Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пауза кончилась, когда Ваня резко свернул с дороги. Сказал: «Жарко, надо искупаться». Я медленно выбиралась из машины, запутавшись в пряже, спицах, бесконечном барахле, которое всё время таскала с собой.
– Ты это, воду только возьми, – начала я, но осеклась, увидев, что он, не подождав меня, быстро-быстро шёл к морю, резкими злыми движениями сдирая с себя футболку прямо на ходу.
Обычно идеально парковавшийся Ваня, который, казалось, может задним ходом легко заехать хоть в игольное ушко, бросил машину чёрт-те как – залез на бордюр, колёса сопротивлялись разметке.
Какой-то недобрый намёк, подумала я, но Ваня вернулся будто бы даже повеселевший.
Я спросила его:
– Всё ок?
Ваня кивнул. И сказал:
– Ладно, погнали. Жрать охота.
«Жрать» в тот день пошли в самый приличный местный ресторан: с картинками в меню и даже правильной сервировкой игристого – в ведре, которое Ваня широко заказал и пил вместе со мной, хотя обычно брал пиво.
Мы ели – хорошо и вкусно; а после – отправились погулять, потом купили ещё вина, распили на берегу, уже пьяными долго спорили, кто кого первым поцеловал. Вопрос секса на пляже, слава богу, не стоял: Ваня стеснялся; мне на всю жизнь хватило закидонов Сергея.
Перед сном он, как обычно, весело и мимо нот напевая, мылся в душе, а я слушала и плавилась от жары. Жара достала, в поисках пульта от кондиционера я шевельнула Ванины джинсы.
А потом оно случилось.
Из заднего кармана, громко о себе заявив, упала на пол серебряная ябеда-вилка, которой всего пару часов назад я отламывала кусочки пломбира и макала в кофейную жижу. Вилка была грязной, в коричневом налёте. Я смотрела на неё, наверное, вечность, пытаясь осознать, понять, простить.
Вода в душе выключилась. Я резко встала с кровати, крикнула: «Забыла платок!» и, не услышав резонного ответного вопроса про платок, которого отродясь не было в поездке, полетела в ресторан. Я бежала по посёлку, зажав вилку в кулаке, зубцами к миру, словно хотела кого-то убить (я, кажется, действительно хотела). Почему-то мне было жизненно важно вернуть посудину – как будто бы шли считанные минуты, перед тем как в небесной канцелярии у очередного Ваниного дня будет поставлен жирный минус. Заходить в ресторан я постеснялась: просто просунула улику в изгородь, отделявшую веранду от набережной; за тот же, «наш» столик – так показалось правильным.
А сразу после нашла себя у мороженщика.
Клубника, печенье «орео», чистый пломбир, горький шоколад. Искусственный дофаминовый взрыв. Откат назад. Обнуление небывалой – полугодовой – чистоты. Минуты сладости. Часы – нет – недели ненависти.
Нет.
Да.
Не могу, не могу.
Я попросила пять шариков фисташкового на своём хорошем, не опустившемся даже после десяти лет выпуска с журфака, английском. Хорошего английского мороженщик не разумел, пришлось повторить громче, чётче, медленнее, без британского-де акцента и даже показать на пальцах, растопырив пятерню. Ненависть началась уже здесь, в этой самой точке, и была усилена появившимися в оправдание объёмов порции сыном и мужем, которым мороженщик сделал щедрую скидку.
Увесистый жбан жёг холодом пальцы, но я не чувствовала, не чувствовала ничего. Хотелось просто прикончить его как можно скорее. Ела на пустынном пляже – там же, где вот только что миловались, там же, где плавала по утрам. Здесь же проревелась, здесь же извергла съеденное из себя – прямо в воду, совсем растеряв всякий стыд.
А потом брела в номер, обессиленная рыданиями и рвотой, вяло думая про себя, какая же всё-таки сука жизнь.
* * *
Лучшая часть любого путешествия – хлопнуть дверью такси в «Шереметьево» и назвать водителю домашний адрес. Клянусь, иногда мне кажется, что я улетаю из Москвы только, чтобы почувствовать это. Родное дыхание квартиры, которое нельзя ощущать в ней живя, но можно только внезапно вспомнить. Идеальный штрих лака в «Ma&Mi», неудобные спинки стульев и смешные бокалы в баре «Сентябрь». Невыносимый светофор у ТАССа и ледяной ушат после крепкого пара на верхней полке «Сандунов». Петли развилок Таганки и переплески реки Химки в парке Покровское-Стрешнево по весне. 10 тысяч шагов по Нескучному или же 26-й трамвай: от Шаболовки и до родного университета. Туда-обратно, мимо сонных панелек, хватит на одну Салли Руни. Трамвайное депо имени Апакова приглашает на постоянную работу водителей трамвая, учеников водителей трамвая. Депо расположено недалеко от станции метро «Шаболовская» или «Октябрьская». Телефон отдела кадров: двести тридцать шесть – тридцать четыре – тридцать восемь. Двести тридцать шесть – тридцать четыре – тридцать восемь. Песня, заевшая навсегда.
После Турции в голове заело другое.
Новые «прозрения» проносились в голове один за одним. Так вот почему он тогда уходил на рынок / бежал в банкомат / забывал ключи на ресепшене. Не было никакого рынка, банкомата, ресепшена. Вор, гнида, предатель.
Совесть не справилась, не уберегла. Так я снова стала озабоченной. Только уже не едой.
Теперь каждый раз, когда Ваня уходил в душ, я без зазрений совести начинала обшаривать его карманы – прямо как женщины из сериалов на канале «Домашний» в поисках подтверждения гипотез о супружеском адюльтере. Не буду врать, что, мол, найти доказательство, указывающее на измену, было бы для меня бо́льшим счастьем, чем найти стыренную вилку или ещё бог знает что. Я бы не хотела найти ни того ни другого, я бы не хотела заниматься подобными вещами, я бы хотела простую нормальную жизнь.
Нормальной жизни снова не стало, и теперь я вылавливала момент, когда останусь один на один с пальто, пиджаком и портфелем Вани. Я начала уворачиваться от внезапного, раздающегося из ванны, поверх воды, вопроса: «Ты чего там делаешь?» Я сканировала содержимое его мягкотелого, уже не державшего форму портфеля и думала: эту книгу он купил или украл? а этот шоколад? а эти ручки? Теперь я ждала его звонков в дверь (два длинных и один короткий) не с предвкушением, а с обречённостью и ужасом. Я рассматривала его – размытого – в дверном глазке, а впустив, больше не спрашивала его «как дела?». Я спрашивала: «Ты ел?» и, не расслышав ответа, шла греть приготовленную им же еду.
Случившееся на море мы не обсуждали. Во-первых, у меня не хватило смелости. Во-вторых, тогда бы мне пришлось ему признаться в своём – ответном – срыве. Мы вообще теперь мало что обсуждали. Я старалась уснуть вперёд него, бессовестно ставя его перед фактом: новую серию «Наследников» посмотрела одна.
В-третьих, всё было в общем и целом нормально, и это нормально не хотелось нарушать.
Я вспоминала, как раньше, задавленная ревностью, я искала подобные «улики» у других своих мужчин: только не вещественные, а метафизические. Моя обсессия доходила до того, что я вела учёт количества женщин в «подписках»: в случае, если там появлялась новая, я изучала её жизнь, опускаясь ниже и ниже по ленте инстаграма. А после – как ни в чем не бывало ехала с парнем в машине, придумывая, как бы невзначай задать вопрос об этой девушке, ставшей объектом моей метаслежки.
Я ходила по улицам и думала: я не прочитала «Благоволительниц» дальше 153-й страницы (хотя всем вру, что дочитала до конца), я не помню, кто правил раньше: Екатерина или Елизавета, я не посмотрела ни одного фильма Антониони без того, чтобы не отвлекаться в телефон. Зато я знаю, что девушка с ником @zarevna.nesmeyana пользуется кремом «22.11», куда она ездила летом 2018 года и какие свечи «Zielinski & Rozen» предпочитает. Я приближала фотографии, чтобы разглядеть корешки её книг, разглядеть вкладки, открытые на компьютере, попытаться угадать по абрисам домов, в каком районе Москвы она живёт. Я хорошо понимала, что концептуально метаслежка и физическое обшаривание карманов ничем не отличались друг от друга, и удивлялась, почему только второе встречает общественное порицание, а первое отчего-то воспринимается с понимаем и даже становится мемом. Вот почему я всю жизнь так боялась технологий: подарив нам якобы столько свободы и пространства для манёвра, галочки о прочтении и «был в сети последний раз» подчистую уничтожали стены крепости, которые ты годами возводишь
