Машина и винтики. История формирования советского человека - Михаил Геллер

Необходимость борьбы с «еврейством» объясняется извечным характером опасности, которая грозила русскому народу, а следовательно советской власти, реальному социализму, со стороны евреев. Советские «сионистоведы» неизменно ссылаются на первый «справедливый еврейский погром», происшедший в 1069 г. в Киеве, они «доказывают», что — по новейшим данным — татарское иго было по сути дела еврейским игом, ибо «многие евреи выступали в роли сборщиков дани».[14] Развивая теорию Ленина об империализме, как высшей стадии капитализма, советские марксисты-ленинисты утверждают, что в последней четверти двадцатого века сионизм стал последней стадией империализма.

«Сионизм» — враг одновременно внешний: Израиль изображается как центр всемирного заговора против Советского Союза и прогрессивного человечества, и внутренний: советские евреи — представляются агентами сионизма. На борьбу с Израилем мобилизуется все человечество, ибо «сионизм скрытным, тайным путем проникает во все жизненно важные ячейки государств всего мира, подтачивает изнутри все сильное, здоровое, патриотическое, прибирает к рукам, захватывает все главные позиции административной, экономической и духовной жизни той или иной страны». На борьбу с советскими евреями мобилизуются все силы советского государства. «Оптимальный путь решения» еврейского вопроса был, как утверждает Л. Корнеев, «четко обозначен в работах Ленина». Это — полная ассимиляция. Поскольку советские «сионистоведы» подозревают, что могут встретиться трудности на этом пути, а возможно и потому, что им хотелось бы «окончательно» решить еврейский вопрос, они предлагают, как альтернативу, метод «президента Уганды Иди Амина». «Комсомольская правда» опубликовала обширное интервью с Иди Амином, в котором он подробно объяснял свой метод: «В нашей стране не осталось ни одного из 700 проживающих здесь израильтян. Я отдал приказ об их выдворении, потому что они использовали свое пребывание в Уганде для установления контроля над нашей страной…»

В школьных учебниках по древней истории устранены все упоминания об Иудее, еврейском народе, религии, Библии — советские историки хотят, задним числом, вычеркнуть евреев из прошлого, в надежде, что они исчезнут и из настоящего. Директива распространяется и на другие страны социализма. В польских учебниках по древней истории также выброшены все упоминания о религии Моисея. В борьбу с «сионизмом» активно включены изобразительное искусство (моделью для карикатуристов служат рисунки из «Штюрмера») и художественная литература. В литературе, не нуждающейся в «научном» маскараде «антисионизма», откровенно излагаются антисемитские взгляды. Они могут носить форму объяснения эксцессов советской власти (в период революции, в годы сталинского террора) деятельностью евреев, разъедавших революцию изнутри (например, Валентин Катаев «Уже написан Вертер», «Новый мир», 1980 № 6; А. Иванов — «Вечный зов». «Роман-газета», 1978). Они могут открыто призывать к погромам (Иван Шевцов, Валентин Пикуль). Книги профессиональных антисемитов (типа Шевцова — Пикуля) постепенно раздвигают границы дозволенного антисемитизма. Партийная печать критикует их в тот момент, когда они переходят границу, создавая такой страшный образ врага, что, кажется, будто даже КПСС не в силах с ним сладить.

Страх, окружающий советского человека, живущий вокруг и внутри него, одновременно беспокоящее и успокаивающее средство. Враги пугают советского человека, но их присутствие дает логическое и мистическое объяснение всем трудностям. «Оглянешься, а кругом враги», — писал поэт в 1929 г. С тех пор неизмеримо увеличилась мощь советского государства, но еще больше возросло число врагов. Чувство защитников «осажденной крепости» настойчиво воспитывается советской системой со дня ее рождения. В осажденной крепости необходимо бояться и ненавидеть внешнего врага, плотным кольцом обложившего твердыню, подкапывающегося под стены, угрожающего «дому» и жизни. Подобного чувства не знали обитатели российской империи до революции: Россия подвергалась нападениям, сама нападала, имела врагов, но никогда не жила в состоянии осажденной крепости. Это чувство — результат вызова, брошенного вождями октябрьской революции миру: заявив о стремлении уничтожить старый мир и построить Новый мир, коммунистическая партия объявила всех, кто стал из пути строительства, врагами. Другими.

Враги стали оправданием всего, что делала власть, единственная сила, защищавшая стены крепости от Других. Враги виноваты в трудностях жизни, они отравляют души, они грозят новой войной. Появлением дополнительной угрозы на советской границе легко объяснялось вторжение в Чехословакию в 1968 г., вторжение в Афганистан в 1980 г., уничтожение южно-корейского самолета в 1983 г. Война, которую может предотвратить только советское руководство, — страшная опасность, вынуждающая забыть обиды и недовольства. Страх перед Другими вырабатывает чувство локтя, желание сбиться в кучу, в Коллектив.

Состояние осажденной крепости вырабатывает одновременно чувство страха, недоверия по отношению к своим, которые могут оказаться чужими, поддаться на соблазн врага. Если врагами — в свое время — оказывались дети либо родители, мужья и жены (и до сегодняшнего дня подвиги доносчиков остаются покрытыми славой), то совершенно естественно верить, что каждый может быть врагом, либо секретным сотрудником КГБ. Состояние тотального недоверия, знакомое западноевропейским странам по периоду немецкой оккупации, существует в значительно более интенсивной форме в Советском Союзе с 1917 года. Как и следовало ожидать, Сталин лучше всех выразил состояние тотальной подозрительности, атмосферы, в которой жили все советские люди. Хрущев вспоминает, что однажды без особого повода — и это особенно поразило членов Политбюро — Сталин вдруг произнес: «… Пропащий я человек. Никому я не верю. Я сам себе не верю».

А. Зиновьев назвал свою книгу о советском человеке «Гомо советикус». Он мог бы назвать ее — человек, который боится. Выведя советского человека за пределы его «крепости», описав гомо советикус в эмиграции, А. Зиновьев изобразил пришельца с другой планеты, из другого мира: боящегося всех и все, ненавидящего всех и все, твердо уверенного, что именно потому, что он всех боится и ненавидит, он — «сверхчеловек». Больше всего на свете боящийся КГБ, он приписывает Комитету магическое всемогущество, равное паническому страху, который он испытывает.

А. Зиновьев — пациент, описавший с точностью, свойственной больным и с ограничениями, им присущими, болезнь, старательно воспитанную у советских людей. Атмосфера страха превратила их в запуганных детей, опасающихся выхода из темной комнаты, в которой они заперты, ибо они убеждены, что больше нигде жить нельзя. Их темная комната до предела заполнена оружием, что еще больше усиливает страх. Единственным утешением являются другие обитатели этой же темной комнаты и охранники. Парализующим действием страха рождено одно из главных качеств советского человека: твердое убеждение, мистическая вера в то, что ничего нельзя изменить, что система будет существовать вечно, что она — как утверждает А. Зиновьев — судьба всего человечества.

Анонимный советский автор первого основательного исследования польских событий 1980—82 гг., распространявшегося в «самиздате», считает, что польская революция стала возможной, ибо Гомулка «впервые в истории испробовал «беспосадочный социализм».» Прекращение арестов, значительное снижение уровня репрессий «привело в Польше к снижению уровня страха».

Русский историк Василий Ключевский, рассказывая о борьбе русских с татарским игом, писал, что должно было вырасти два поколения людей, не знавших страха перед татарином, и именно эти люди вышли в 1380 г. на Куликово поле и разбили Мамая.

Труд

Каждая система производственных отношений формирует особый, соответствующий ее сущности, социальный тип человека, как экономического деятеля, в первую очередь — специфический тип работника…

Государство осуществляет контроль за мерой труда и потребления.

Действующая советская конституция ограничивается очевидностью: государство контролирует труд и потребление, как оно контролирует все. В предшествующей, сталинской, конституции (1936 г.) отношение государства к трудовой деятельности граждан выражалось красочнее и выразительнее: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина…» В этой формуле очень четко выражена особенность советского труда — принудительная обязанность и «дело чести». Конституция использовала одно из самых знаменитых изречений Сталина: «Труд в СССР есть дело чести, дело доблести и геройства». Частично войдя в основной закон, полная формула стала украшением ворот всех советских лагерей.