Быстроногий олень. Книга 2 - Николай Шундик

— В общих чертах… помню, — чуть охрипшим голосом ответил Караулин, — но должен сказать, что ничего существенного в его словах не было.

— Значит, так-таки ничего существенного? — совсем тихо с насмешкой спросил Ковалев и, не дождавшись ответа, вдруг повысил голос: — Зазнались, зазнались вы, товарищ Караулин. Вас ослепил ваш собственный блеск. Вы перестали относиться к себе самокритично. Я не буду сегодня щадить ваше, надо сказать, чрезмерно обостренное самолюбие, потому что это сильно вредит вам. Прямо скажу: парторг колхоза «Быстроногий олень» в понимании широты государственных интересов обогнал вас на целую голову. Да, да. Не стройте лицо оскорбленного человека. Это так! Сегодня в вашей речи была такая фраза: «Спасать! Слышите, спасать нам нужно все наши завоевания, чтобы потом снова двинуться вперед!» Что это такое?.. По-вашему, это прочувствованная, глубокая мысль, а, по-моему, это истерический вопль! Вы о спасении кричите так, будто собираетесь умирающему делать искусственное дыхание. А у нас прекрасный организм, у нас прекрасное здоровое сердце и такая же голова! У нас кровавые ссадины, синяки на лице и на теле, но мы не изувечены! Мало того, мы сейчас здоровее, чем когда-либо! Отправляясь от объективных закономерностей, учитывая конкретно-историческую обстановку, исследуя местные специфические условия, мы, как и прежде, продолжаем неуклонно двигаться вперед, к нашей заветной цели — к коммунизму!

Кто-то захлопал в ладоши.

— Не надо, — поморщился Сергей Яковлевич, — здесь не митинг. Вы призываете двигаться вперед «потом»! Нет, товарищ Караулин, не потом, а всегда и неустанно, — с первого дня революции, а точнее с первого дня рождения нашей партии, мы идем и будем итти только вперед. Это прекрасно понимают товарищ Гэмаль и товарищ Айгинто, которых вы пытались сбить с толку. Нет, никого не удастся вам сделать совой, о которой говорил мне старик Анкоче. Мы делаем все возможное для сегодняшнего дня. Но этого мало. Мы делаем и то, от чего зависит наше завтра. Именно это является одной из характерных особенностей нашей партии, нашего государства. Известно ли вам, когда немцы были под Москвой, наши люди продолжали строить московское метро? Прошу вас хотя бы на несколько минут задуматься над этим фактом! — Секретарь помолчал, словно действительно решил дать время Караулину подумать.

— Здесь была брошена реплика: «Наш Караулин кричит «ура», — продолжал Ковалев. — В этой реплике есть смысл. Вы в самом деле кричите «ура», тогда, когда в сущности зовете не к наступлению, а к отступлению. Где много грома, там далеко не всегда много дела. Как видите, никто из выступавших товарищей не согласился с вами, потому что для всех очевидна ложность вашей позиции. И нам, как я вижу, придется общими усилиями основательно почистить ваши крылья, чтобы вы не замерзли на снегу, как та сова. Старик Ятто назвал вас человеком, у носа пальцем махающим. Так вот я, как ваш старший товарищ, советую вам, настаиваю; требую — поменьше подобных выразительных жестов, поменьше необдуманных действий, которые у вас порой смахивают на обыкновенную авантюру. Как показывают факты, помощь фронту у нас неуклонно возрастает, и потому ваше заявление, что мы делаем крен исключительно на мирное строительство, по меньшей мере безответственно. Нет таких фактов! А вы знаете, как называются утверждения, когда они не подкрепляются фактами? Если вы поищете подходящее слово, которое наиболее метко определяет такое голословное утверждение, тогда вам придется покраснеть.

Караулин действительно сидел красный, взъерошенный. Но и сейчас он меньше всего заботился о том, чтобы понять, насколько прав секретарь. В разгоряченном мозгу его билась лишь одна мысль: «Возразить!»

— Ну, хорошо, товарищ Ковалев, допустим все верно, что вы говорите, но почему строительство намечается прежде всего в янрайском колхозе? — наконец нашелся он. — Это же самый отдаленный от Кэрвука колхоз. В других колхозах есть более сильные люди, которые могли бы куда успешнее взяться за это дело…

— Но это уже другой вопрос! Прекрасно! Вы идете на попятную, товарищ Караулин. Вы спрашиваете, почему именно в янрайском колхозе? Отвечу. — Ковалев помолчал, насмешливо всматриваясь в Караулина. — Во-первых, в янрайском колхозе большие заломы леса — местный строительный материал; во-вторых, реки территории этого колхоза такие, по которым можно плотами перетравить готовые разобранные срубы, а также забросить для отопления уголь; в-третьих, пастбища в этой тундре от берега и до гор Анадырского хребта примерно одинакового качества, значит легко выделить наделы для бригад с таким расчетом, чтобы стада не перегонялись с места на место на сотни километров; и четвертое… — Сергей Яковлевич подумал. — Четвертое имеет особенное значение. Именно янрайский колхоз «Быстроногий олень», в правлении которого нет сов, а есть дальновидные руководители, первым в своем плане на будущее наметил и уже начал подготовку к этому строительству. Это очень важно, товарищи!

— Да, это очень важно! — подхватили сразу несколько голосов.

Караулин опустил голову, рассматривая свои огромные сильные руки и впервые в голове его на какое-то мгновение мелькнула мысль: «Подумать надо. Действительно, глупо у меня получилось… У Энгельса, кажется, о таких, как я, сказано, что вся рота шатает не в ногу, один прапорщик в ногу. Придется пересмотреть свою точку зрения!»

Часть четвертая

1

Прошел год. В Янрае, как и во всем Кэрвукском районе, произошли перемены. Гэмаля выдвинули на руководящую районную работу. Он заменил Караулина на посту заведующего райзо. Тэюнэ уехала с мужем в районный центр, поступила на курсы медсестер. После длительной болезни Митенко был вынужден отказаться от должности пушника, снова принял янрайское торговое отделение. Коммунисты колхоза «Быстроногий олень» выбрали его своим парторгом.

Савельев уехал в районный центр. Некоторое время он заведовал кэрвукским магазином. Но вскоре Караулин, переведенный на должность директора районной торговой конторы, настоял, чтобы Савельева назначили его заместителем.

Намечались большие перемены и в жизни Гивэя. Он, наконец, получил назначение в лётную школу. Сбылась его мечта, и вот сейчас он шел под руку с Олей Солнцевой по морскому берегу и думал о том, что он не может себе представить, как расстанется с ней.

А кругом наступала весна. Солнце опустилось к горизонту, покатилось по синим вершинам гор и, наконец, спряталось за их зубчатой грядой, необыкновенно четкой на багровом фоне заката. Оранжевый огонь вечерней зари постепенно потухал, переходя в темно-синий сумрак. Талые снега становились голубыми.

Гивэй и Оля присели на сухой пригорок, где уже пропал снег. Минута за минутой тянулось время, а настоящая ночь не наступала.

— Не будет, Оля, ночи. Смотри, хорошо смотри вокруг: сейчас наступит утро, — тихо сказал Гивэй, крепко сжимая руки девушки.

Оля вдохнула чуть приоткрытым ртом свежий воздух, напоенный запахами талых снегов, и замерла, словно к чему-то чутко прислушиваясь. Ей чудилось, что сейчас, именно в это мгновение, идет битва между мраком ночи и солнечным светом утра. Казалось, что вот пролетит еще миг, и она услышит звон мечей, воинственные возгласы, стоны, ржание коней.

Но битва была немой, хотя и ожесточенной.

У самых гор небо подернулось красноватым налетом, точно это был дым, освещенный заревом далеких пожарищ. Еще минута, другая, третья, и зарево стало ближе, ярче. Загорелись смутные отблески на снежных вершинах безмолвных гор, словно застывших в изумлении перед величественным зрелищем.

Где-то в вышине, как выхваченные из ножен клинки, вспыхнули пока бледные и холодные солнечные лучи, да так и замерли, занесенные для сокрушительного, беспощадного удара. И от этого, казалось, еще злее стал мрак. Он клубился, расстилаясь внизу по горизонту, тяжелый, багрово-сумрачный. Клубы его подымались и тут же падали, постепенно покидая небо, уползая в ущелья гор, прячась за мрачными громадами скал, где тени были еще густыми.

Мрак цеплялся за каждый выступ, нехотя отступая перед необоримой силой тепла и света. И чем глубже уходил в ущелье мрак, тем чище становилось пламенеющее небо, тем прозрачнее казался воздух.

Вот яркий спокойный огонь охватил уже добрую половину неба. И столько было в этом огне чистоты, свежести, юности, чего-то необычайно теплого и животворящего, что невольно все живое разом подало свой ликующий голос: закудахтали веселые стайки куропаток, засвистели пуночки, запищали вылезшие из нор суслики, загоготали гуси, усыпавшие огромной стаей черную проталину, тявкнула огненная лисица, пролаял уже посеревший песец, высоко в небе прокурлыкали журавли, забормотал что-то отчаянно-радостное заяц.

Заря пламенела, постепенно переплавляясь в прозрачное золото.