Ты пожалеешь - Тори Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это еще кто?.. — недовольно бубню я, с тоской разглядывая стопку плакатов с черными силуэтами в обрамлении летучих мышей и черепов.
— Приглашенные музыканты. Интрига. Хотя никакой интриги нет — за них проголосовали все наши подписчики! — Никиас подмигивает мне и отваливает, а я до самого вечера расклеиваю эти гребаные афиши, а потом вырезаю улыбки, носы и глаза куче привезенных со склада тыкв.
***
Темная квартира встречает меня запахом старых газет и тишиной — после шума и неразберихи она кажется мне раем. Вешаю ключ на гвоздик у двери, щелкаю выключателем и в свете тусклой лампочки избавляюсь от грязных ботинок.
Мышцы гудят от приятной усталости, веки наливаются тяжестью.
Сидя в продавленном кресле, с удовольствием ем «королевский ужин» Харма — лапшу быстрого приготовления — и удовлетворенно улыбаюсь. Мне нравится такая жизнь — вольная и странная. В ней нет возможности строить долгоиграющие планы, но будущее больше не давит тяжелым грузом чужих договоренностей. Оно зависит только от меня.
А еще мне мучительно стыдно за свое пренебрежительное отношение к людям с метлами и уличным музыкантам. Вот уж точно: не зарекайся…
Воспоминания оживают и причиняют боль.
Я скучаю по папе, по своей не слишком уютной комнате, по брату… Скучаю по беззаботности. Скучаю по Дане.
По нему я скучаю так, что заходится сердце.
И в миллионный раз терзаюсь вопросом: почему?
Почему он так поступил, если тоже скучает и бродит по площади? Раньше судьба будто специально сталкивала нас лбами, а теперь он не ищет встреч. Может, он серьезно болен и не хочет сближаться? А вдруг он нуждается в помощи?
Настойчивый стук из прихожей пугает до судорог — я никого не жду.
Ставлю на пол пустую тарелку, на цыпочках крадусь к сияющему в темноте глазку и смотрю в него. На фоне болотной зелени стен стоит парень в расстегнутой кожаной куртке. Артем.
Пришел лечить меня и вторгаться в личное пространство.
И за это наверняка получит выговор от отца.
Нехотя поворачиваю замок и распахиваю дверь:
— Как ты узнал мой адрес?
— Катюха сказала. Вот, держи. — Он протягивает мне пакеты с ресторанной едой и фирменно улыбается. — Не будем нарушать традиции. И еще. Женька знает, что ты съехала. Не хочешь помощи от меня — пожалуйста, позвони ему.
Он машет мне, разворачивается, сбегает по ступеням вниз и скрывается из виду, и я не успеваю его поблагодарить.
От такого простого проявления заботы на ресницах выступают слезы — он присматривает за мной почти как брат.
А вот необходимость позвонить настоящему брату вызывает странную досаду.
Почему-то припоминается гимназия, где Женя, даже будучи старшеклассником, никогда меня не защищал. И объяснял: «Ника, нам нельзя опускаться до разборок».
Вот только другие дети почему-то опускались до них — щипали, обзывали, пинали и дразнили.
«Много слов, мало дела…» — так говорил о Жене папа, и в его голосе слышались нотки презрения. Мне было обидно за брата, но, может, папа был прав?
Мы не общались с понедельника, брат не в курсе моих решений. Но что он может? Выставить на продажу свою лондонскую квартиру, вернуться на родину и приобщиться к вольной жизни бомжа?
Быстро набираю ему сообщение, что у меня все хорошо. Что он может спокойно работать и не переживать. Что нечаянно услышала разговор Артема с отцом и решила никому не создавать проблем.
Подключаю телефон к зарядному устройству, заваливаюсь на скрипучий жесткий диван и накрываюсь тонким одеялом с головой.
***
Последнее утро октября ничем не отличается от вечера — в комнате полумрак и тишина, и мне приходится растерянно втыкать в серый потолок и долго соображать, а спала ли я вообще, или закрывала глаза всего на минуту?
Нашариваю тапочки, вылезаю из-под одеяла и плетусь в ванную, а потом — на кухню.
Я чувствую себя разбитой.
Дурные предчувствия теснятся в душе и, подогретые крепким кофе, перерастают в настоящий психоз — из трясущихся пальцев выскальзывают предметы, одеревеневшие плечи натыкаются на углы.
Оживает телефон — от Жени прилетает короткое сообщение с пожеланием счастливого Хеллоуина и обещанием приехать после католического Рождества. Тяжко вздыхаю.
Стекла снаружи царапает мелкий дождь, черные руки деревьев тянутся к небесам… Осень и тоска. Одиночество и холод.
Решаю внести в окружающую разруху дух Хеллоуина — взбираюсь на стул и привязываю к пустой гардине гирлянду с призраками и ведьмами, подаренную Никиасом в честь наступающего праздника.
Этот жест начальника поначалу даже показался мне милым и трогательным. Но потом в пакете с логотипом «Бессонницы» я обнаружила и кое-что еще.
Мою униформу на сегодняшний вечер.
Баварский костюм — легкомысленный, неприлично короткий, с оборочками, корсетом и огромным вырезом на груди. Его вид вызвал ужас. Остальным девочкам достались образы развратных медсестер, горничных и стюардесс, но Никиас отмазался: «Будем высмеивать популярные фетиши!»
Мне стоит огромных трудов выгладить этот чертов костюм утюгом 1970 года сборки и провезти его невредимым в переполненном автобусе, а теперь, спрятавшись в углу подсобки, я завязываю шнурок на корсете и поправляю юбки, а мимо беспрестанно снуют незнакомые люди.
Склонившись над зеркалом возле умывальников, я наношу макияж — покрываю лицо пудрой самого светлого оттенка, вместо румян использую серые тени, а губы крашу кроваво-красной помадой.
Вокруг по обыкновению разворачивается хаос — уборщицы надраивают полы, звукачи в спешке настраивают аппаратуру, бармены заставляют бутылками полки, шеф материт кого-то на кухне. Наконец Никиас собирает персонал в центре зала, раздает официантам блокноты и ручки, произносит напутственную речь и, перекрестившись, идет встречать гостей.
Этот клуб — мое первое рабочее место, и опозориться никак нельзя. Повторяю про себя номера столиков и пункты меню, натягиваю дежурную улыбку и спешу к разряженной толпе, но разящий удар по спине едва не сбивает меня с ног.
Резко оглядываюсь —
