Быстроногий олень. Книга 2 - Николай Шундик

— Ну, ну, хорошо, дочка. Я знал, что ты не согласишься… — Петр Иванович тихо засмеялся и взял в свои грубые, шершавые ладони горячие руки дочери.

Воопка нетерпеливо поглядывал в сторону Митенко. Ему самому хотелось побеседовать с гостем о важных делах.

— Верно ли ты сказал моему брату, что скоро снова как до войны жить начнем? Много табаку будет… чаю, сахару, посуды?.. — не выдержал, наконец, он, дотрагиваясь рукой до колена Митенко.

Петр Иванович оживился, поудобнее устроился на белоснежной шкуре и стал рассказывать, какой, по его мнению, будет торговля после окончательного разгрома врага.

Следующий день был таким же солнечным и морозным. Митенко прямо под открытым небом развернул работу по приемке пушнины. Обступившие его оленеводы с песцами и лисами в руках шумно переговаривались, шутили.

— Вот вам под пушнину табачку привез, сахару, чаю привез, — приговаривал Митенко, раскладывая на шкурах товары.

Ковалев, Журба, Гэмаль и Айгинто наблюдали за торговлей, сидя на нартах чуть в стороне. К Митенко подошел старик Ятто, взял в руки карабин и, поставив его прикладом на землю, приосанился.

— Эй вы, людишки, накладывайте стопку шкур такую же высокую, как этот карабин, тогда я совсем отдам его вам, — шутливо изображая из себя чванливого, жадного американского купца, громко выкрикивал старик. Люди захохотали. Заразительнее всех хохотал Митенко: голос, осанка Ятто действительно чем-то напоминали спесивого американца.

— Ай да купец, ну просто как Стэнли! — промолвил он, обнимая старика. Засмеялся и Ятто. Осмотрев карабин, старик приложил его к плечу, прицелился в летающую стайку куропаток и заявил:

— А что ж, я, пожалуй, куплю его. Карабин хороший, и потребуется за него не целая стопка песцовых шкур, а, пожалуй, всего лишь одна.

— Еще кое-что и впридачу получишь, — улыбнулся Митенко, пощипывая заиндевелые усы.

Как только Митенко закончил приемку пушнины, началось собрание пастухов бригады Кумчу. Наладившийся в бригаде порядок в последний месяц опять стал нарушаться. Бригадир Кумчу снова взвалил всю тяжесть работы в стаде на нескольких самых хозяйственных пастухов, которым колхозные олени были особенно дороги. Вникнув в суть дела, секретарь подумал и обратился к Айгинто и Гэмалю:

— Ну что ж, друзья, попытайтесь сами разобраться во всем. Вы же писали, что очередной задачей этого года считаете укрепление трудовой дисциплины у оленеводов. Действуйте, а я посмотрю. В колхозе начальники вы, а не я…

Айгинто осмотрел притихших пастухов, поискал глазами Майна-Воопку. Но Майна-Воопка, хорошо зная, что разговоры с бригадиром Кумчу не приносят никакой пользы, на собрание не пришел. Айгинто послал за ним. Пастух явился хмурый, равнодушный, с покрасневшими от бессонных ночей глазами.

— А ну-ка рассказывай, Майна-Воопка, — обратился к нему председатель колхоза. Кумчу, спрятав лицо в воротник кухлянки, приготовился перенести очередную неприятность.

— Я человек много молчащий, — флегматично отозвался Майна-Воопка. — Вы брата моего попросите, он любит языком туда-сюда вертеть.

— Тогда рассказывай ты, Воопка, — обратился Айгинто ко второму брату.

— Много молчащие люди часто бывают много думающими людьми, — заметил Гэмаль. — Пусть все же расскажет нам Майна-Воопка.

— Хорошие у тебя слова, Гэмаль, — как бы между прочим вмешался Ковалев, попыхивая трубкой. — Пусть говорит Майна-Воопка. Пусть и брат его и другие пастухи потом о своих думах расскажут.

Майна-Воопка бросил мрачный взгляд на съежившегося от предстоящего разговора бригадира.

— Видно, трусливый заяц никогда не сделает свое сердце смелым. Видно, Кумчу такой человек, что если бы там, на войне, был, то за чужой спиной прятался бы.

— Брат правду говорит, — не выдержал Воопка.

— Правду, правду говорит! — зашумело еще несколько пастухов.

Кумчу терпеливо пережидал бурю. Рядом с ним сидели два пастуха, известные в колхозе своей нерадивостью. Они тоже молчали, ожидая, когда гнев обрушится и на них. Майна-Воопка с гневным жестом указал на них.

— Почему вот они сейчас стыдятся прямо в глаза людям смотреть? Потому что, как воры, живут. А Кумчу боится заставить их по-честному работать.

— Что, что у тебя украл я? — вдруг вспылил один из обиженных.

— Вот вчера ты ночь мою украл, — подступил на шаг ближе к нему Майна-Воопка. — Вчера ночь украл, позавчера ночь украл. Всегда сон мой воруешь, всегда здоровье мое воруешь.

Заметив на себе насмешливый взгляд секретаря, обвиняемый пастух втянул голову в ворот кухлянки и замолчал.

Не молчали зато другие пастухи. Когда они высказали все, что накипело у них на душе, Айгинто переглянулся с Гэмалем и, чувствуя, что сейчас держит экзамен перед секретарем, сказал не очень уверенно:

— Я так думаю, здесь есть члены правления колхоза: я, Гэмаль, Ятто. Так решить надо: заменить бригадира, Кумчу не подходит.

Лицо Кумчу вытянулось. Он недоумевающе обвел всех взглядом, как бы спрашивая: верно ли, что именно эти слова слышат его уши?

— Да, заменить бригадира надо! — твердо поддержал Гэмаль. И, немного помолчав, добавил: — Бригадиром надо поставить Майна-Воопку.

На этот раз всполошился Майна-Воопка. Крепко вцепившись руками в ремешок, подпоясывающий его старую кухлянку, он тоже, казалось, не хотел верить своим ушам.

— Ну что ж, — снова, как бы между прочим, вмешался в разговор секретарь райкома, — Айгинто и Гэмаль правильно решили: Майна-Воопка, конечно, будет хорошим бригадиром.

— Правильно, Майна-Воопка всех работать заставит! — громко выкрикнул его брат.

— Заставлю! Это верно, заставлю! — со спокойствием и силой, удивившей всех, сказал Майна-Воопка. — Сегодня же тебя, Кумчу, в стадо пошлю. И сам с тобой пойду, толкать в бока буду, если в снег спать завалишься.

Пастухи дружно рассмеялись.

Не теряя времени, Ковалев предложил отправиться в следующие бригады. Пастухи начали вылавливать из общего стада ездовых оленей. Заметив, что один из пастухов собирается запрячь оленей Журбы, Сергей Яковлевич подозвал к себе Ятто и тихо спросил:

— Журба научился запрягать оленей?

— Не знаю. Мы сами всегда ему запрягаем.

— Тогда пойди и скажи, пусть он сам запряжет сегодня. От себя скажи это. Пусть учится.

Ятто понимающе улыбнулся и быстро пошел к Журбе.

Владимир оленей, хоть и с трудом, все же запряг.

— Вот видишь, — улыбнулся Сергей Яковлевич, обращаясь к Ятто. — И еще об одном попрошу тебя: закажи старухе своей, чтобы она Журбе красивую кухлянку сшила, ну вот такую хотя бы, как у тебя или у меня. Видишь, его кухлянка широковата — и подносилась немножко.

— Ладно, ладно, скажу старухе. Она хорошую кухлянку сошьет ему, — с готовностью ответил Ятто.

23

Секретарь райкома, Айгинто и Гэмаль побывали почти во всех бригадах. Выбирались помощники бригадиров; новые учетчики по рекомендации Журбы назначались из тех оленеводов, которые успешно заканчивали школу малограмотных; стада уравнивались по количеству поголовья; между бригадами заключались социалистические договора.

Умело подсказывая, направляя на верные решения, Ковалев внимательно присматривался к Айгинто и Гэмалю. Секретарю райкома казалось, что он продолжает с ними ту же работу, которую сам начал лет пятнадцать назад, когда работал еще учителем.

В одно из стойбищ, где Ковалев и Журба остановились на ночь, прискакал на оленях Кувлюк. Чымнэ поручил ему разузнать, не приедет ли в его стойбище после Караулина еще один русский начальник, а если приедет, то с какой целью.

Покрутившись без толку в яранге, где остановились русские, Кувлюк, так ничего и не узнав, направился к выходу.

— Куда же ты, Кувлюк? — вдруг обратился к нему Ковалев.

Пастух вздрогнул, минуту стоял на месте, затем повернулся на голос.

— Редко мы с тобой встречаемся… а мне с тобой поговорить хочется, — продолжал секретарь. — Давай заночуем в одном пологе…

На лице Кувлюка отразились тревога и удивление.

— О чем говорить будем? — настороженно спросил он, не решаясь встретиться глазами с Ковалевым.

— О важном говорить будем, о плохой жизни твоей…

Кувлюк выпрямился и, наконец, прямо посмотрел в глаза Ковалеву.

— Что? Быть может, скажешь, что жизнь у тебя хорошая? — спросил Ковалев.

— Не голоден, и потом, как видишь, кухлянка, штаны, торбаза на мне есть, — уклончиво ответил Кувлюк.

— А вот радость твоя и гордость твоя куда девается, когда Чымнэ на тебя, как на собаку, кричит, в стадо каждую ночь гонит?..

Кувлюку стало почему-то не по себе. «О, этот человек словами своими, словно копьем, прямо в сердце бьет».

— Ну ничего, ничего, подумай, как лучше ответить на мой вопрос, — улыбнулся секретарь. — Хорошо подумай, потом ответишь.