Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ритмизованное благозвучие фортепиано, Курёхин, глумливо ухмыляясь, ёрзает у рояля. Всё более резкие и рваные ритмы.
Клочья сиреневого тумана.
Над массивной, покачивавшейся задницей слона в пантомимике боевых искусств, будто б угрожая самому Богу, выбрасывали кулаки в небо Кинчев, покойный Цой, и Гаркуша приплясывал – в необъятном жёлтом пиджаке в клетку, зелёных дудочках, и нежно, и нервно пел Гребенщиков, хотя ни голоса, ни гитары временами не было слышно… и, оскальзываясь, Шевчук надрывно прощался с последней осенью… И прорезывался всё же голос Гребенщикова, он словно исполнял серенаду, преклонив колено, перед неведомой красавицей, которая забралась в люльку на спине слона, под колыханья алого, с золотою бахромой, балдахинчика.
– Я в Стокгольме «Поп-механику» видел, там слонов было много, целое стадо, а тут один, – разочарованно протянул Тима, выпив и закусывая суфле.
– Смотрите, смотрите! – дёрнула за рукава Тиму с Сосниным Алиса.
– Почему «Суп с котом»? – зашептала Света.
Передние ступни слона куда-то проваливались, словно мощные опоры, лишённые вдруг фундаментов, а зад вздымался, вздымался; валясь головою вниз, слон панически мотал хоботом, и в пропасть посыпались фигурки с гитарами, и пыльная бездна поглотила огромную, во весь экран, морщинистую слоновью задницу с крысиным хвостиком.
Пафосно запел Кобзон, стоявший у скульптуры «Девочки с лейкой». – Свистят они, как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения.
К Кобзону подмонтировались панорама африканской саванны, бегущая стая страусов.
От стаи отбивается страусёнок.
Реклама дичи: индейки, цесарки, фазаны.
Параллельный сюжет боевика, который наскучил рутинными перестрелками, круто менялся, но после эффектного взрыва – синхронная перебивка: и на этой экранной грани тоже одинокий страусёнок, тоже реклама дичи.
Надежда – наш компас земной… – пропели длинноногие, мельтешившие вокруг Кобзона, жонглировавшие живым огнём подтанцовщицы. О, рокеры стыдливо канули, Кобзон превращался в ведущего солиста вампуки! Оркестранты оккупировали изогнутые балюстрады и площадки дубликата Испанской лестницы, подтанцовщицы скрылись в круглых боковых беседках-кулисах, монументальный тёмносиний Кобзон с густо-розовым галстуком, приклеенной ко лбу каштановой причёсочкой и микрофоном в руке величаво-медленно начал спуск по мраморным ступеням, длины каждого лестничного марша ему как раз хватало на одну песню. – Эх, дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая, умирать нам рановато, есть у нас… Ступени эффектно засветились потусторонними лампочками, о, это, оказывается, не мрамор, это – особое закалённое стекло с прожилками, просвеченный белый мрамор изображавшее. – Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом… густо-розовый, как и галстук, платочек, торчавший из нагрудного кармашка кобзоновского пиджака, загорелся, в кармашке тоже пряталась лампочка. – Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым… теперь лампочки замигали в ящичках, воспламенились пластмассовые лепестки азалии.
Наплыв сиреневого тумана, неистовство барабанщика, неожиданно переходящее в колокольный звон.
Горько, горько! – безликие новобрачные вылезают из ЗИСа с золотыми кольцами, укреплёнными над крышей, возлагают цветы к когтям гигантского страуса, он красуется на фоне златоглавого храма, вознесённого над руинами. Когти сильных чешуйчатых лап вцепились в комья бетона, головка тонет под крылом, страус опасливо переступает с лапы на лапу, ошмётки помёта свисают с пуха и перьев.
Под музыкальными разрядами и вспышками ярчайших огней, наложенными на фоновую канонаду боевика, жених несёт на руках невесту обратно к ЗИСу, по грязи волочатся кружевной подол подвенечного платья, свисающая фата. Выбирая место посуше, жених задевает, ломает вишнёвые саженцы, словно слепой, за ним прут по будущему саду, не глядя, как слепцы, вцепившиеся друг в дружку, родственные матроны, подружки, свидетели с цветами, голубыми и красными широкими атласными лентами через плечо, все навеселе… впереди бьёт невиданно-большой фонтан.
И вот они вблизи, мощные фонтанные струи. И фейерверк, россыпи огней за обручами-окнами: россыпи красных, синих, зелёных огней.
Запоздало взрывается петарда…
– Мне Римская версия больше понравилась, – вздохнула Алиса, – там страус в городе заблудился, среди машин и руин метался, тут еле пошевеливается, стоит и стоит, спрятав голову под крыло, как памятник.
– Ушла одна эпоха, наступает другая, да?
Длинноносый длинноволосый режиссёр, кивая: ведутся переговоры о переносе представления на Бродвей, где «Волосы» уже сняты, а «Кошки» теряют зрителей. Теперь, когда уникальная цивилизация рухнула, народ у разбитого корыта оставили и нагло душат свободу слова, мы пытались снять картину на последнем дыхании…
– Поэтому и «Суп с котом», да? Помните как безбожно нас затолкали на «Поп-механике» за «Большим Ларьком», ещё Курёхин был живой, да?
– И я тот безумный концерт навсегда запомнила, – скорчила смешную гримаску Алиса, – засмотрелась, меня чуть лошадь не сбила.
– Лошадь? – очнулся погружённый в раздумья Тима.
– Ну, там амазонки сквозь фейерверк скакали.
Раскат грома, вспышка, свет гаснет.
Ук: помнишь, Иша, фейерверк в Венеции, в канун кризиса? Наш-то ярче, богаче.
Ванецкий: да, пиротехника – наш жанр, наш!
Опять забарахлил микрофон.
«Скандалы Недели» (прямое включение! прямое включение! прямое включение!)Сенсация из «Золотого Века»! «Сон»-«Сони», новый спонсор русского «Букера», в последний момент изменил правила конкурсной игры, меняются даже номинации, жюри в замешательстве…
Тима пьяненько качнулся, подмигнул: то ли будет ещё!
Раскат грома, вспышка, свет гаснет.
дубль 8 (начало, порядком поднадоевшее)Часы бьют девять раз.
Дорн, сверяет по своим: отстают, сейчас семь минут десятого.
Света: опять? Сколько можно?!
Алиса: думали повеселиться, а такую гонят бузу!
Тима, устало улыбаясь, посмотрел, как Дорн, на часы: скоро, скоро уже.
Срочное сообщение зажглось на экране: резко пошли в рост акции «Сон»-«Сони», там и сям в зале раздались возбуждённые голоса, шум. Кто-то устремился к биржевому табло. Алиса восторженно посмотрела на Тиму, тот сделал каменное лицо. Соснину показалось, что Тима был доволен и испуган одновременно.
Аркадина: криминальная повесть? В самом деле? Это оригинально и ново для русской литературы.
Опять зажглось срочное сообщение: «Сон»-«Сони», став генеральным спонсором русского «Букера», изменил после полуфинала формат премии, сюрприз в разгар решающего обеда в «Золотом Веке»! – финал проходит по новым правилам, хотя лидерство Адель Авровой не подвергается сомнению… вот, все увидели, что такое власть денежного мешка, дождались. Богатеям – закон, что дышло… шум, ропот, почему-то – аплодисменты.
По экрану летит белый лимузин.
Глаза сестричек вспыхивают азартом – что-то будет, что-то будет.
А Тима и доволен, и озабочен, заварил кашу; тут ещё ему сообщеньице пришло на пейджер.
Что там, что новенького?
Тима сжал зубы, под нежной кожей задвигались желваки.
О, он, кажется, протрезвел.
Аркадина: мой бедный, бедный мальчик. Я была тебе скверной матерью, я была слишком увлечена искусством и собой – да-да, собой. Это вечное проклятье актрисы – жить перед зеркалом, жадно вглядываться в него и видеть только…
Шамраев, вполголоса Тригорину: знакомый текст, где-то я его уже слышал. Это из какой-то пьесы?
на концерте, посвящённом «Довлатовским чтениям» (концерт в разгаре)– Теперь, по заявке ветерана конвойных войск прапорщика Ширшова, который служил в одной роте с Сергеем Довлатовым…
Краснознамённый ансамбль завёл: будет людям счастье, счастье на века-а, у советской власти-и сила-а вели-и-ка-а-а-а…
чем чёрт не шутит?– Прогуляемся? Пора размять ноги, – Света посмотрела на Соснина.
Тима протянул карточку.
– Я свою захватила, – независимо повела оголённым плечиком, качнулась усеянная бисером сумочка.
Прерывисто светились постеры и очаги кухонь, гастрономический репертуар, на ночь глядя, ужался, но всё-таки: в китайской кухне поджаривались оранжевые стручки с кузнечиками, французская соблазняла гусиными паштетами, у грузин варилась мамалыга, вертелись на шампурах купаты и шашлыки.
– После суфле хочется чего-нибудь остренького! – всосала слюну Света и подала карточку сопревшей в нерповом башлыке эскимоске; та, поводив туда-сюда карточкою в щели оцинкованного прилавка, положила на тарелки ломтики строганины, машинально оторвала от рулончика – взамен салфеток – две ленты туалетной бумаги с ледяными пейзажами; хотела добавить по замороженному глазу тюленя, но Света и Соснин благоразумно отказались.
