Город холодных руин - Марк Ньютон

– «Фериби» к чертям! – скандировали одни. Другие подхватывали: – «Братья Браун» убивают рабочих!

Люди потрясали самодельными лозунгами с требованиями повысить заработную плату, улучшить условия труда, гарантировать соблюдение гражданских прав, а также положить конец труду невольников, снижающему их зарплаты. Кто-то обнародовал цифры погибших на рабочих местах за прошедшее десятилетие. Некоторые заявляли, что культисты применяют магию, чтобы избавлять фабрикантов от излишков рабочих рук.

В промзоне митингующие со скрежетом сбавили обороты и встали.

Лучи красного солнца залили бурлящую негодованием толпу, словно предупреждая людей о задуманном Малумом кровопролитии. Кивок был обещанным условным сигналом, и, когда он прокатился по рядам бандитов, люди Малума и Даннана в черных и синих масках стали просачиваться в толпу, постепенно теряясь в ней.

Люди стояли здесь плотно, плечом к плечу, так что места для драки не оставалось. Кто-то дунул в рог, издали долетали невнятные обрывки каких-то выступлений. Уровень шума изменился, стоило толпе прийти в движение. Настроение у всех было странно приподнятое: многие шли так спокойно, как будто обрели цель в жизни. Колонна медленно текла мимо зловонных рыбных складов, демонстранты переступали через лужи соленой воды, которой регулярно поливали мостовую. Дома вдоль дороги постепенно становились выше и уже, их фасады – изысканнее. Малум протолкался к краю своего ряда, внимательно разглядывая оцепление из солдат вдоль обочины: те стояли молча, неплотными рядами, сомкнув щиты.

Рано… Надо ждать, когда покажется цитадель.

В толпе скандировали лозунги против солдат и инквизиции. Обзывали их за то, что те не поддерживают протеста, а ополчились против простых людей, которым тоже ведь надо как-то выживать в этом аду. Малуму было наплевать: пусть болтают что хотят, ему надо сделать то, что велено, и заработать кучу монет.

А вот и она, цитадель, массивное сооружение, тень которого протянулась на добрую половину Виллирена. Едва завидев ее, Малум начал действовать – пихать и толкать тех, кто шел с ним рядом.

– Эй, полегче!

– Какого хрена?…

Малум не отреагировал. Зато он вдруг ткнул пальцем в кого-то неизвестного и завопил, что среди демонстрантов затесались инквизиторы. Страх и ненависть взорвали толпу, запрудившую улицы. Малум выхватил свой тесак, рядом завизжала какая-то женщина. Другой мужчина тоже вытащил нож, готовясь защищаться, но Малум, находясь от него на расстоянии меньше вытянутой руки, выбил у него оружие, ударил кулаком в шею, а потом вспорол ему живот. Человек упал под ноги продолжавшей движение толпе, и его тут же затоптали. Следом за ним упал другой, потом еще один. Неподалеку Малум увидел кого-то из людей Даннана, тот усиливал хаос. Тогда он начал выбираться из толпы, рубя по спинам наотмашь.

Толпа бесновалась. Свои нападали на своих же. Почти у каждого оказалось при себе какое-нибудь примитивное оружие – обрывки цепей, дешевые мечи, железные прутья и горлышки от бутылок. Все были готовы к драке, хотя никто, наверное, не ожидал, что она начнется еще до конца марша, а маски, гарантирующие анонимность и солидарность, вдруг показались не такой уж хорошей идеей. Никто толком не знал, где свои, а где чужие. Все находились под угрозой.

Выстроившиеся вдоль улицы солдаты бесстрастно наблюдали, как процессия прямо на их глазах превращалась в кровавую баню. Малум старался на совесть: он резал тех, кто особенно агрессивно размахивал оружием, тех, кто нес плакаты, тех, кто громче других выкрикивал лозунги. Он перереза`л глотки, выпускал кишки, крошил каблуками черепа и все время чувствовал, как клыки давят на челюсть, как бушуют внутри его, просясь наружу, нечеловеческие инстинкты.

Его движения были легки, он буквально порхал в толпе. Вдруг он остановился, поднял и убрал с дороги неведомо как попавшего туда ребенка и снова продолжил свой кровавый путь. Один здоровяк схватил его за воротник и вздернул в воздух, Малум обернулся и вонзил ему в запястье клыки. А когда тот выпустил его, громко матерясь от неожиданности и возмущения, Малум проткнул ему шею ножом, и гигант упал на мостовую, обливаясь кровью.

Малум обтер рот.

Когда он увидел пятерых из своей банды, немало людей уже лежало на земле мертвыми или искалеченными. Это был знак: если видишь больше двух своих разом, значит пора сматываться.

Не желая быть узнанным, Малум выскользнул из толпы в ближайший проулок и спрятал нож. Уперся руками в стену, тяжело дыша. Через пару секунд к нему подошел кто-то из своих, потом мимо пробежал парень из «Крика».

Люди в панике бежали прочь от бойни, все перепачканные кровью, многие были ранены. Стройный маршевый ритм распался, раздавались лишь отдельные вскрики недавних участников демонстрации протеста, уносивших ноги. В конце проулка показались солдаты, они сновали по улице туда и обратно.

Малум собрал своих и повернул назад, в город.

Дело было сделано.

Глава четырнадцатая

Джерид вспомнил, что у Нандзи сегодня выходной – не столько из-за ее отсутствия, сколько потому, что его стол потонул в хаосе бумаг. В этом беспорядке он и провел первые утренние часы, погрузившись в глубокую задумчивость. Хотя нет, не совсем так. Полчаса он провел, наслаждаясь роскошным завтраком, его аппетит подогрела вчерашняя попытка сесть на диету, о которой он пожалел, едва первый голодный спазм скрутил его желудок.

Внимательно прочитав рапорты о преступлениях, совершенных в городе минувшей ночью, он подошел к стене с картой и стал помечать на ней места, где за последние месяцы пропадали люди. Затем, исследовав надписи и линии на карте, он решил сам посетить эти места. И протянул руку к плащу и широкополой шляпе.

Он был уже готов к выходу, когда в его кабинет вошел коллега, молодой серый румель по имени Йорджи, и бросил ему на стол письмо. Бездельник Йорджи казался ему типичным представителем здешней инквизиции: собственный круг общения заботил его куда больше, чем работа.

– Что это? – Джерид кивнул на письмо – он всегда скептически относился к официальным бумагам.

– Приглашение, – ответил Йорджи. – Кое-кто из высших чиновников развлекается время от времени в цитадели по приглашению Лутто. Вас, как опытного профессионала из Виллджамура, видно, тоже сочли важной шишкой. Неплохо бы вам туда сходить, сэр, людей повидать, себя показать, понимаете? Вам надо слегка расслабиться, Румекс. Войны, говорят, все равно не избежать, так радуйтесь жизни, пока можно, как делают все в городе.

Как делают все ваши неумехи-следователи.

Точнее о местной инквизиции не скажешь. Джерид натянуто улыбнулся, и серый румель вышел из комнаты. Однако следователь задумался: не стоит ли ему в самом деле наведаться на вечеринку, потереться среди местной публики, может быть, завести новых знакомых. Если у него есть в этом городе какое-то будущее, то союзники ему не помешают. А вдруг и его затянет в водоворот легкой жизни, которая так по душе всем местным?

Яркий день. Высоко в небе красное солнце медленно описывает дугу в его южной части. Улицы чистят от снега культистской водой. Столбики пара то и дело вырываются из-под мостовой – система обогрева огненным зерном делает свое дело, дает людям тепло. Джерид все дивится на нее и недоумевает: что мешало проложить такую же в Виллджамуре? Бюрократия, конечно. Ну и свистопляска у власти – сначала на троне сидел псих, который не принимал никаких решений, потом его сменила дочь, которую тут же подставил и посадил в тюрьму негодяй Уртика. Уж этот наверняка сейчас вовсю наслаждается выгодами своего нового положения. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем империя официально поменяет название, точнее, прежде чем новое название дойдет до здешних мест. До сих пор изменилось лишь одно: вышел приказ помечать все государственные бумаги новыми буквенными символами.

– Уртиканская империя, – буркнул он; слова оставляли привкус горечи во рту. В Виллджамуре сейчас их, поди, твердят точно мантру.

Приспосабливаться к здешней жизни ему было мучительно сложно: это был город гедонистов, либеральное, едва ли не распущенное общество, не знающее жесткой системы столичных законов. Ему то и дело попадались на глаза магазины, где продавали то, чего он не одобрял, – новый наркотик, к примеру, – или на улицах до его слуха доходили фразы, чрезмерно вульгарные на его вкус. Люди здесь не привыкли терпеливо стоять в очередях. Они расталкивали друг друга локтями. Здешние женщины отличались невероятным нахальством. В подворотнях стояли шлюхи, их зазывные улыбки намекали едва ли не на усталость от того образа жизни, который они вели.