Наследство Пенмаров - Сьюзен Ховач

– Не думай о Джареде. Он мог тебя получить, но упустил свой шанс. Я не раз говорил ему, что когда-нибудь он пожалеет о своей уверенности в том, что каждая женщина, которая ему нравится, позабудет об обручальных кольцах, если он ласково с ней поговорит. Так что это будет ему хорошим уроком. – Он засмеялся, допил пиво и встал, но, поднявшись, заколебался. Смех исчез из его глаз. – И еще одно, дорогая, – сказал он. – Не ожидай от меня многого. Я старый человек, мои лучшие годы уже позади. Я не могу предложить тебе того, что под силу Джареду. Если тебе больше хочется замуж за него, то лучше скажи об этом сейчас, пока не поздно, потому что я не потерплю никаких глупостей у себя в доме. Либо ты выходишь замуж за меня и оставляешь Джареда в покое, либо выходишь замуж за него. Я мог бы заставить его жениться на тебе, если тебе так уж этого захотелось.

– Я не хочу замуж за Джареда, – сказала я, и это было правдой. Я знала, что он скоро мне прискучит, и не уважала его. Со старым мистером Рослином было все наоборот: я уважала его и знала, что он мне не прискучит. – Я с удовольствием выйду замуж за вас, – добавила я честно. – Правда.

– Что ж, благослови тебя за это Господь, дорогая, но могу я узнать почему? Джаред хорош собой, а мне шестьдесят два года, и я страшен как смертный грех! Объясни.

– Вы добры, – сказала я, – и вы все понимаете. Мне больше ничего не надо.

Через месяц мы обвенчались.

Я была замужем уже четыре года, когда впервые увидела Лоренса Касталлака. В целом семейная жизнь вполне устраивала меня; ведь мое положение стало намного прочнее, чем за все то время, что я прожила в Сент-Ивсе, хотя мне и приходилось много работать, иногда даже больше, чем раньше. Жизнь в качестве миссис Рослин, жены одного из самых зажиточных фермеров в Зиллане, владевшего своей землей, безусловно, была респектабельной и спокойной, но она была заполнена множеством ежедневных дел, таких как приготовление молочных продуктов, уход за курами и свиньями, уборка дома, стирка, глажка, готовка, выпечка хлеба, варка пива и приготовление более крепких напитков, чтобы в чулане всегда хранился достаточный запас еды и питья. К счастью, у меня были помощники, хотя глухая старуха умерла в первую же мою зиму на ферме, а ее внучка Энни была слишком глупенькой, чтобы работать самостоятельно, без постоянного присмотра. Я привезла с собой из Сент-Ивса Гризельду, чтобы она разделила со мной мою удачу, но, поскольку она умела управляться на ферме ничуть не лучше, чем я, тяжелые обязанности хозяйки дома полностью оставались на мне. Полегче стало, когда мой муж нанял двух девочек из Зиллана, чтобы помогать мне с готовкой и уборкой, но я по-прежнему каждый вечер ложилась спать совершенно измотанная. Хорошо, что кое в чем он уже был не так деятелен, как раньше, и ничто не мешало мне засыпать, как только голова касалась подушки. Правда, муж не терял надежд, и иногда, в первые месяцы брака, ему удавалось их осуществлять, но позже его неудачи делали ситуацию неловкой для нас обоих, и через год после венчания он перестал пытаться наладить нашу интимную жизнь.

Я ни о чем не жалела. Муж мой совсем не был мне неприятен, я к нему привязалась, а по окончании долгого, трудного дня мечтала только о том, чтобы поскорее заснуть.

Впрочем, жизнь моя состояла не из одной работы. По воскресеньям мы с утра ходили в церковь, а вечерами я практиковалась в чтении газеты, которую всегда покупала в Пензансе, когда по четвергам ездила туда на рынок. Муж гордился тем, что я умею читать и писать, и, наверное, был бы полностью удовлетворен своим вторым браком, если бы отношения с сыновьями складывались лучше.

У него было пятеро детей, но трое средних умерли в детстве, и выжили только старший и младший. Джосс был на одиннадцать лет младше Джареда, поэтому они были не слишком близки, но старший для младшего всегда был примером, и он принимал его сторону при любых семейных раздорах. А тот, конечно, не смог простить отцу женитьбу на мне.

Через полгода Джаред женился на дочери фермера из Мадрона, и мой муж, радуясь, что атмосфера в доме наконец-то разрядится, отдал ему приданое его матери – ферму, расположенную вверх по долине, которую они прежде сдавали в аренду. Это был простой каменный коттедж, а прилегающую землю покрывали холмы, сложные для обработки, но Джареда устроило то, что давало ему независимость. Он сразу же переехал в коттедж и стал всячески избегать встреч с отцом.

Вскоре его примеру последовал Джосс, который переехал к брату. В отличие от Джареда, который был любимчиком Джона-Хенри, Джосс и раньше не ладил с отцом. Это был угрюмый, сложный подросток, который возненавидел меня сразу же. Я совсем не жалела о том, что он покинул наш дом, но чувствовала себя виноватой в том, что мое появление разобщило семью. Муж молчал, но я знала, что он упрекает себя за то, что не увидел в интересе ко мне Джареда большего, чем просто мимолетное увлечение, и не предусмотрел печальных последствий нашего брака для себя и сыновей.

Закончился четвертый год моего замужества, и я уже привыкла к положению жены фермера. Я с нетерпением ждала ярмарки по случаю праздника Тела Христова в Пензансе, по случаю приходского праздника в Сент-Джасте и по случаю праздника урожая в Зиллане, я даже с радостью готовила угощение по случаю окончания сбора картофеля. Я перезнакомилась со всеми жителями деревни, от фермеров до шахтеров, от кузнеца до ломового извозчика, и, хотя никогда с ними близко не сходилась (потому что меня всегда считали чужой), все же как-то общалась с их женами и детьми.

Все, что меня окружало, стало казаться менее чуждым и даже начало ласкать глаз. Мне нравился большой холм, который поднимался к замку Чун, прямоугольная башня зилланской церкви, расположенная на пустоши, каменный моторный цех шахты Динг-Донг на гребне холмов на востоке. Но больше всего я полюбила ферму Рослин, ее облагороженные временем кирпичи, просторные комнаты, солидность темной, тяжелой мебели. Я любила каждую неровную каменную плиту в маслобойне, даже решетчатые окна гостиной, которые было так тяжело мыть. Летом я их открывала, и запах шиповника проникал в дом, подгоняемый мягким теплым ветерком с пустоши, а в кустах жимолости жужжали пчелы. Я наслаждалась этим; душа моя успокоилась. После многих лет борьбы я наконец обрела свой дом. Он был мне особенно дорог, потому что мне пришлось так долго за него бороться.

Жизнь моя была полна. Вероятно, мой брак мог бы быть более романтичным, но я сочла бы себя дурой, если бы всерьез возжелала романтики при подобных обстоятельствах. Помню, изредка я размышляла о том, каково было бы обзавестись детьми, но их отсутствие меня не расстраивало. Я не испытывала такого сильного материнского чувства, как иные женщины: ребенка мне заменял дом, и я страстно была к нему привязана. Мне казалось, что, пока у меня есть дом, я под защитой, у меня нет повода для беспокойства, я в блаженной безопасности.

Так шло время, чередовались времена года, и я считала, что моя жизнь достаточно приятна. Почему бы и нет? Мне никогда раньше так не везло. Я не понимала, что на самом деле жизнь проходит мимо меня стороной, пока в тридцать лет не увидела впервые Лоренса Касталлака.

Я встретила его вечером, когда свет был золотист, воздух все еще неподвижен, а разрушенные стены замка Чун дышали покоем. Стоял март, мягкий март, когда весенние цветы уже распустились, а теплый воздух предвещает лето. У нас в Корнуолле зимы теплые; ранняя весна скорее правило, чем исключение, а когда я впервые увидела Лоренса, стояла весна, весна 1890 года.

Догорал прекрасный день.

В тот вечер после ужина Джаред неожиданно зашел к отцу, а поскольку при виде его у меня всегда начинала болеть голова, я выскользнула из дому, чтобы подышать свежим воздухом. Почему я решила подняться на холм позади фермы, не знаю, но через несколько минут я уже видела его вершину и приближалась к развалинам замка Чун.

Замок этот совсем и не замок, а просто двойной ряд каменных стен, которые возвышались на вершине холма с незапамятных времен, но вид, открывающийся с этих стен, очень живописен, поэтому я не слишком удивилась, заметив, что кто-то уже наслаждается им. Но когда я увидела, что это не просто незнакомец, а благородный незнакомец, это меня поразило, потому что холм стоял в отдаленной части прихода и приезжие не утруждали себя поездкой к замку ради лицезрения горы камней.

Мы сказали друг другу лишь «добрый вечер», но я уже не могла не думать о нем долгие часы после нашей встречи. У него было печальное лицо. Глаза голубые, неожиданно кроткие. Что еще сказать? У меня нет сил его описывать; описания – занятие для людей, достаточно бесстрастных, чтобы наблюдать, а если не считать нескольких первых секунд, я никогда не была бесстрастна в отношении Лоренса Касталлака.

Потом я несколько раз встречала его в церкви по воскресеньям, а однажды в Пензансе в рыночный день даже столкнулась с ним лицом к лицу. И каждый раз, когда я его видела, со мной случалось что-нибудь такое, что, как мне раньше казалось, могло происходить только в романах, которые мисс Шарлотта Сент-Энедок давала мне читать в замке Менерион. Я чувствовала слабость. В груди начинало стучать, а под сердцем возникало странное ощущение, словно что-то опускалось. У меня даже колени начинали дрожать.