Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время - Эрих Соловьев

На заседание конгрегации, вошедшее в историю Реформации под названием Гейдельбергского диспута, Лютер представил 28 теологических и 12 философских тезисов. Они имели ярко выраженный антидоминиканский и антисхоластический характер. Доктор Мартинус вел себя как ученый, спорящий с учеными, хотя развитая им тема в догматическом смысле была далеко не безобидна. Теологические тезисы ставили во главу угла критику оккамистского представления о способности человека собственными силами и разумом вершить «добрые дела», как бы принуждая бога к ответным благодеяниям. Далее Лютер подвергал сомнению исходное представление аристотелевской этики, усвоенное и в томистском, и в оккамистском богословии, — представление о человеческом поведении как о действии непременно расчетливом, основанном на разумном взвешивании заранее известных выгод и благ. Представлению этому Лютер противопоставлял некоторые рассуждения Протагора, Парменида и Платона, свидетельствующие о том, что самые важные человеческие решения имеют как раз нерасчетливый, спонтанный и «боговдохновенный» характер (эта попытка опереться на неаристотелевское античное наследие, к сожалению, не получила развития в последующих лютеровских сочинениях).

Гейдельбергские тезисы уже содержали в себе возможность решительного религиозно-философского разрыва с католицизмом. Присутствовавшие на конгрегации доминиканские наблюдатели этого не заметили. Поскольку по обычным фискальным критериям выступление Лютера было почти безупречным, коллеги Тецеля сочли за лучшее просто считать его как бы не имевшим места.

Впрочем, и те, кто сочувствовал доктору Мартинусу, не вполне поняли глубинную тенденцию его тезисов. Одобрение вызвал лишь общий антисхоластический дух выступления да высокая оценка Платона, которая уже давно была характерна для итальянских и немецких гуманистов. Это привлекло к Лютеру внимание молодых теологов, среди которых был доминиканец из Шлеттштадта Мартин Буцер, впоследствии выдающийся деятель верхнегерманской реформации. Он оставил нам словесный портрет Лютера времен Гейдельбергского диспута, нарисованный пылко, в соответствии с возрожденческо-гуманистическими критериями людских достоинств, но в целом, по-видимому, довольно достоверный. В письме к другу Буцер сообщил: «Удивительна грация, с какою он говорит, несравненно терпение, с каким он выслушивает. Его остроумие сродни стилю апостола Павла. Своими столь же краткими, сколь и выразительными ссылками на Писание он вызвал всеобщее восхищение… С Эразмом он совершенно согласен, но превосходит последнего, ибо все, на что тот только намекает, он высказывает свободно и открыто. О, я мог бы тебе еще многое написать! Это воистину был тот, кто положил в Виттенберге конец господству схоластики и способствовал тому, что там публично стали излагать греков, Иеронима, Августина и Павла».

Спокойная и даже доброжелательная обстановка Гейдельбергского диспута обнадежила Лютера. Ему показалось, что недовольство курии глохнет. Он не придал большого значения тому обстоятельству, что орден не рекомендовал его вновь на пост Виттенбергского дистрикт-викария. В действительности никаких оснований для благодушия не было.

В 1879 году немецкий «Журнал по церковной истории» опубликовал ранее неизвестное распоряжение генерала августинского ордена Герарда Хеккера. Генерал приказывал захватить Лютера, взять под надежную охрану и препроводить в Рим. Распоряжение было отдано 25 августа 1518 года, но содержало в себе намеки на нерасторопность чиновников ордена, которые еще в январе — марте имели возможность задержать виттенбержца. По-видимому, уже во время Гейдельбергского диспута руководству августинской конгрегации были отданы соответствующие тайные распоряжения.

Так или иначе, но, возвратившись в Виттенберг где-то в апреле — мае 1518 года, Лютер все еще чувствовал себя «добрым сыном церкви», огражденным от инквизиционного преследования сложными различениями и оговорками канонического права. Он отослал на имя папы заново отделанный экземпляр своих «Разъяснений к диспуту об отпущениях…» (редактирование было проведено в так называемом «куриальном стиле») и позволил себе напечатать ответ на непрекращающиеся публичные нападки Тецеля. Ответ этот был первым произведением Лютера, написанным в манере грубого народного юмора, и принес ему популярность, которой не знали даже Гуттен и Эразм.

Отзыв Джироламо Гинуччи, прибывший в Виттенберг в августе 1518 года, приводит Лютера в возмущение. Он убежден, что это не решение папы и церкви, а лишь предвзятое мнение доминиканского капитула, которое силою протекции удалось протолкнуть на высокую подпись.

В течение двух дней Лютер составляет возражение на «Диалог», все еще наивно принимая должное и желаемое за действительное. Лютер возмущается людьми курии, но не курией как высшей церковной инстанцией. Корень зла он усматривает в наветах враждебного монашеского ордена. Поскольку папский двор подвержен им, Лютер считает за лучшее, если его дело будет рассматриваться в другом месте. От права «богословского доктората» (привилегии на диспут) он пока не отказывается, но рядом с ним формулирует новое юридическое притязание. В письме на имя папы виттенбергский профессор просит, чтобы он был выслушан незаинтересованным судом, заседающим на территории его страны. Требование это отыскивается Лютером на ощупь: оно подсказано отчасти примером Иоганна Рейхлина, который первым прибег к этому приему в борьбе с доминиканцами, отчасти уже известной нам неприязнью Лютера к итальянским порядкам и нравам.

Штаупитц одобрил ответ Лютера; оба еще надеялись на лучшее. Они не знали, что уже в тот момент, когда опровержение и письмо Лютера отсылались из Виттенберга, его ситуация как подследственного до крайности осложнилась.

Одним из важнейших дисциплинарных инструментов церковной власти в период позднего средневековья было отлучение. Первоначально оно применялось главным образом против ереси, богохульства или явного неповиновения, но с середины XV века стало использоваться и в системе церковной эксплуатации мирянина. Отлучались те, кто не платил десятины или других церковных поборов; отлучались сперва на время, затем пожизненно и, наконец, вместе со всею семьей. Отлучение было подобно остракизму: человек, который ему подвергся, отрешался от всех церковных таинств (то есть не мог венчаться, крестить детей, быть отпетым); он не принимался в ремесленные цехи, не имел права заниматься торговлей, изгонялся из «честного общества», а когда умирал, закапывался в землю без обряда, подобно лошади или собаке.

Число отлученных за долги всегда было достаточно велико, но рекордной высоты оно достигало в месяцы сбора урожая (август — сентябрь), когда взималась большая десятина. В этот период, если воспользоваться выражением Лютера, «отлучительные письма начинали летать тучами, как летучие мыши».

Страх перед отлучениями начинался уже с весны, особенно если она, как это и случилось в 1518 году, предвещала неурожай. В эти-то месяцы народной тревоги и печали Лютер и решился коснуться темы церковного остракизма. Взяв поводом текст из Евангелия от Иоанна: «И творят они над вами отлучение неправедное», Лютер с амвона виттенбергской церкви заявил, что отлучение означает лишь исключение из внешней церковной общности, но не означает отторжения от Христа, а потому не предполагает, чтобы люди относились к отлученному как отверженному, отказывая ему в своем расположении и любви. Еще важнее, чтобы сам отлученный не считал себя проклятым и погубленным.

Проповедь Лютера была прочтена ради утешения тех, кто был близок к отчаянию и бунту. Но объективно она оказывалась куда более опасной для церкви, чем любые взрывы возмущения, вызванные несправедливым применением отлучений. Лютер начинал словами смиряющими: «Если ты отлучен неправомерно, то ты не должен ополчаться против правды и справедливости, растравляя себя вопросом: за что я это терплю». Но этот призыв к смирению тут же парадоксальным образом превращался в декларацию личного достоинства мирянина, в суждение, которое ставило его совесть выше всех церковных приговоров и сводило на нет их карательную и дисциплинарную силу: «Умрешь ли ты без отпевания и труп твой зароют в землю, как падаль, а потом выроют и бросят в реку, — это тебе во благо! Блажен, кто отойдет в лучший мир, будучи несправедливо отлучен. Ибо, сам оставшись верным справедливости, он достигнет венца жизни».

Лютер не публиковал своей проповеди и рассматривал ее как хотя и рискованный, но благочестивый разговор со своими прихожанами. Его враги судили иначе. В июле соратники Тецеля пошли на подлог. На основании устных рассказов о проповеди они сфабриковали «Тезисы об отлучении», якобы написанные самим Лютером, к «Тезисам» присоединили чьи-то (возможно, даже самими доминиканцами придуманные) пасквилянтские стишки о корыстолюбии римской курии. Все это было передано кардиналу Кайэтану, главному папскому куратору над немецкими землями.