Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Зашли в другой дом — в чулане мука. Партизан подзывает меня и говорит: «Смотри, вот мешки с мукой грубого помола и мука по цвету сероватая — это мука хозяина, а вот мешок с мукой белой, мелкого помола — эту муку он наворовал из горящих складов Новгорода, когда наши отступали. Эту муку, как государственную, мы и берем». Хозяин молчит. Муку унесли».

Пришло время фашистам убираться восвояси, и летом 1943 года прозвучал лозунг Центрального штаба партизанского движения: «Ни грамма хлеба, ни одного зерна не дать немцам!». В связи с этим орган Старобинского райкома Компартии Белоруссии газета «Советский патриот» писала: «Каждый крестьянин должен сейчас планировать, как лучше убрать свой урожай и где его лучше спрятать, чтобы он не достался злому врагу фашисту. Лучше свой хлеб уничтожим, когда это надо, но не дадим его врагу». Но так легко и говорить, и писать, когда ты сам этот хлеб не растил. Как и летом 1941 года, крестьяне не испытывали никакого желания сжигать на корню выращенный своими руками хлеб и уничтожать скот. Этим занялись гитлеровцы.

«Вскоре после того, как было приказано, мы ушли из этой деревни, нам встретилось стадо коров, — пишет в своей книге об осеннем отступлении немецкой армии в 43-м из-под Смоленска Армин Шейдербауер. — По ничего не подозревавшим, мирно пасущимся животным наш пулеметчик дал несколько очередей. Выполнялся приказ, согласно которому в руки противника не должно было попасть ничего, что могло бы ему пригодиться в будущем. Все, что могло использоваться для размещения войск, должно было сжигаться. Продовольствие, транспортные средства, оружие и снаряжение должны были уничтожаться в рамках проведения тактики «выжженной земли». Это было последствием примера, который был подан врагом в 1941 году».

Ссылку немецкого офицера на «пример врага» вряд ли можно считать все объясняющей и уж тем более как-то оправдывающей драпающие войска «нибелунгов». Этот «пример» им был подан собственными отцами, солдатами кайзеровской армии во времена еще Первой мировой войны. Об их действиях не в «варварской» России, но в цивилизованной Франции, бывший в то время корреспондентом газеты «Биржевые ведомости» в Париже Илья Эренбург в своей книге «Люди. Годы. Жизнь» вспоминал так:

«Вот моя запись, относящаяся к 1916 году:

В Пикардии немцы отошли на сорок-пятьдесят километров. Повсюду видишь одно — сожжены города, деревни, даже одинокие домики. Это не бесчинство солдат; оказывается, был приказ, и саперы на велосипедах объезжали эвакуируемую зону. Это — пустыня. Города Бапом, Шони, Нель, Ам сожжены. Говорят, что немецкое командование решило надолго разорить Францию. Пикардия славится грушами, сливами. Повсюду фруктовые сады вырублены. В поселке Шон сначала я обрадовался: груши, посаженные шпалерами, не срублены. Я подошел к деревьям и увидел, что все они подпилены, их было свыше двухсот. Французские солдаты ругались, у одного были слезы на глазах».

Время выдает только одна деталь: саперы на велосипедах.

Осенью 1943 года в Глухове, накануне освобожденном нашей армией, я увидел фруктовый сад, а в нем аккуратно подпиленные яблони; листья еще зеленели, на ветках были плоды. И наши солдаты ругались, как французы в Шоне».

В вышедшей в 1995 году книге Е.С. Федорова «Правда о военном Ржеве» говорится о том, что оставшееся в оккупации население города первое время жило за счет собственных продуктовых запасов и тем, что успело награбить в период безвластия. Потом «основным пайком являлся обед с немецкой кухни. Лица, уклоняющиеся от работ на нужды немецкой армии, лишались пайка. С января по апрель 1942 года нетрудоспособному населению три раза выделяли по нескольку кг льносемени, оставшегося на складе «Заготзерна». В июне 1942 года всему населению по карточкам выдавали по 1 кг 250 г муки на взрослых и по 750 г на детей, масло растительное по 125 г на взрослого и по 100 г на детей».

Потому, когда гитлеровцы в Сталинграде пели: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал», в оккупированном ими Ржеве была в моде другая песня:

Шелковый синий платочекНемец принес постирать,Хлеба кусочек, мыла брусочекИ котелок облизать…

Дмитрий Каланчин вспоминал:

«В октябре 1941 года в Донецк (тогда Сталино) пришли немцы. Скажу так: были те, кто их ждал, и немало. Помню, стоял в очереди за хлебом, бабки судачили: «Немцы идут, магазины открывают. Там всего полно и раздают чуть не даром». Но немцы ничего не открывали, им до нас заботы никакой не было. Не знаю, сколько у них получали полицаи и те, кто в комендатуре работал, а те, кого они мобилизовали на восстановление промышленных объектов, взорванных нашими при отступлении, получали 300 граммов хлеба в день, и все на том».

В это же время в Белоруссии занятые в промышленности рабочие получали в день по 150–250 г хлеба и по миске супа или баланды. Иждивенцы и дети не получали ничего. Тогда в Минске стал популярным брошенный советскими подпольщиками лозунг «Долой гитлеровские 100 грамм хлеба, да здравствует сталинский килограмм!».

В оккупированном фашистами Краснодаре работающим полагалось по 200 граммов хлеба в день, остальным жителям ничего не полагалось. В уже упоминаемом Ржеве «в ноябре 1941 была создана биржа труда, открыты маслобойня, жестяная, столярная, кузнечная, веревочная мастерские. Работающие по нарядам старост для комендатуры получали суп и хлеб 150–250 г, работающие на производстве — сухой паек». Из чего этот «паек» состоял, осталось неизвестным, зато известно другое. «Ухудшающееся положение с продовольствием привело в дальнейшем к случаям людоедства». (Несколько пойманных на этом деле жителей Ржева были показательно казнены оккупантами. — Авт.)

Не принявшая и попросту ненавидевшая Советскую власть Людмила Осипова в 1941 году жила в занятом гитлеровцами Царском Селе (с 1937 года г. Пушкин. — Авт.) под Ленинградом. Вот несколько записей из ее «военного дневника»:

«23 декабря.

Умер Александр Нилович Карцев. Умер, имея несколько фунтов гречневой крупы и муки. Умер от голода, имея, по нашим понятиям, очень много золота. Это еще один вид самоубийц. Люди боятся будущего голода и потому голодают до смерти сейчас и умирают на продуктах. (все) боятся будущего. А настоящее таково, что никакого будущего может и не быть.

24 декабря.

Морозы стоят невыносимые. Люди умирают от голода в постелях уже сотнями в день. В Царском Селе оставалось к приходу немцев примерно тысяч 25. Тысяч 5–6 рассосались в тыл и по ближайшим деревням, тысячи две-две с половиной выбиты снарядами, а по последней переписи управы, которая проводилась на днях, осталось восемь с чем-то тысяч. Все остальное вымерло. Уже совершенно не поражает, когда слышишь, что тот или другой из наших знакомых умер. Все попрятались по своим норам и никто никого не навещает без самого нужнейшего дела. А дело всегда одно и то же — достать какой-нибудь еды.

Нет, как бы мы ни ненавидели большевиков и как бы мы ни ждали немцев, мы никогда не скажем про себя и про них «мы».

27 декабря.

Как медленно идут дни. И все они такие безнадежные и безрадостные. Люди перестали любить и ненавидеть. Перестали о чем-либо говорить и думать, кроме пищи. Почти всех нас мучают теперь сны. Все время снится еда. Всякая.

По улицам ездят подводы и собирают по домам мертвецов. Их складывают в противовоздушные щели. Говорят, что вся дорога от Гатчины с обоих сторон уложена трупами. Эти несчастные собрали свое последнее барахлишко и пошли менять на еду. По дороге, кто из них присел отдохнуть, тот уже не встал.

Любопытен теперешний фольклор. Он тоже относится к еде. Ходит масса всяческих легенд обо всяческих съедобных чудесах. То немецкий генерал нашел умирающую от голода русскую семью и приказал ей выдавать каждый день по ПЯТИ хлебов НА ЧЕЛОВЕКА и по пяти кило картошки. Фантазия не идет дальше хлеба и картошки, то есть того, чего больше всего не хватает. Не мечтают ни о золоте, ни о чем другом. И таких легенд ходит невероятное количество».

В реальной жизни рассчитывать на благородство высокого немецкого начальника могли только те, кто на этих начальников активно работал, причем не в поле или заводском цехе, а на службе в комендатуре или полиции.

Во Ржеве полицейский кроме жалованья получал в день 400 г хлеба, сало, растительное масло. В Белоруссии хлебный паек полицая был и того меньше — 300 г. Правда, при этом ни ржевские, ни белорусские, ни прочие гитлеровские холуи, как правило, не бедствовали — хлеб и прочее им давал грабеж собственных сограждан.

В ноябре 1941 года в Царском Селе служащим городской управы выдавали (причем нерегулярно) раз в неделю по килограмму овса или ячменя, или мерзлую картошку. Дружившая с оккупантами Людмила Осипова получила от них работу в бане для военнопленных, а вместе с ней немецкий паек: 1 кг муки на неделю, 1 хлеб, 36 г жира, 36 г сахара и один стакан крупы.