдаты, которых предали» повествовал так:

«Наши запасы уже подходят к концу. А то, что выдают ежедневно, мы съедаем сами: 100 граммов конины, 15 граммов гороха, 150 граммов хлеба, 3 грамма масла, 2 грамма жареного кофе и еще 100 граммов конского мяса на ужин. К этому добавляются три сигареты в день, две палочки леденцов и, если посчастливится, иногда плитка «Шокаколы» (шоколад с экстрактом колы. — Авт.) и клякса джема.

И все-таки, по сравнению с тыловыми службами, нам еще ничего. Теперь введены две нормы питания: для подразделений на передовой до штабов батальонов включительно, и другая начиная с командира полка — для солдат, находящихся позади. Еда считается чуть ли не на миллиграммы, а ремень затянут до предела. У нас пока положение сносное, так как повар в предыдущие недели немного сэкономил, а кроме того, мы забили обозных лошадей».

Посетив на Рождество отделение медицинского дивизионного пункта для страдающих от истощения на почве голода немецких солдат и офицеров, Вельц записывает:

«Здесь врачам приходится сталкиваться с такими неизвестными им явлениями, как всевозможные отеки и температура тела ниже тридцати четырех градусов. Умерших от голода каждый час выносят и кладут в снег. Еды истощенным могут дать очень мало, большей частью кипяток и немного конины, да и то один раз в день. Бланк-майстеру самому приходится объезжать все расположенные поблизости части и продовольственные склады, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Иногда не удается достать ничего. О хлебе тут почти забыли. Его едва хватает для тех, кто в окопах и охранении, им положено по 800 калорий в день — голодный паек, на котором можно протянуть только несколько недель. И все-таки раненые, лежащие вповалку в этой обители горя, завидуют им».

Здесь нужно отметить, что в последние недели сталинградского «котла» фельдмаршал Паулюс распорядился не выдавать продукты для своих раненых совсем. Факт, неоднократно подтвержденный немецкими источниками.

На позициях батальона Вельца «по случаю праздника выданы двойные порции еды. Каждый получил по два больших битка и полный котелок супа. Это единственное, что мы можем». Сами саперы и пехотинцы изготовили к рождественскому столу «солодовые конфеты».

«На открытой местности, чуть прикрытый, стоит чан с сиропообразной вязкой массой, — пишет немецкий комбат. — Хотя эта точка просматривается противником и регулярно обстреливается пулеметным огнем, солдаты все время бегают туда с канистрами, набирая в них черную жидкость. При этом есть потери: у пехоты трое убитых, а у нас — всего один раненый в ногу. Потом решили попробовать что-нибудь сделать из этой жидкости.

Сварили с двойным количеством воды, охладили, вылили загустевшую массу на железный щит, поджарили, разрезали на четырехугольные кусочки. Продукт этого творчества и есть солодовые конфеты. Пробую одну. Привкус минерального масла еще остался, но сладко и все-таки хоть какое-то угощение».

В отличие от немецких солдат, у генералов перебоев в снабжении по-прежнему не наблюдалось. Доказательством тому может служить рассказ того же Гельмута Вельца о найденном им и его солдатами 20 января 1943 года тайном продуктовом складе в здании штаба шестой армии:

«Здесь полно драгоценностей, давно ушедших в прошлое. Из двух полуоткрытых мешков поблескивают банки с мясными и овощными консервами. Из третьего вылезают пачки бельгийского шоколада по 50 и 100 граммов, голландские плитки в синей обертке и круглые коробочки с надписью «Шокакола». Рядом лежат мучные лепешки, сложенные в точности по инструкции — прямо по-прусски выстроены столбиками в ряд, которыми можно было бы накормить досыта добрую сотню человек. А в самом дальнем углу целая батарея бутылок, светлых и темных, пузатых и плоских, и все полны коньяком, бенедиктином, яичным ликером — на любой вкус.

Этот продовольственный склад, напоминающий гастрономический магазин, говорит сам за себя. Командование армии издает приказы о том, что войска должны экономить во всем, в чем только можно, боеприпасах, бензине и прежде всего — в продовольствии. Приказ устанавливает массу различных категорий питания — для солдат в окопах, для командиров батальонов, для штабов полков и для тех, кто «далеко позади». За нарушение этих норм и неподчинение приказам грозят военным судом и расстрелом. И не только грозят!

Полевая жандармерия без лишних слов ставит к стенке людей, вся вина которых состоит только в том, что они, поддавшись инстинкту самосохранения, бросились поднимать упавшую с машины буханку хлеба. А здесь, в штабе армии, который, вне всякого сомнения, по категории питания относится к тем, кто «далеко позади» и от которого все ожидают, что сам-то он строжайшим образом выполняет свои приказы, именно здесь целыми штабелями лежит то, что для фронта уже стало одним воспоминанием и что подбрасывается как подачка в виде жалких крох».

Союзники немцев, сражающиеся бок о бок с ними венгры, румыны, хорваты, итальянцы обычно не видели и этих «крох». Причем плохое питание в их частях имело место задолго до окружения на Дону и Волге, еще во время победоносного шествия союзных армий на Сталинград.

Уже летом 1942 года венгров возмущало, что немецкие части снабжались несравненно лучше их. 27 июня начальник генштаба венгерской армии констатировал: «Часто имеют место сильные столкновения, что не способствует добрым отношениям между союзниками». О «нежелательных трениях» между немецкими властями и командованием венгерских частей говорилось и в секретном приказе хортистского командования. Командиры дивизий и полков пытались пресечь эти противоречия угрозами. В одном из приказов по 46-му пехотному полку в июне 1942 года года говорилось: «За выражение недовольства питанием виновные будут наказаны. Но все должны знать, что больше 120 г мяса и 150 г хлеба все равно никто не получит».

Не устраивал немецкий паек и итальянцев. Командование продвигавшегося к Дону экспедиционного корпуса Муссолини считало, что он должен соответствовать итальянскому уставу. В ответ на такое требование немецкое командование ответило письмом, в котором говорилось: «Немецкий солдат не имеет права на твердый паек; он получает то, что родина и интендантство могут ему предоставить. Раздача производится в зависимости от наличия продуктов. Войска берут все, что имеется, из ресурсов страны, где они находятся. В соответствии с этим принципом немецкое интендантство не может гарантировать постоянное наличие всех продуктов, составляющих итальянский паек».

Однако «принимать меры к использованию местных ресурсов», то есть самим проводить грабежиреквизиции продовольствия, для итальянцев было довольно затруднительно по весьма банальной причине:

«Мы постоянно сталкивались, — отмечает командующий итальянским экспедиционным корпусом (КСИР) генерал Мессе, — с органами немецкой экономической оккупации, которые с невероятной оперативностью учреждались в захваченных населенных пунктах и накладывали руку на все имеющиеся ресурсы».

Несколько позже, во время отступления под Сталинградом зимой 1942–43 годов немцы стали «накладывать руку» и на собственно итальянские запасы. В своей книге «Немногие возвратившиеся» офицер КСИР Эудженио Корти вспоминает, как во время боев за станцию Чертково в Ростовской области службы, занимающиеся снабжением корпуса, бросили свои склады сразу же после появления советских танков. И далее:

«Немцы, защищавшие город, сочли склады своей военной добычей. Только в самый первый день итальянские солдаты сумели разжиться кое-какими продуктами. Уже на второй день немцы поставили у складов вооруженных часовых. Благодаря усилиям наших старших офицеров в городе начали действовать два пункта выдачи продовольствия. Но порции были очень маленькими. Только те, кто успел вовремя утащить что-нибудь со складов, питались нормально. Но несколько тысяч человек жили впроголодь.

К тому времени во всех домах находились раненые и обмороженные, которые не могли двигаться и самостоятельно ходить за едой. Поэтому тот, кого отправляли на поиски пропитания, был вынужден часами стоять в бесконечных очередях и все равно не получал достаточного количества продуктов. Думаю, что в Черткове было немало умерших от голода. В результате солдаты начали воровать, причем нередко при попустительстве своих офицеров. Немцы без зазрения совести открывали по ним огонь. Очень обидно расстаться с жизнью таким образом»