Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время - Эрих Соловьев

Этот исторически обусловленный «куриальный кретинизм» имел два главных выражения.

В канцелярии Джулио Медичи царил дипломатически-политиканский образ мысли. Ее заполняли образованные, сравнительно молодые священники, оцененные за их умение налаживать чисто светские деловые связи. Силу церкви люди Джулио видели не в ее влиянии на умы, а в реальном объеме папской политической власти; хорошие отношения с мирскими государями они явно предпочитали правоверию их подданных. Некоторые из этих священников с интересом читали только что появившиеся сочинения Никколо Макиавелли, посвященные механике властвования, а в узком кругу позволяли себе опасное вольномыслие (злые языки говорили, что в канцелярии Джулио не стесняются само святое Евангелие именовать «сказкою про Иисуса»).

Другой — и, надо сказать, сугубой — формой «куриального кретинизма» был инквизиторско-цензорский склад ума. Он отличал представителей «черного» духовенства, группировавшихся вокруг верховного судьи курии кардинала Джироламо Гинуччи.

В конце средних веков папство создало себе, как метко выразился Ф. Энгельс, настоящую «жандармерию из монахов»[32]. Главным ее корпусом оказался доминиканский орден. Доминиканцы издавна рассматривали себя как призванных хранителей чистоты католического учения и были привилегированными распорядителями инквизиции. Кроме того, с середины XV века они сделались теоретическими защитниками идеи «реставрации папского величия» и идеи папского примата. Отношение к этим идеям вскоре было превращено в оселок правоверия. Доминиканских духовных надзирателей все меньше интересовало, что именно утверждает тот или иной богослов, проповедник, народный пророк — каково полное философско-религиозное содержание провозглашаемого им ученая. Их занимало прежде всего отношение к принципу папского авторитета. Соответственно, достойным доминиканцы считали не такого правителя, который сам поддерживает добрые отношения с римским государством, а такого, который активно пресекает в своих владениях всякую еретическую дерзость.

В течение длительного времени куриальные дипломаты и куриальные фискалы жили в мире и хорошо дополняли друг друга. Однако в преддверии Реформации между этими верхушечными фракциями стали возникать трения и конфликты. Люди Джулио Медичи сетовали на то, что инквизиторское рвение доминиканцев оскорбляет окрепших светских государей и мешает церкви приспособиться к новым условиям политического существования. Окружение Гинуччи, напротив, намекало папе на опасное равнодушие его дипломатов к сохранению чистоты католической веры.

В 1517 году обе фракции проглядели начинающуюся немецкую реформацию. После того как движение развернулось, люди Медичи и люди Гинуччи начали каждый по-своему укладывать происходящее в сложившуюся систему церковно-политических оценок. Возникшие при этом разногласия сыграли немалую роль в развертывании лютеровского процесса.

В январе 1518 года состоялся капитул немецких доминиканцев во Франкфурте-на-Одере. Тецель уговорил своего соратника Конрада Коха (Вампину) выступить на нем со 106 тезисами, направленными против Лютера. Тема полемики была с самого начала подменена: Тецель — Вампина обсуждали не вопрос об отношении внутреннего раскаяния и внешних покаянных дел, даже не вопрос о продаже отпущений, а почти исключительно пятьдесят восьмой тезис Лютера, содержавший намек на то, что папа не является распорядителем «сокровища заслуг», накопленных Христом и святыми. Этим приемом, августинец подводился под стандартное цензурно-инквизиторское обвинение: покушение на папское достоинство и авторитет. Ясно объявленная в преамбуле Тезисов претензия на чисто академическую полемику совершенно оставлялась в стороне: Тезисы трактовались как своего рода подпольный листок, пущенный по Германии. Тецель — Вампина открывали литературный «крестовый поход» против этого листка, дерзостное содержание которого исключало, по их мнению, всякую возможность ученого диспута. Доминиканский капитул поддержал их оценку. Более того, он привял решение послать в Рим донос (на языке церковной латыни — «денунциацию») о еретическом содержании Лютерова произведения. Это означало чрезвычайное заострение дела; предшествующая история церкви свидетельствовала о том, что денунциации доминиканского ордена никогда не оставлялись без внимания и, как правило, приводили к возбуждению инквизиционного процесса.

В те дни, когда папский гонец, разыскивал Габриэля Венетуса, чтобы вручить ему начальственное письмо, в котором Джулио Медичи говорил всего лишь об опасных заблуждениях виттенбергского августинца, посланник из Франкфурта-на-Одере уже вез в Рим решение капитула, где Лютер по инициативе снизу квалифицировался как подозреваемый еретик. Доминиканские представители в курии не дали доносу залежаться, и в марте 1518 года он попал в руки верховного судьи курии Джироламо Гинуччи. По делу Лютера было назначено так называемое «предрасследование».

Тезисы августинца, приложенные к франкфуртскому доносу, были направлены магистру священной палаты, главному советнику папы в делах веры, шестидесятивосьмилетнему доминиканцу Сильвестру Мазолини да Приериа. В течение трех дней он настрочил на них отзыв под названием «Диалог», совершенно не соответствовавшим его содержанию и тону.

Приериа шел по следу, разнюханному Тецелем и Вампиной. Не входя в разбор концепции Лютера, он ухватился за пресловутый пятьдесят восьмой тезис и изрек следующий приговор: всякий, кто, рассуждая об отпущениях или иной какой-либо материи, дерзает предполагать, что папа мог бы делать не то, что он делает, есть еретик.

В лице Приериа на арену лютеровского процесса выступило унылое доминиканское начетничество. Индивидуальное своеобразие «Диалога» исчерпывалось его лакейской наглостью. Магистр священной палаты был стар, непридворен и давно уже опасался за свое высокое место. Составляя предследственные отзывы, он не упускал случая выразить в них свое глубокое верноподданничество — то последнее, за что его еще могли ценить. Отзыв на лютеровские Тезисы не был исключением: упрекая августинца в покушении на папский авторитет, Приериа не преминул доложить о собственном безмерном почтении к этому авторитету. «Законно назначенный папа, — усердствовал он, — не может быть отставлен и осужден целым миром, не говоря уже о соборе, даже если бы он стал творить явные злодеяния и повел стадо людское в услужение к сатане».

В начале 1518 года курия еще чувствовала себя до такой степени безнаказанной, что не побоялась отослать Лютеру полный текст «Диалога», не подчистив лакейских перегибов Приериа, смахивавших на опасные каламбуры придворных шутов. Сам Лютер в тот момент еще также не был готов к решительной отповеди. Однако весной 1520 года он вытащит «Диалог» на свет и опубликует его со своим предисловием, содержащим самые решительные из его антипапистских деклараций.

Получив отзыв Приериа, верховный судья Гинуччи изготовил на его основе так называемую «цитацию» (распоряжение). Из разряда «подозреваемых еретиков» Лютер переводился в еретики «объявленные». Ему предписывалось в течение 60 дней явиться в Рим для отчета в своих дерзких и самонадеянных действиях. Это было приглашение на костер или пожизненное заключение. 7 августа цитация была доставлена в Виттенберг и положила начало «форменному процессу о ереси».

Процессу этому суждено было затронуть лютеровского князя, курфюрста Фридриха, дюжину имперских чинов, двух германских кайзеров; довести до предела народное презрение к папскому Риму и стать важным фактором в развитии революционной ситуации в Германии.

Пока донос франкфуртского капитула превращался в распоряжение папского верховного судьи, Штаупитц и Лютер предпринимали отчаянные усилия, чтобы придать полемике об индульгенциях характер академического диспута. Лютер знал о действиях Тецеля, но сознательно воздерживался от каких-либо ответных мер, рассчитанных на возбуждение общественного недовольства. В январе 1518 года торжествующий Тецель появился в Виттенберге и хотел поставить на обсуждение тезисы, отстаивавшиеся им во Франкфурте-на-Одере совместно с Вампиной. Возбужденные студенты выгнали доминиканца из города. Лютер был возмущен этим безрассудством, мешавшим ввести спор в законную колею. Он не без основания заключал, что его положение стало теперь угрожающим, и опасался внезапного ареста. Тем не менее он с готовностью принял предложение Штаупитца о поездке в Гейдельберг, где конгрегация августинцев предоставляла ему трибуну для гласного академического изложения взглядов.

На заседание конгрегации, вошедшее в историю Реформации под названием Гейдельбергского диспута, Лютер представил 28 теологических и 12 философских тезисов. Они имели ярко выраженный антидоминиканский и антисхоластический характер. Доктор Мартинус вел себя как ученый, спорящий с учеными, хотя развитая им тема в догматическом смысле была далеко не безобидна. Теологические тезисы ставили во главу угла критику оккамистского представления о способности человека собственными силами и разумом вершить «добрые дела», как бы принуждая бога к ответным благодеяниям. Далее Лютер подвергал сомнению исходное представление аристотелевской этики, усвоенное и в томистском, и в оккамистском богословии, — представление о человеческом поведении как о действии непременно расчетливом, основанном на разумном взвешивании заранее известных выгод и благ. Представлению этому Лютер противопоставлял некоторые рассуждения Протагора, Парменида и Платона, свидетельствующие о том, что самые важные человеческие решения имеют как раз нерасчетливый, спонтанный и «боговдохновенный» характер (эта попытка опереться на неаристотелевское античное наследие, к сожалению, не получила развития в последующих лютеровских сочинениях).