Наследство Пенмаров - Сьюзен Ховач

– Ничего страшного.

Опять повисло молчание. Я хотела сказать: «Я с сожалением узнала о смерти вашего отца», но слова не шли с языка.

Молчание уже становилось невыносимым, когда он непринужденно, словно это было совершенно естественно, произнес:

– Я пришел выразить вам свои соболезнования.

Несколько секунд я не видела ничего, совсем ничего, кроме его раскосых, темных, внимательных глаз, а когда наконец снова смогла ровно дышать и шок превратился просто в боль где-то далеко в горле, я осознала, что мир вокруг существует: куры кудахтали во дворе за открытым окном, птицы пели на карнизе, огонь потрескивал в кухонной плите напротив нас. Во рту у меня пересохло. Наконец мне удалось вежливо выговорить:

– Вы очень добры.

Больше я ничего не сказала. Я думала о Лоренсе, и было уже не важно, много ли знает этот мальчик, потому что мне все было безразлично, все, кроме того, что я больше никогда не увижу Лоренса.

– Может быть, поговорим в гостиной?

– Да. Пожалуйста.

Мы стояли в холле, который тогда располагался в передней части дома. Я больше не могла на него смотреть. Мои глаза застилали слезы.

В зеркало я увидела, что он сел за стол, словно ожидая, что ему принесут бокал вина: руки засунуты в карманы, стул накренен так, чтобы можно было тихонько раскачиваться на нем взад-вперед. Его небрежное поведение так меня задело, что я почувствовала злость. Это ослабило горе; через секунду слезы высохли и я смогла взять себя в руки.

– Зачем вы пришли? – коротко спросила я. – Полагаю, не только за тем, чтобы выразить соболезнования, но если это не так, то прошу меня извинить. Сегодня утром я слишком плохо себя чувствую, чтобы принимать посетителей.

Он не сказал, как ему жаль, что я плохо себя чувствую. Может быть, он догадался, что мое недомогание происходило от горя. А может быть, не поверил в само недомогание.

– Вы не сядете, миссис Рослин? – спросил он ленивым, спокойным голосом, покачиваясь на стуле. – Мне неловко сидеть, когда вы стоите. Конечно, с моей стороны было невежливо садиться без приглашения, и я приношу свои извинения. У меня не было намерения вести себя по отношению к вам так, словно вы не почтенная вдова, за которую себя выдавали.

– Мистер Касталлак…

– Прошу вас, – сказал он, резко вставая и придвигая мне стул, как джентльмен для леди, – прошу вас, садитесь и простите мне мои дурные манеры.

Я послушно села. Он сел напротив меня. Нас разделял стол, а за окном ветви шиповника скреблись о раму, покачиваемые легким ветерком.

– Как дела на ферме? – вежливо осведомился он. – Надеюсь, у вас все в порядке.

– Спасибо, все в порядке.

– Очень рад слышать. Знаете, отец о вас беспокоился. Его последними словами была забота о вашем благополучии.

Я не могла говорить. Я смотрела себе на руки и вспоминала голос Лоренса, который так любила: «Ты больше не будешь ни в чем нуждаться, обещаю. Тебе больше не придется думать о деньгах».

– Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, – сказал Марк Касталлак, – я уверен, что это можно будет устроить.

Я подняла на него взгляд. Черные глаза смотрели на меня без выражения. Уголки жесткого мужского рта чуть кривились в усмешке. Отворачиваясь от него, я увидела, что его рука скользнула в карман и он достал пять соверенов. Золото тускло заблестело в ярком утреннем свете.

– Вам, должно быть, предстоит много расходов, – проговорил он, аккуратно, мелкими, точными движениями складывая монеты в стопку на столе перед собой, – а ведь нет ничего более скучного, чем отсутствие достаточного количества денег для комфортной жизни.

Он откашлялся, взял один соверен и начал его разглядывать. Я наблюдала за ним, не в силах оторваться. Я думала, что он полностью поглощен разглядыванием монеты, когда вдруг он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.

Я встала и отошла к камину.

Монеты звякнули. В зеркале над камином я видела, что он складывает монеты обратно в карман.

– Помните, – повторил он, – если вам понадобится помощь, нужно только обратиться ко мне, и я сделаю все возможное, чтобы оказать вам содействие.

Я быстро, слишком быстро, сказала, мысли кружились в голове:

– Что ж, как раз теперь… – Я остановилась.

Он развернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня.

– Вам требуется помощь уже сейчас?

– Я… я в довольно затруднительном положении… – Я закусила губу. – Может быть, – холодно сказала я, – если бы можно было получить кредит, я могла бы предоставить в залог дом…

– Ах да, – пробормотал он, – дом. Да, я думаю, можно это устроить, миссис Рослин. Я думаю, это даже легко будет устроить.

Если бы он не повторял с таким нажимом это слово «устроить»! Мне не нравилось, что он произносит его так расчетливо.

– Можно посмотреть дом? – небрежно спросил он. – Если речь идет о займе, мне было бы интересно – это чистая формальность, разумеется, что за залог вы предоставляете.

– Очень хорошо, – сказала я, помедлив. – Если пожелаете.

Я пошла к двери, а он за мной. О эти небрежные движения, замечающие все вокруг острые узкие глаза! Мои ладони покрылись испариной. Когда я шла через холл, мне пришлось потихоньку вытереть их о юбку.

– Вот столовая, – сказала я, открывая дверь. – Мы ели здесь на Рождество и на Пасху и в день рождения мужа. Обычно мы едим на кухне.

Солидный дубовый стол поблескивал в солнечном свете; голубая фарфоровая посуда стояла в темном буфете. Лоренсу нравилась старая дубовая мебель. Она пережила не одно поколение семьи Рослин.

Марк молчал. Мы опять вышли в холл, и я направилась вглубь дома.

– Кухню вы уже видели.

– Да, – подтвердил он. – Кухню я видел.

Мы прошли через кладовую, мимо чулана и наконец пришли на маслобойню.

– Она очень старая, – сказала я. – Видите, какие неровные плиты. Это одна из самых старых частей дома.

– Да. А Энни сегодня нет?

– Она ушла к родственникам в Зеннор. Она ходит туда раз в месяц. – Я опять провела руками по юбке. Сердце забилось в груди.

Через кухню мы вернулись в малую гостиную, располагавшуюся сразу же за большой гостиной.

– Здесь я обычно сижу по воскресеньям и читаю газету, – сказала я. – Мы никогда не пользовались большой гостиной. Она предназначалась только для гостей – таких, как вы.

«И Лоренс», – могла бы добавить я. Мне вспомнилось, как мы с Лоренсом сидели здесь за бокалом вина, когда я впервые пригласила его в дом. «Какая милая комната», – сказал он. Лоренс любил этот дом так же сильно, как и я.

– Там еще пара буфетных, – сказала я, – и маленькая комната рядом с чуланом, где можно наполнить ванну и помыться, а так больше смотреть нечего.

– А наверху?

Повисла пауза. Мы опять стояли в холле. Я повернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела, что он смотрит на лестницу.

– Наверху смотреть нечего, – сказала я, – там лишь несколько комнат, большей частью из которых уже давно не пользовались. И еще, конечно, чердак. Очень хороший чердак с деревянным полом. Раньше там спала прислуга, а теперь и у Энни, и у Гризельды есть по комнате в дальней части дома. – Я снова повернулась в сторону гостиной. Теперь испарина выступила у меня на лбу, а руки дрожали так, что мне пришлось сжать кулаки, чтобы не было заметно, что пальцы трясутся. – Пойдемте присядем. Не хотите ли вина?..

– Мне бы хотелось посмотреть комнаты наверху. – Он был безупречно вежлив, бесконечно вкрадчив.

– Я…

– Разве это нельзя… устроить, миссис Рослин?

Потом была долгая пауза, которую ничто не могло заполнить. Я не могла ни дышать, ни говорить, ни думать. Но эта заминка прошла. Они всегда проходят, эти ужасные долгие секунды, когда невозможно поверить в то, что совершается у тебя перед глазами, а когда они уже позади и ты убеждаешься в реальности происходящего, так много сразу происходит, что чувствуешь, как все запутывается. В следующий миг сердце мое болезненно екнуло, в желудке стало нехорошо, в глазах потемнело. Я подумала: «Нет, этого не будет». Потом: «Это не имеет значения». И наконец: «Он предлагает мне кредит, где дом выступает в качестве залога; в этом нет ничего неподобающего; эти деньги – не подарок; это заем, что может быть более основательного, чем кредит, полученный под честный залог? Все остальное не имеет значения. Ничто другое не будет иметь значения».

– Очень хорошо, – вежливо сказала я. – Как пожелаете.

И мы пошли вверх по старой деревянной лестнице с резными перилами на верхнюю площадку, и я начала показывать ему верхние комнаты.

– Вот комнатушка Гризельды… а вот Энни…

Я старалась не вспоминать о Лоренсе, потому что лучше всего было о нем не думать. Но все равно думала о нем. Слезы горячими иглами кололи мне глаза.

– В этой комнате жил Джаред… а в той – Джосс…

Я двигалась как можно медленнее, чтобы дать себе время подумать, но думать я не могла, как не могла утешиться; все, на что я была способна, – это сказать себе, что ничто не разрушит моей любви к Лоренсу, а менее всего – незначительный эпизод, который я скоро забуду.