Руссо и Революция. История цивилизации во Франции, Англии и Германии от 1756 г. до 1756 г. и в остальной Европе от 1715 г. до 1789 г. - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она появилась в его жизни 12 июля 1788 года с посланием от брата. Ей было двадцать три года, и она работала на фабрике по производству искусственных цветов. Гете поразили ее свежий дух, простой ум, зарождающаяся женственность. Он пригласил ее в свой садовый домик в качестве экономки, а вскоре сделал своей любовницей. Она не получила никакого образования и, по словам Гёте, "совершенно не понимает поэзии",75 Но она доверчиво отдалась ему и дала ему физическое удовлетворение, от которого Шарлотта, очевидно, отказалась. В ноябре 1789 года, когда она была близка к материнству, он забрал ее в свой веймарский дом и открыто сделал своей женой, кроме имени. Шарлотта и двор были шокированы тем, что он переступил сословные границы и не смог завуалировать незаконную связь; такая реакция причинила ему и Кристиане много горя; но герцог, старый знаток любовниц, стал крестным отцом ребенка, который родился на Рождество 1789 года, и Гердер, суровый, но снисходительный, окрестил его Августом.
Гете, так часто любивший, но только теперь ставший отцом, нашел много счастья в "маленьком человеке" и "маленькой женщине" - "das kleine Weib". Она вела для него хозяйство, с любовью слушала его, даже когда не понимала, и дарила ему здоровье. "С тех пор как она впервые переступила этот порог, - говорил он другу, - я не испытывал от нее ничего, кроме радости".76 Единственным ее недостатком в его глазах было то, что она любила вино даже больше, чем он, и это иногда приводило ее к почти неконтролируемому веселью. Она часто посещала театр и ходила на танцы, а Гете оставался дома и воспевал ее в своих "Рёмистых элегиях" (1789-90), написанных в манере Проперция и с моралью Катулла. В этих "Римских элегиях" нет ничего траурного; они получили свое название от "элегического" метра, состоящего из чередующихся гекзаметров и пентаметров; и речь в них идет не о Риме, а о веселой вдове, сквозь маску которой мы видим саму Кристиану.
Все, что хранят в себе твои священные стены, вечный Рим,
кипит жизнью; но для меня все молчит и мертво.
О, кто мне прошепчет, когда же я увижу за створками
ту прелестную форму, которая, сгорая, оживает? . . .
Не раскаивайся, любовь моя, что так скоро сдалась!
Доверься мне; я не считаю тебя смелой; Я чувствую лишь благоговение... . .
Александр и Цезарь, Генрих и Фредерик, могучие,
Мне бы с радостью отдали половину славы, которую они заслужили,
Если бы я только предоставил им одну ночь на диване, где я лежу;
Но они ночью Оркуса сурового, увы, удержаны.
Поэтому радуйся, о живая, блаженствуя в своей освещенной любовью усадьбе,
Пока печальная волна темной Леты не омочила твою беглую ногу.77
Может, та симпатичная вдова и была римским воспоминанием, но теплота этих строк исходила от Кристиана. В конце концов, разве он не изучал искусство?
И все же чуткою рукою
Отмечать прелестные изгибы ее груди,
Мудрыми пальцами скользить по гладкому бедру, Ведь так
я овладеваю ремеслом античного скульптора, Размышляю,
сравниваю, постигаю, Чтобы взглянуть
ощущающим взором И почувствовать видящей рукой.78
Веймарские дамы были не в восторге от такого дешевого обнажения их прелестей, а величественная Шарлотта оплакивала вырождение своего Галахада. Даже Карл Август был немного встревожен, но вскоре успокоился. Когда вдовствующая герцогиня возвращалась из Италии, он послал Гете в Венецию, чтобы тот проводил ее домой. Его пребывание там (с марта по июнь 1790 года) затянулось до неприятных ощущений; он тосковал по Кристиане и выплескивал свое раздражение на итальянских лавочников и гигиену в "Венецианской эпиграмме" - наименее привлекательном из своих произведений.
По возвращении из Венеции он обнаружил, что Французская революция приводит молодежь Германии в экстаз, а правителей - в страх. Многие его друзья, в том числе Виланд и Гердер, аплодировали свержению монархического абсолютизма во Франции. Гете, понимая, что все троны находятся под угрозой, встал рядом с герцогом и советовал быть осторожным; так много людей, говорил он, "бегают с метелками в руках, тогда как, как мне кажется, им лучше искать кувшины с холодной водой", чтобы сдерживать огонь.79 Он подчинился приказу Карла Августа сопровождать его в кампании Первой коалиции против Франции. Он присутствовал в битве при Вальми (20 сентября 1792 года), спокойно выдержал обстрел и разделил поражение. Один немецкий офицер записал в своем дневнике, что когда поэта-советника попросили прокомментировать это событие, он ответил: "С сегодняшнего дня и с этого места начинается новая эпоха в истории мира".80; подтверждений этой "истории" у нас нет. Как бы то ни было, вернувшись в Веймар, Гете энергично писал против революции, которая вступала в период (1792-94) своих эксцессов и дикости.
Эти события подтвердили в Гете естественный поворот зрелого ума от стремления к свободе к любви к порядку. Как любой дурак может быть оригинальным, так и Гете чувствовал, что "любой дурак может жить произвольно".81 безопасно нарушая обычаи или законы, потому что другие их соблюдают. Он не испытывал энтузиазма по поводу демократии; если бы такая система когда-либо применялась на практике, она была бы суверенитетом простоты, невежества, суеверия и варварства. Он был добр и щедр в своей сфере и тратил часть своих доходов на тайные благотворительные учреждения,82 Но он сторонился толпы. В присутствии толпы или незнакомых людей он гордо и робко замыкался в себе и находил единственное счастье в своем доме. В эти тревожные годы (1790-94) он впал в мрачное оцепенение, от которого его пробудило прикосновение пылкой юности Шиллера и состязание его пера.
VI. ОЖИДАНИЕ ШИЛЛЕРА: 1787-94
Когда Шиллер добрался до Веймара, Гете был в Италии. Поэт, почти лишенный гроша, признался, что завидует отсутствующему советнику. "Пока он пишет
