Майя: Форс-минор - Бодхи

Ход мысли — как тракторная колея — сейчас скажу ему «я не люблю говорить о себе, я вообще сейчас не хочу разговаривать», он, естественно, обидится, хоть и не покажет вида, у меня, естественно, снова возникнет основание для возрастающего беспокойства… появится основание… вот я представляю — как делаю это, и точно — беспокойство усиливается… но почему? Что, собственно, я называю «основанием» для беспокойства? Допустим, таксист станет более агрессивным (ну в Индии это какое-то не слишком вероятное предположение), допустим, он привезет меня куда-то не туда (только потому, что я ему отказала в общении?… нет…) нет, это все не то, я думаю о чем-то не том. Если в результате моего действия могут образоваться какие-то проблемы, то это основание лишь для того, чтобы обдумать саму осмысленность совершения этого действия, но где здесь основания для беспокойства? Или что — я беспокоюсь о том, что сила моего желания преодолеет силу аргументов «против» его реализации, и я получу нежеланные последствия, так если я их получу — то о чем беспокоиться? Надо будет решать проблему, а не беспокоиться… нет, снова куда-то не туда.

Мысли прыгают, как наш микроавтобус на кочках, пробирающийся куда-то вверх мимо нависающих скал и кустов. И вдруг словно молния — ёлки-палки, так ведь все это время, пока я тут изображаю из себя философа, я напрочь забыла про таксиста, и он давно уже понял, что я его перестала слушать, и замолчал. Значит так — вот тут, кажется, есть то, за что я могу зацепиться — только бы снова не вывалиться в тупость, не потерять эту искру ясности. Еще раз — все то время, пока таксист со мной разговаривал, я молчала и не обращала на его слова ни малейшего внимания. При этом я могла испытывать беспокойство. Могла. Имела основания. С другой стороны я его не испытывала, но лишь потому, что отвлеклась на свои мысли. Суть… сейчас я уловлю суть… еще раз — могла испытывать… ага — не просто «могла» испытывать беспокойство, а еще и ИМЕЛА ДЛЯ ЭТОГО ОСНОВАНИЯ, и тем не менее — не испытывала. Значит — чушь это все про «основания». Основания подтягиваются под беспокойство, а не определяют некую закономерность, неизбежность его проявления… А что — в этом что-то есть… скорее бы в постель… сейчас бы завалиться… с Дэни… обсудить с ним возможности и основания… основания… взять его поближе к основанию… крепко сжать… чтобы набух, напрягся, заполнил весь рот…

— Приехали, мэм!

Вздрогнула. Вот, блин… куда ж меня унесло… нет, в таком состоянии я ничего не надумаю, надо спать.

Приехали, значит. Ну и отлично. Вытаскиваю рюкзак. Нет-нет, не трогай, я сама, сама… держи свои сто рупий… доволен… значит реально это стоит пятьдесят, или вовсе тридцать… Продолжаю думать — нельзя упустить ясность — надо довести ее до чего-то очевидного, прозрачно ясного. Кстати, ведь я беспокойства-то не испытывала, когда думала о своем… так в том и суть — не испытывала беспокойства. Не устраняла его, но и не испытывала — нечего было устранять, так значит можно предположить, что…

— Добрый вечер, мэм. Вам нужна комната? — вопрос менеджера с крыльца гэстхауза, светящегося такой же новогодней елкой. У них тут что, круглый год рождество?

— Да, нужна комната. — Беру рюкзак и иду внутрь. — Где?

— Надолго в Наггар?

— Я очень устала в автобусе, поэтому сейчас не могу отвечать ни на какие вопросы. Извини…

«Извини» какое-то затесалось… И даже не затесалось, а просто выскользнуло изо рта, а я ведь и не собиралась извиняться. По-видимому, в этот момент неловкость достигла своего апогея и на какое-то мгновение ослепила меня. …Почувствовала себя еще чуть-чуть более тупой и уставшей после этого «извини». Надо поскорее забыть об автобусе, таксисте, несвежей одежде, встать под горячий душ (надеюсь, тут есть горячий душ?) и какое-то время вообще ни о чем не думать…

— Есть горячий душ?

— Конечно, мэм. Включаете нагреватель, и через пять минут все готово.

Ну и отлично… сейчас под душ, ни о чем не думать… спать… Нет, вот как раз этого и нельзя допустить. Ставлю рюкзак на пол, сажусь на кровать, залитую унылым светом, продолжаю размышлять. Итак. Можно предположить, что «устранять» негативную эмоцию — это и означает оказаться в таком положении, в котором устранять-то будет попросту нечего, то есть в том состоянии, когда ее вовсе нет. Вот это и будет «устранить» — вот она есть, вот ее нет. Но как это сделать? Я ведь не йог, я не могу по заказу взять, да и увлечься какой-то мыслью, забыв про негативную эмоцию. Но сейчас смогла… да… но в следующий раз не смогу… как это изменить? Как это изменить… как сделать то, что уже смогла сделать… но теперь надо сделать это «по заказу».

Просидев еще несколько минут в бесплодном перемалывании этого вопроса, я поняла, что сейчас усну, из последних сил разделась, приняла душ и завалилась спать. Мерцающими вспышками уносился в небытие вопрос: «как сделать это по желанию», «как это сделать»…

Глава 14

Приятно проснуться в тепле, под ласковыми лучами солнца, никуда не торопиться. Сегодня я хочу просто погулять, посидеть с блокнотом под деревом, погреться под солнцем, записать все, что запомнила из разговора с Дэни, свои мысли по поводу загадочной практики прямого пути, о которой я нигде не читала. Кстати, почему? Возможно, это тайная практика? Мне нравилось чувствовать себя причастной к тайне, тем к более к такой тайне, которая связана с духовной практикой, и хотелось думать, что я ничего не слышала об этой практике именно потому, что она закрыта для простых смертных… Сидя под раскидистой сосной, я мечтала о мистических ритуалах, посвящениях и снисхождении духа святого, с пустым блокнотом, развесистыми ушами и уже почти ставшими кукольными глазами.

Черт побери! Так можно всю жизнь провести в сладких грезах! В детстве я каждый день подолгу мечтала, прежде чем заснуть, и хоть мечты эти были о всякой ерунде, но это позволяло впасть в забытье и получать хоть какое-то удовольствие, потому что почти все остальное время я была вынуждена делать не то, что хотела, и эта обязаловка непрерывно нависала свинцовым небом, сквозь которое не проникала настоящая радость. Я прямо-таки чувствую этот горький вкус свинца… откуда я знаю вкус свинца?… а… на речке с ребятами жгли костер и плавили свинец из аккумуляторов… заливаешь в конусообразное отверстие в кирпиче, получается тяжелая пирамидка, горячая, пачкается, горькие руки… визгливый голос матери в ушах: «Что ты, девочка, делаешь в компании этих мальчиков? Ну что это за мальчики… Почему ты не дружишь с кем-то там…». Но мечты не меняли мою жизнь ни на йоту — мрачные и тоскливые будни сменялись уродливыми сиамскими близнецами выходных, за которыми опять начинались будни.

Вот этот подземельный мрак, в котором прошла большая часть школьной жизни, — это негативные эмоции или что это? Неужели вот ЭТО можно было устранить? Сейчас такого нет, но разве сейчас я живу в полную меру? Однозначно нет. Мрак сменила Серость, меняющая оттенки в зависимости от времени года, погоды и механических стечений обстоятельств. Летом она светлеет и позволяет забыться под теплым солнышком или в прохладе вечера, зимой становится навязчивой и даже тревожной, и зачастую формируется в вялотекущую зимнюю депрессию. Ну и сколько так можно… а ведь все они как-то могут, живут, тянут резину… но меня такая жизнь категорически не устраивает, я хочу менять ее прямо сейчас. Но что же делать? Прямо сейчас у меня и нет никаких негативных эмоций, значит и устранять нечего… ОК, так и запишу — «негативных эмоций нет… По крайней мере я их не замечаю. Пока что не вижу, что можно было бы устранить прямо сейчас». Повертела свою запись… Да, не густо.

И тем не менее, решение начать записывать все мысли и события, связанные с моими поисками, неожиданно вызвало залихватскую радость, такую яркую, что захотелось тут же вскочить и куда-то бежать, что-то срочно сделать — ну хотя бы забраться на вот эту высоченную сосну, раскинувшуюся в гималайском небе, или пробежаться километров пять по зеленым тропам, спиралью поднимающимся в горы… Так я начала вести дневник своей практики.

Сидеть больше не хотелось, и я решила наконец заглянуть в дом-музей Рерихов. Около входа меня встретила древняя, но очень бойкая старушка, которая, по-видимому, тут всем заправляла. Она глянула острым, но не тяжелым взглядом, вызвавшим и дискомфорт и любопытство одновременно, и, ни разу не улыбнувшись, указала на лестницу, ведущую на второй этаж. Да, суровая смотрительница… Но мне она понравилась — совсем не похожа на старуху. Несмотря на глубокие морщины, в ней нет ничего, что связывало бы ее с людьми более молодого возраста, — складывается такое впечатление, что она всю жизнь выглядела именно так, как сейчас. Захотелось поговорить с ней, но она уже зашла внутрь дома и закрыла за собой дверь. Любопытство гнало вперед, и я подошла к двери так близко, что отчетливо почувствовала ее запах — запах тяжелого дерева, которое становится влажным, темным и слегка блестящим во время муссонов, теплым и выцветшим — под горным яростным солнцем.