Потрясение - Лидия Юкнавич

Где мой Давид?

Помнишь, как мы впервые встретились, уже повзрослев? Ты пригласила меня; заходи, сказала ты. Заходи, посмотри, как я распорядилась твоим подарком, сказала ты на пороге отеля, который я тебе купил. Это было здание из кирпича, окрашенного в черный цвет. Три этажа поднимались вверх почти из самой воды: дом стоял так близко к реке, что можно было выбросить чашку из окна и услышать всплеск. На каждом этаже было шесть комнат. Красивая лестница с балюстрадой из вишневого дерева манила входящих наверх.

Той ночью я спросил, проститутка ли ты.

В квартале не было недостатка в высококлассных дамских клубах. Самым престижным считался «Дом всех наций» Кейт Вудс, где за сдельную оплату можно было купить женщину любого происхождения. В тесных и шумных рабочих кварталах процветали бордели попроще. Индустрия плотских утех переживала бум. И мой вопрос казался мне невинным.

Но твой ответ меня поразил – а ты процедила его сквозь столь плотно сомкнутые губы, что я представил, как скрежещут твои зубы:

– Я не мадам и не проститутка и никогда не стану ни той, ни другой в этой жизни, любовь моя. Я не торгую женскими телами. Я торгую историями, и эти истории доводят тело до предела.

Наверняка ты помнишь, как я тогда на тебя посмотрел. Растерянным коровьим взглядом, сказала ты потом.

Но в ту ночь ты была терпелива к моей глупости. Наклонившись ко мне, чтобы поцеловать, ты прошептала:

– Я привлекаю совсем иной тип клиентов, Фредерик. Переступающие порог моих комнат уносят с собой не банальные любовь и похоть, а желание снова пережить более интересный и яркий опыт. Экстатический опыт. Опыт на границе миров.

Мои слуховые реснички зашевелились.

– Смерть? – спросил я и рассмеялся – так смеется образованный рафинированный идиот, не понимающий, что происходит.

– Почти, – отвечала ты. – Скорее, мениск между болью и удовольствием. – Ты так сильно ущипнула кожу на моем соске, что у меня дернулась губа. Но я не издал ни звука.

В тот момент мы снова стали детьми.

– Я поднимаю на поверхность тела и психики истории столь глубоко сокрытые, что одна лишь мысль о том, чтобы поведать их другому, вызывает дрожь. Я пробуждаю эти истории, чтобы пробудить тело. Мое орудие – нарратив, я – эпицентр нарратива и его ось. В этих комнатах я совершаю кровопускание, и истории вытекают наружу, – объяснила ты. Все это было правдой, но тогда я был слишком невежественен, не уверен в себе и нервничал, и мои попытки остроумно пошутить и притвориться, что я все понимаю, не увенчались успехом.

– Значит ли это, любовь моя, что ты – бесконечная дыра?

Ты смерила меня взглядом, способным испепелить мозг и мошонку.

– Ни в коем случае. Твои странствия лишили тебя разума? – Ты подлила мне виски. – Неужто за время нашей разлуки ты стал моим красивым, но глупым кузеном? Бестолковый арт-объект – что за ужасное сочетание. Нет, ангел мой, я говорю о системах и практиках, которыми мы, люди, пользуемся для интерпретации поведения. Законы и практики в конце концов сами становятся системой, которую описывают. Экспонат «А», – ты очертила свою фигуру и голову взмахами кистей, – объект под названием «женщина». Одним словом, я; объект настолько несносный, что имбецилы решили переписать мою судьбу.

Я встал. Ты толкнула меня, велела сесть; твое тело возвышалось надо мной.

Ты зачитала обвинение, каким-то образом превратив это в соблазнение. Ты говорила о преступниках и корпорациях и о многом другом, чего я не понимал, но продолжал смотреть на тебя, не отворачивая ни головы, ни головки. Ты закончила откровением, о котором я думаю до сих пор:

– Если уж мне суждено существовать лишь в качестве бестолковой вещи, героини скучной истории, придуманной для меня еще до моего рождения идиотами, которым необходимо поделить всех женщин на матерей и шлюх, чтобы поддерживать общественный порядок… – тут ты сильнее прижалась своим органом к моему органу, – …то я по меньшей мере требую написать ее сама.

Твоя влага обильно излилась мне на бедра.

– Я не проститутка, как я уже сказала, – повторила ты. – А теперь позволь показать тебе мои комнаты.

В тот момент я услышал ответ на свои молитвы, Аврора.

Поэтому преданность тебе превыше всего.

Твой Фредерик

(стоит ли мне ревновать к этому Дэвиду?)

Вторая этнографическая заметка

Большинство из нас были родом из провинции Гуандун. В Тайшане и Синьхуэе нищета выкосила целые семьи, целые деревни. Голод и эпидемии накатывали волнами. Голод стоял страшный. Гражданские беспорядки электрическим разрядом прокатывались по деревням, полям, семьям, отдельным людям. Мы умирали. Жители соседних деревень, поколениями жившие бок о бок, вдруг прониклись друг к другу недоверием и стали врагами. Сев на корабли до Калифорнии или отправившись работать на тростниковых плантациях на Кубе или залежах гуано в Перу, мы спасали свои жизни. При виде матерей, которым не хватало молока, чтобы кормить младенцев, при виде своих детей, или детей брата, или соседских, чьи ручки были столь тонки, что, казалось, вот-вот сломаются, как веточки, при виде сестер, братьев, мужей, жен, родителей, умиравших от истощения на наших глазах, мы готовы были сесть в любую лодку, сулившую спасение.

Кто-то из нас высадился на Западном побережье и постепенно, нанимаясь на заработки, добрался до Восточного. Нам платили двадцать пять долларов в день; мы работали шесть дней в неделю. Тем, кто соглашался работать под землей, доплачивали, но мало. Работали руками. Рыли землю, дробили камень, прокладывали рельсы. Расчищали дороги, сдвигая в сторону глину, камни, грязь и снег. Ковали железо. Когда что-то нужно было взорвать, работали со взрывчаткой. Самые большие деньги платили тем из нас, кто готов был опуститься по веревкам и поместить взрывчатку в тоннели и щели в скалах, цепляясь за надежду – была ли это надежда? Или что-то другое? – что нас успеют поднять вверх до взрыва. Не знаю, почему мы верили, что не взорвемся вместе с каменными стенами, буравя дыры в скалах и чреве каньона и свисая с обрывов в корзинах.

Иногда смерть перестает быть смертью. Мы познали разницу между «быть никем в Гуандуне» и «быть дешевой рабочей силой в стране, где ведется великая стройка с целью обогащения». Мы видели белых рабочих, в основном ирландцев, и видели, что те зарабатывали