В «игру» вступает дублер - Идиля Дедусенко

– Да, да, да, вы абсолютно правы!

В последнее время Пашин сильно пил, и Шкловский вскоре понял, что этот человек настолько же безопасный, насколько и бесполезный. Казалось, кроме этих нескольких слов, он позабыл все остальные. Зигфрид понимал, что у Пашина, как и у Василия, затосковала душа. Но он был слаб и наивен и ни на что не годился. Шкловский это тоже видел. Однако не всех можно было так легко распознать. Артисты, особенно женщины, премило улыбались завсегдатаю кулис и старались поскорей проскочить мимо, а по вечерам, собираясь у кого-нибудь за чашкой чая, судачили о том, как было бы хорошо убраться отсюда подальше, но куда уйдёшь… И вроде само собой получалось, что Сергей Ларский оказывался единственным собеседником, стоящим внимания.

Однажды Зигфриду показалось, что, когда они распрощались с Евгением Шкловским после неожиданной встречи на бульваре, до самого общежития за ним шёл какой-то человек, то сворачивая в переулок, то снова появляясь на противоположной стороне улицы. Слежка, причём плохо скрываемая, догадался Зигфрид. Почему «плохо»? Поручили неумелому агенту или хотят взять на испуг? Правильно ли он делает, что не заходит к Анне? Очень хочется её видеть. Но, пожалуй, всё-таки лучше сейчас прервать всякие связи, даже с Петровичем, во всяком случае – в шашлычной. И всё же в «берлогу» к Петровичу надо вырваться, предупредить его и Анну: пусть действуют осмотрительнее.

Утром, лёжа на кушетке в своей комнате, Зигфрид тщательно обдумывал создавшуюся ситуацию: почему внимание к Сергею Ларскому усилилось? Чем он мог навлечь на себя подозрение? Уж не Гук ли сыграл втайную? И не следят ли за Василием? Хотя тот и закрывал пол-лица платком, Виктор мог его узнать.

Зигфрид вышел в коридор. Пусто. Кажется, все ещё спят. Василий живёт в одной комнате с суфлёром. Как пригласить его к себе, не навлекая подозрений? Откладывать разговор не хотелось, но сейчас каждая мелочь может стать опасной зацепкой, если за ними и здесь, в общежитии, наблюдают.

Пока Зигфрид размышлял, медленно двигаясь с полотенцем к умывальной комнате, в коридор вышел заспанный Василий. Словно почувствовал, как он ему нужен. Зигфрид кивнул ему, приглашая к себе. Василий настороженно моргнул в обе стороны своими круглыми глазами и вошёл следом за Зигфридом.

После налёта на Гука Ларский как бы между прочим спрашивал, не знает ли Василий, как дела на заводе, у железнодорожников. Василий не знал, но понял, что надо сходить. Скоро, попивая обычный утренний кофе у художника, рассказал ему, что рабочие завода саботируют, а железнодорожники путают графики движения немецких эшелонов. Потом уже по собственному почину стал приносить и другие новости. Василий догадывался, что Ларскому это зачем-то нужно.

Сегодня впервые разговор шёл более открыто. Сергей, внимательно наблюдая за Василием, спросил:

– Тебе не кажется, что за тобой следят?

– Кто? – встревожился Василий.

– Ну, кто-нибудь…Ничего не замечал?

– Вроде бы нет, Сергей Иванович.

– Понаблюдай, проверь, потом мне скажешь.

– А если…

Зигфрид, отошедший к окну, резко повернулся к нему:

– Не паниковать! Веди себя как обычно. Не давай им карты в руки!

Василий догадался, кого имел в виду Сергей Иванович, и медленно кивнул. Зигфрид, уловив в его глазах тревогу, сказал как можно мягче:

– Я тебе доверяю… Иначе не позвал бы с собой, когда шли к Гуку. Конечно, всё это опасно, и ты можешь отказаться… Но разве лучше пресмыкаться перед фашистами?

– Да вы не беспокойтесь, Сергей Иванович. Это я с виду размазня, а вообще, ничего им не скажу, что бы они ни делали.

– Ну, я думаю, до этого не дойдёт, – приободрил его Зигфрид. – Просто будь осторожен.

«Но если даже и скажет, не выдержит, – размышлял Зигфрид, – то очень немного. В сущности, он ничего не знает. Разговора с Гуком не слышал. О Петровиче и Анне не подозревает». Немного успокоенный, Зигфрид, тем не менее, ещё несколько дней тщательно проверял, нет ли слежки, а за кулисами охотно обсуждал с Евгением Шкловским достоинства местных дам, посещавших театр. Через неделю его перестали провожать до общежития, и он решил, было, что всё сошло благополучно, но спустя три дня всё повторилось. Люди, идущие следом, менялись, а слежка по-прежнему велась открыто.

Зигфрид решил прощупать Шкловского, не его ли это люди. Когда тот пришёл за кулисы «поболтать», он как бы между прочим, со смехом сказал:

– Везёт вам, господин Шкловский, наши театральные дамы от вас без ума.

– А вы разве не имеете у них успеха?

– Театральные дамы любят покровителей, а я ничего не в состоянии им дать. Поэтому приходится искать удовольствий на стороне. Но в последнее время это стало затруднительно.

– Что так? – изумился Шкловский.

– За мной постоянно ходит человек: от шашлычной – к театру, от театра – к магазину. Пойди я к даме – он, пожалуй, захочет разделить со мной и мою привязанность.

– Ну, вы шутник! – громко засмеялся Шкловский, и Зигфрид тотчас поддержал этот смех. – Только я здесь ни при чём.

Шкловский умолк так же внезапно, как и рассмеялся. Зигфрид пожал плечами, весело развёл руками:

– Я так и думал, господин Шкловский, что это кто-то из моих тайных соперников.

Зигфрид сделал ударение на слове «тайных», Шкловский усмехнулся и ушёл. «Пожалуй, он действительно ни при чём, – подумал Зигфрид. – Значит, гестапо? Надо во что бы то ни стоило пробраться к Петровичу, передать шифровку для Анны. Рация должна работать именно теперь, когда я «под колпаком». Ночью он выбрался через окно, надев старый ватник и ушанку Василия.

Петрович хмуро выслушал Зигфрида, недовольно посопел и сказал:

– А ну как хватятся тебя! Время такое опасное. И как на патруль не наткнулся?

– Я же в обход, по горе шёл. Дольше, зато безопаснее. Вернусь так же.

– Ночью пойдёшь?

– Конечно, ночью. К тому же, утром я должен выйти из своей комнаты у всех на виду.

– Так опасно. В городе схвачена разведчица. Пришла из-за линии фронта. К кому шла? Не к нам?

– Вряд ли. Когда в последний раз Анна выходила на связь, ничего не говорили, не предупреждали.

– Но могли прислать, как Николая присылали.

– Не было никакой необходимости. Но положение осложняется, а мы сидим. До сих пор ничего не знаем о Морозове, не имеем списков заключённых. Я только и слышу: «Осторожнее, осторожнее»… Пока будешь осторожничать, всё прозеваешь.

– Морозова в городской тюрьме нет, – сказал Петрович. – Я попросил кое-кого прощупать охранника, жадного до денег. Да не знаю, правильно ли поступил.

– Правильно, – одобрил Зигфрид. – Приходится рисковать.

– А про девушку разное говорят. Одни – будто на связь к кому-то шла, другие – будто затем, чтобы создать молодёжную подпольную организацию. Она в гестапо.

– Девушка в гестапо, Морозов неизвестно где, Гука отпустили и не трогаем, а он и не торопится со списками… Действовать надо мне, Петрович, действовать.

– Куда тебе действовать, если за тобой «хвост» ходит? Тут другое – за Анну опасаюсь. Эта фрау Антонина так и вертится вокруг неё. Приходит, когда ей вздумается. И всё сидит, сидит, болтает, болтает… Уж не пронюхали ли про «Юрку»?

Зигфрид задумался. Если бы рацию засекли, вряд ли стали бы церемониться. В гестапо, конечно, знают, что Анна переводит с немецкого бумаги для городской управы, и там не могут не понимать, что из них тоже можно извлечь информацию. Да, Антонина ходит неспроста, за Анной следят. Надо что-то предпринять, а прежде всего, нажать на Гука, потребовать списки.

– Петрович, ты приходи завтра в шашлычную, может, что придумаю.

Утром Зигфрид, как обычно, уже кипятил воду на керосинке, чтобы заварить кофе. Потом пошёл в театр готовить декорации для вечернего спектакля и обнаружил, что слежка кончилась. Медленно прошёлся по бульвару, поджидая Гука. Тот вывернул из переулка, хотел проскочить мимо, но понял, что не удастся, и, не останавливаясь, сказал:

– Сегодня в пять на квартире.

Зигфрид прикинул: до спектакля успеет. В обед встретился с Петровичем в шашлычной, сказал, чтобы часа в четыре пошёл наблюдать за домом Гука. В театре нашёл Василия, освободил от работы «из-за простуды» и попросил проследить за Гуком от гестапо до самого дома. Ровно в пять Зигфрид постучал.

Гук открыл дверь. Он словно нарочно вырядился в форму гестапо. Самодовольно улыбаясь, пригласил в комнату. «Давит на психику», – подумал Зигфрид. Гук так же непринуждённо налил в рюмки коньяка, предложил выпить за взаимопонимание. «Подчёркнуто проводит параллель между первой и второй встречей, – опять подумал Зигфрид. – Даёт понять, что чувствует себя уверенно». Он тоже с самым непринуждённым видом взял рюмку коньяка и сел к столу.

– Мне кажется, в такой обстановке будет приятнее говорить, – заулыбался Гук, прищурившись. – Как полагаете, мой друг?

Последние два слова он произнёс с нажимом, вкладывая в них определённый смысл.