Сломанный капкан - Женя Озёрная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты всё ещё маленькая девочка», — продолжит, скорее всего, говорить мама, а вера в эти слова будет мало-помалу испаряться, пока не исчезнет вовсе. Слышать эти слова будет немного больно, да и смотреть, как что-то в доме меняется или, наоборот, пусть и покрываясь трещинами и сколами, остаётся прежним. Больно будет в любом случае.
Ей захочется забыть дом, где она была маленькая и совсем одна, но она ни за что не сможет.
Но пока до этого было совсем ещё далеко, и Мира жила с мамой, хоть уже и не маленькая, и делала свои первые шаги в будущее. После того, о чём она только что мечтала, улица Дальняя стала для неё ещё ближе. На неё даже получалось смотреть так, будто Мира не приехала сюда всего лишь третий раз.
Теперь здесь стояло тихое и безлюдное утро. Тут и вправду было уютно, хоть улица и расположилась где-то на отшибе. До самого горизонта только с одной стороны жались дома. Через ухабистую, давно уже обходившуюся без ремонта дорогу лежали пустыри, а за ними шла лиственная роща. Сейчас, перед сентябрём, она напитывалась приветливыми лучами солнца, ветер качал верхушки деревьев, и где-то в глубине души казалось: так было здесь уже очень долго, так будет всегда, и можно сполна этим наслаждаться.
Нужная калитка оставалась приоткрытой: Миру ждали. Она прошла через узкий, тесный дворик, в первый раз обратив внимание на то, насколько он завален то тем, то сем, и постучала в покрытую облупленной краской дверь.
Артём открыл её и радостно шагнул назад. Мира тут же тихо прильнула к нему щекой, заметив, что бабушка стоит спиной ко входу и её не видит. Потом сухонькие плечи, обтянутые выцветшим халатом в цветочек, обернулись навстречу, а рябые, морщинистые руки раскрылись в объятиях:
— Да ты ж мой лапик…
Мира обняла бабушку в ответ и ощутила на своём плече её подбородок. Артём застыл в блаженной улыбке, а потом вдруг увидел, что на него смотрят, и смутился.
— Ольга Михайловна. — сощурилась бабушка из-под роговых очков с толстыми стёклами.
— Мира.
— Мирослава? Чувствуй себя как дома.
В следующие пару часов захотелось позавидовать Артёму за то, что у него есть бабушка. За то, что он её знает, она жива и с ней можно сидеть вот так за столом, есть её еду и слушать истории про советские времена. Учёбой на искусствоведа бабушка заинтересовалась, спросив на всякий случай о том, кем Мира будет работать, но, судя по всему, не услышала ответа, который мог бы её удовлетворить, и доверительно закивала.
Дальше они болтали о том о сём, пока не собрались обедать. Тут Ольга Михайловна резво организовала на кухне совместную готовку: Мира чистила, потом резала картошку для жарки, слушая советы бабушки, лепившей котлеты из куриного фарша, а Артёма послали за зеленью на грядку. Когда всё было готово, они сделали ещё и салат из помидоров и огурцов, достали из кладовки компот, уселись за стол и ели, пока не взяла сонливость.
Потом Артём вдруг сказал: «Ну ладно, ба», — и встал из-за стола. Они вместе с Мирой, совершенно сытые и довольные, вышли из дома — воздух уже разогрелся понемногу — и ушли в рощу. Как он и говорил раньше, за ней была речка, на берегу которой Мира сидела, бултыхая ногами в воде и удивляясь тому, что родной город может радовать её и таким.
Артём, оставив её на берегу и сделав таинственное лицо, отошёл ненадолго и вернулся с охапкой пахучего вереска — он тогда как раз зацветал. Захотелось вдруг расплакаться: казалось, лучше быть уже просто не может.
Но было лучше и лучше. Вечером они посидели за чаем, а затем Мира вдруг посмотрела на часы — и поняла, что уже поздно, а она совсем забыла о том, сколько сейчас времени и где она находится. Ольга Михайловна поймала её взгляд и предложила остаться на ночь. Внутри всё сжалось: что же скажет мама? Ведь ещё совсем недавно мама была недовольна, когда Мира уходила гулять надолго, не рассказывая о том, с кем и куда идёт. Но мама, против всяких ожиданий, ответила по телефону так, будто всё было в порядке вещей.
Потом снова пришла непривычная, режущая боль, которая отдавала в живот, — только теперь пришлось вести себя ещё тише, — и вскоре Артём засопел. А Мира старалась зачем-то не сползти в сон и, лёжа у стены на тесной полуторке, смотрела на то, как трогают стены тени ветвей, похожие на чёрные щупальца неведомого и потому страшного создания. Это были деревья той самой рощи, которую она видела утром, и они намекали ей на то, что всё может сложиться совсем не так, как она себе придумала. Всё может разорваться, причём очень быстро, как почти разрывалось уже не раз. Она может его потерять, и виновата в этом будет она сама.
Мира посмотрела на Артёма: он был таким тёплым и к нему так тянуло. В этом доме всё пахло им. И вот почувствовал на себе её взгляд и заворочался, а потом нехотя открыл глаза.
— Ты чего не спишь?
А глаза у неё не закрывались, и она ничего не могла ответить. Артём вздохнул, буркнул, что теперь не сможет заснуть, и включил светильник у кровати.
В ту же минуту стало легче, и по телу Миры разлилось чувство, что она в безопасности. Артём зевнул, встал с кровати — та скрипнула — подошёл к книжному шкафу, взял что-то с полки и сел обратно.
Это был тот самый альбом, из-за которого тогда всё чуть не разорвалось.
Артём тихо, аккуратно, словно это было живое существо, которое он мог неосторожным движением покалечить, приоткрыл обложку, улыбнулся и показал первую фотографию. Мира скользнула пальцами по файлу и улыбнулась в ответ.
— Она такая красивая…
— Была, — отозвался Артём и, видя в её взгляде вопрос, кивнул.
Мира взяла альбом в руки, стала медленно переворачивать страницы и рассматривать каждую фотографию, пока вдруг не выдохнула шумно и не положила голову к Артёму на плечо. Он ласково потрепал её
