Подземные (Из романа «На дороге») - Джек Керуак

Все же я не могу смотреть Марду прямо в глаза — в сердце у себя: "О зачем ты это сделала?" — ощущая, в своем отчаяньи, провозвестие того что грядет.

Как будто еще недостаточно это был день той ночи с великой пьянкой Джоунза, которая стала ночью когда я выпрыгнул из такси Марду и бросил ее псам войны — человек войны Юрий сражается против человека Лео, каждый из них. — Начинаясь, Бромберг звонит по телефону и собирает подарки на день рождения и собирается ехать автобусом чтоб успеть на старый 151-й в 4.47 до города, Сэнд везет нас (в самом деле жалкий удел) к автобусной остановке, где мы пропускаем по быстрой в баре через дорогу пока Марду теперь уже ей стыдно не только за себя но и за меня тоже остается на заднем сиденье в машине (хоть и выдохшаяся) но при свете дня, пытаясь подремать — на самом деле пытаясь придумать себе выход из той западни из которой только я мог помочь ей выбраться если б мне дали еще один шанс в баре, преходяще изумленный, я вынужден выслушивать Бромберга продолжающего себе громогласно громыхать болботать свои соображения об искусстве и литературе и даже фактически ей-Богу анекдоты про гомиков пока хмурые фермеры долины Санта-Клара наливались у поручней, у Бромберга нет даже никакого понятия о своем фантастическом воздействии на обыкновенных — а Сэнду по кайфу, сам он тоже в действительности шиза — но это несущественные детали. — Я выхожу сообщить Марду что мы решили ехать следующим поездом чтобы пока вернуться в дом забрать забытый там пакет что для нее не больше чем еще один наворот тщеты и суеты она принимает эту новость официально сжатыми губами — ах любовь моя и утраченная моя заветная (старомодное слово) — если б я знал тогда то что знаю сейчас, вместо того чтобы возвращаться в бар, дальше трепаться, и вместо того чтобы смотреть на нее обиженными глазами, и т. д., и позволить ей лежать там в блеклом море времени заброшенной и неутешенной и непрощенной за грех моря времени я влез бы внутрь и сел бы с нею, взял бы ее за руку, обещал бы свою жизнь и защиту — "Потому что я люблю тебя и нет никакой причины" — но тогда будучи далек от того чтобы полностью успешно осознать эту любовь, я все еще пребывал в процессе размышления я выкарабкивался из собственного сомнения по ее поводу — но вот пришел поезд, наконец-то, 153-й в 5.31 после всех наших проволочек, мы сели, и поехали в город сквозь Южный Сан-Франциско и мимо моего дома, лицом друг к другу на сиденьях купе, проезжая громадные верфи в Бэйшо и я ликующе (пытаясь быть ликующим) показываю товарный вагон рывком поданный под бункеровку и видно как вдали вздрагивает загрузочная воронка, ух — но большую часть времени блекло сижу под перекрестными взглядами и выдавливаю из себя, в конце концов: "Я действительно чувствую что должно быть спиваюсь аж нос краснеет" — первое же что я мог придумать и сказать чтоб облегчить давление того о чем мне на самом деле хотелось рыдать — но в главном все втроем мы действительно печальны, едем вместе на поезде к веселухе, к кошмару, к неизбежной водородной бомбе.

— Сказав наконец Остину адью на каком-то кишащем перекрестке на Маркете где мы с Марду бродили в огромных печальных угрюмых толпах в смятенной массе, как будто вдруг потерялись в действительном физическом проявлении умственного состояния в котором были с нею вместе вот уже два месяца, не держась даже за руки а я озабоченно прокладывал путь через толпы (с тем чтобы выбраться побыстрее, терпеть не могу) но на самом деле поскольку был слишком «задет» чтобы держать ее за руку и вспоминая (теперь с большой болью) ее обычное требование чтобы я не обнимал ее на улице или люди подумают что она шлюха — закончившись, ярким потерянным грустным днем вниз по Прайс-Стрит (О обреченная Прайс-Стрит) к Небесному Переулку, среди детей, молодых симпатичных мексиканских лапочек причем при виде каждой я вынужден был говорить самому себе с презрением "Ах они почти все без исключения лучше Марду, мне надо лишь подснять одну из них… но О, но О" — ни она ни я много не говорили, и такая досада в ее глазах что в первоначальном месте где я видел эту индейскую теплоту которая в самом начале подвигла меня на то чтобы сказать ей, в одну из счастливых ночей при свече: "Милая то что я вижу в твоих глазах это вся жизнь наполненная любовным расположением не только от индианки в тебе но поскольку ты отчасти негритянка то неким образом ты первая, сущностная женщина, и следовательно самая, самая первоначально самая полно любовная и материнская" — там теперь и досада тоже, некая утраченная американская примесь и настроение с нею вместе — "Эдем в Африке", прибавил я как-то раз — но сейчас в моей обиде ненависть оборачивается другой стороной и вот спускаясь по Прайсу с нею всякий раз как вижу мексиканскую девку или негритянку я говорю себе: "бляди," все они одинаковы, всегда пытаются обдурить и ограбить тебя — припоминая все свои отношения с ними в прошлом — Марду ощущающая эти волны враждебности от меня и молчаливая.

И кто еще в нашей постели в Небесном Переулке как не Юрий — бодренький — "Эй я тут работал весь день, так устал что пришлось вернуться и еще чутка отдохнуть." — Я решаюсь высказать ему все, пробую сформировать слова во рту, Юрий видит мои глаза, ощущает напряг, Марду ощущает напряг, стук в дверь и возникает Джон Гольц (всегда романтически заинтересованный в Марду но как-то более наивно), он ощущает напряг: "Я зашел книжку попросить" — суровое выражение у него на лице и вспомнив как я обломил его по части избирательности — поэтому сваливает сразу же, взяв книгу, а Юрий поднимается с кровати (пока Марду прячется за ширмой переодеться из выходного платья в домашние джинсы) — "Лео подай мне штаны." — "Встань и сам возьми, они у тебя перед носом на стуле, ей тебя не видно" — смешное утверждение, и разум мой чувствует этот смех и я смотрю на Марду которая молчалива и внутрення.

В тот момент когда она уходит в ванную я говорю Юрию "Я очень ревную по части вас с Марду на заднем сиденье сегодня ночью, чувак, в самом деле." — "Я не виноват, это она первая начала." — "Слушай, ты такой — типа не позволяй же ей, держись подальше — ты такой донжуан что они все сами на тебя вешаются" — говоря это в тот миг когда Марду возвращается, метнув острый взгляд не слыша слов но видя их в воздухе, и Юрий сразу же хватается за ручку еще открытой двери и говорит "Ну ладно я пошел к Адаму увидимся там позже."

"Что ты сказал Юрию — ?" — Пересказываю ей слово в слово — "Боже напряг тут был непереносимый" — (баранье я озираю тот факт что вместо того чтобы быть жестким и подобным Моисею в своей ревности и положении я вместо этого молол Юрию нервную «поэтическую» чушь, как обычно, сообщая ему напряг но никак не позитивность своих чувств в словах — баранье я озираю свою дурость — Мне грустно почему-то увидеть Кармоди

"Бэби я собираюсь — как ты думаешь на Колумбусе есть цыплята? — Я там видела — И приготовить, понимаешь, у нас с тобой будет славный ужин с цыпленком." — "А," говорю я себе, "что хорошего в славном ужине с цыпленком когда ты любишь Юрия так сильно что он вынужден сваливать в тот миг когда ты входишь из-за давления моей ревности и твоей возможности как напророчено во сне?" "Я хочу" (вслух) "увидеть Кармоди, мне грустно — ты оставайся тут, готовь цыпленка, ешь — сама — я вернусь попозже и заберу тебя." — "Но так всегда начинается, мы вечно уходим, мы никогда не остаемся одни." — "Я знаю но сегодня вечером мне грустно мне надо увидеться с Кармоди, по какой-то причине не спрашивай меня у меня невообразимо печальное желание и причина просто — в конце концов я как-то на днях нарисовал его картинку" (Я сделал свои первые карандашные наброски человеческих фигур полулежа и они были встречены с изумлением Кармоди и Адамом и поэтому я возгордился) "и в конце концов когда я рисовал Фрэнка как-то на днях я заметил такую великую печаль в морщинках у него под глазами что я знаю он — " (себе: Я знаю он поймет как грустно мне сейчас, я знаю что он страдал точно так же на четырех континентах). — Взвешивая услышанное Марду не знает куда приткнуться но неожиданно я рассказываю ей о своем поспешном разговоре с Юрием ту часть о которой совсем забыл в своем первом пересказе (и здесь тоже забыл) "Он сказал мне "Лео я не хочу делать твою девчонку Марду, в конце концов я глаз на нее не ложил…" "Ах, так значит глаз не ложил! Вот так сказанул!" (те же самые зубки ликованья теперь порталы сквозь которые проносятся рассерженные ветра, а глаза ее блещут) и я слышу это торчковое ударение на концы слов где она нажимает на свои окончания как многие торчки которых я знаю, по некой внутренней тяжелой дремлющей причине, которую в Марду я приписывал ее изумительной современности выбранной (как я однажды спросил у нее) "Откуда? где ты научилась всему что знаешь и этой своей изумительной манере говорить?" но слышать теперь эти интересные окончания только бесит меня поскольку это происходит в явной речи о Юрии которой она показывает что не сильно против увидеть его снова на вечеринке или иным образом, "если он собирается и дальше так говорить про то что глаз не ложил", скажет она ему. — "О," говорю я, "теперь ты уже ХОЧЕШЬ идти на вечеринку к Адаму, поскольку там сможешь расквитаться с Юрием и отделать его — у тебя все на лбу написано."